Такой же маленький, как ваш

– Дома, – сказал я.

– А завтра на службу?

– На работу, в газету.

– В газету, – осклабился мой знакомец. – А я на телевидение!

Мы попрощались и разошлись: я поехал домой, а он по своим торговым делам. А может быть, на телевидение.

Глава 22

Но мы вспоминали про дефицит перестроечных времён. Так вот, чего только в перестройку не было – не было почти ничего.

К счастью, мы с Олей вскоре перебрались в город Сбоков, а в Сбокове, как говорят сами жители, даже в войну кое-какие продукты водились. После голодного Свердловска некоторое время мы с Олей тут блаженствовали и отсылали родителям на Урал посылки с колбасой и сыром. Но вскоре тяжёлые времена пришли и в Сбоков. Чтобы купить недавно родившейся у нас Ксюше молока, я вставал в пять утра и шёл занимать очередь в продуктовый магазин.

А потом с прилавков стали пропадать совсем уж неожиданные вещи: например, зубная паста, или мыло.

В Советском Союзе, конечно, тоже никогда нельзя было угадать, что же исчезнет завтра, но там хоть предлагалась более-менее приемлемая замена.

Например, одно время из продажи пропали сигареты и папиросы. Курящие люди взвыли: жить без табака они не могли. Так в качестве меры спасения на прилавках появились гаванские сигары. Это дружественная Куба в обмен на советские тракторы и автомобили поставила нам свою продукцию.

Мы не знали, что сигары – это короли табачных изделий, а гаванские сигары – короли среди сигар. Что продукция эта в остальном мире стоит дорого, и курить её могут себе позволить лишь люди состоятельные. Мы кляли сигары последними словами, мы учились их распаковывать и срезать кончики, мы привыкали к их огромным размерам у себя во рту.

Западные миллионеры, окажись они в это время в Советском Союзе, позеленели бы от зависти, увидев, что гаванской сигарой у нас запросто дымят токари, обтачивающие детали на станке, что её в уголках рта жуют дворники, сметающие во дворах мусор, что её изящно держат девицы, распивающие в баре коктейли, что её прячут в ладонях старшеклассники, убежавшие на перемене покурить за угол.

Или потом пропала зубная паста. Ну, это вообще не проблема – пасту заменили в продаже зубным порошком, а в те две-три недели, пока порошок не появился, рот можно было просто полоскать водой.

Потом пропало… Да постоянно что-нибудь пропадало, и его чем-нибудь заменяли.

В перестройку совсем другое дело: там если возникал дефицит, то все знали – замены в скором времени не предвидится, и если уж пропало, то оно пропало. То есть, если исчезла та же зубная паста, то нужно готовиться полоскать рот ближайшие несколько месяцев, а может, и лет. Ну, или идти на «чёрный рынок».

Выход из ситуации перманентного дефицита был один: утвердить «чёрный рынок» в масштабах всей страны – открыть в России дорогу рыночным отношениям. Тогдашний президент России Борис Ельцин, отправляя в прошлое и перестройку, и её идеолога Михаила Горбачёва, пообещал построить рыночную экономику в каких-нибудь полгода: с весны до осени 1992 года. Процесс этот растянулся на срок гораздо больший, но зато, действительно, позволил с помощью коммерсантов наполнить прилавки товарами.

Наполнение это выглядело так. В последних числах сентября 1993 года мы сидели на кухне вместе с Олей, моим студенческим товарищем Сашей Куравлёвым и его женой Ларисой, которые, приехав на жительство в Сбоков из города Челябинска, остановились пока у нас. По телевизору рассказывали об обострении противостояния между Борисом Ельциным и Верховным Советом во главе с Русланом Хасбулатовым и Александром Руцким. Страсти накалялись, обе стороны вывели на улицы своих сторонников.

Нам же было не до противостояния, мы думали о том, как заработать средства к существованию. Идею подсказала наша молодость.

– Не пора ли отдыхать? – произнёс Куравлёв, посылая жене многозначительные взгляды. – Утро вечера мудренее.

Лариса сделала большие глаза и зашептала ему:

– Как?! У нас же ничего нет.

Куравлёв погрустнел.

– Придумаем что-нибудь, – сказал он неуверенно.

Это «придумаем» повисло в воздухе и вдруг озарило наши лица. «Чего тут думать? Вот же она идея для заработка!»

В тот момент в аптеках Сбокова напрочь отсутствовали контрацептивы, противозачаточные средства – просто не было их, и всё. Ближайшее место, где их продавали, была Москва, но каждый раз ведь в Москву не набегаешься, особенно поздним вечером. И у нас возникла идея: накупить в московских аптеках контрацептивов и сдать их с «наваром» в аптеках сбоковских (тогда это было можно). Сказано – сделано. На следующий день, собрав все имеющиеся деньги, мы вчетвером уже ехали на поезде в Москву.

Предметом бизнеса, как сулящие наибольшую прибыль, были выбраны контрацептивы оральные, то есть противозачаточные таблетки. Методично район за районом мы объезжали столицу в поисках аптек, где эти таблетки продавались. В Москве таблеток тоже было не в изобилии, и если где-то продавали, то отпускали по три, максимум по пять упаковок в руки. И когда мы такую аптеку находили, то тут же вставали к окошку в очередь друг за другом.

– Мне пять упаковок противозачаточных таблеток, – говорила аптекарше Лариса.

Аптекарша пробивала и выдавала.

– Мне противозачаточных таблеток пять упаковок, – говорила следом Оля.

– Мне бы пять упаковок противозачаточных таблеток, – говорил следом за ней Куравлёв.

– А мне лейкопластырь, – говорил я. – И… противозачаточных таблеток упаковок пять.

Аптекарша слишком поздно понимала, что мы иногородние и приехали в Москву скупать их богатство, их противозачаточные средства. То, что этих средств нет в провинции, её не волновало, она думала о том, что из-за таких, как мы, продукции не хватит нормальным людям. Поэтому самого плохого к себе отношения удостаивался я, стоящий в нашей очереди последним.

Бывали и такие аптекарши, которые отказывались продавать товар четвёртому, мотивируя тем, что максимальный объём продажи в одни руки – пять упаковок, а мы вместе, и значит, купили уже пятнадцать. Но тогда мы всем скопом начинали возмущаться и утверждать, что совсем мы не вместе и друг друга не знаем, а просто из справедливости, если уж положено продавать пять каждому, то вы каждому и продавайте.

Коммерческий маршрут завёл нас к Белому дому – тогдашнему Дому советов. Тут и там ходили группы возбуждённых людей, бушевал расцвеченный красными флагами митинг, и казалось, малейшей искры будет достаточно, чтобы взорвать нагретый, распираемый паром котёл. А если для взрыва котла требуется искра, она непременно будет высечена, ведь для разогрева истопники уже истратили немало дров.

На наших глазах в огне политической непримиримости рождалась попытка нового государственного переворота. Если был бы хоть один шанс, я бы отдал митингующим весь запас противозачаточных таблеток, добытых нами с таким трудом: пусть бы митингующие их выпили, и их попытка не родилась. Но, увы, препятствующие рождению средства следует применять заблаговременно.

Тем же вечером начались события, которые привели к многочисленным жертвам среди людей, события, названные впоследствии некоторыми политиками «Расстрелом Белого дома».

Признаюсь, меня трудно назвать участником активных политических акций. Таковые в моей биографии, конечно же, случались, но было их не слишком много. Тем не менее, как любой нормальный человек я имею свои убеждения.

И одно из них состоит в том, что ответственными за так называемый «расстрел Белого дома» являются те, кто осенью 1993 года пытался осуществить захват власти. Те, кто отказался идти на компромисс с противоположной стороной, и напротив, всячески обострял ситуацию; те, кто вооружал сторонников и инициировал провокации; те, кто послал людей на битвы с ОМОНом и на штурм телецентра «Останкино».

Народ имеет право на активное противодействие узурпаторству – и это тоже моё убеждение. Но в событиях 1993 года не было противодействия народа узурпаторам – а было желание группы политиков захватить власть силовым путём.

Не надо говорить про «расстрел Белого дома». Если вы с ножом попытались ограбить мужика в подворотне, а в ответ получили отпор, не надо кричать, что вам ни за что выбили зубы.

Впрочем, мнение моё вряд ли может считаться объективным, поскольку с одной из сторон, а именно с первым президентом России Борисом Ельциным, мы являемся давними знакомыми – ещё по моей прошлой, журналистской деятельности. И вспоминая наше знакомство, я могу с гордостью заявлять: «Я тот, кто не брал у Ельцина интервью!»

Вы скажете, что и вы похожи на своего отца, что вы тоже никогда не брали у Ельцина интервью, но тут всё дело в том, какой отец, и как именно вы не брали интервью у Бориса Ельцина.

В начале 1990 года, ещё не будучи президентом, а борясь за пост депутата РСФСР, Ельцин приехал в Свердловск. (РСФСР – это советское название Российской Федерации). Опального политика, бросившего вызов коммунистическому руководству Советского Союза, на родине встречали всемерной и, не побоюсь этого слова, всенародной поддержкой. Он стремительно перемещался от собрания к собранию, с митинга на митинг, а следом, в надежде взять у него интервью, перемещались мы – съёмочная группа студенческого телевидения.

Гоняясь за Ельциным, мы к концу дня едва волочили ноги, а он при этом выступал, отвечал на сотни вопросов и просто общался с разными людьми. Едва заканчивалось одно выступление, как Ельцина тут же увозили на другое, и мы никак не могли к нему пробиться, чтобы перекинуться хотя бы парой слов.

Но однажды нам это удалось. Ельцин выступал перед студентами Уральского политехнического института. Встреча как всегда проходила восторженно и шумно, но всю её вторую половину я слушал оратора вполуха, продвигаясь ближе к трибуне, чтобы поймать момент, когда он с неё сойдёт. Охраны у Ельцина не было, зато были люди из предвыборного штаба, и вот их-то мне предстояло опередить, прежде чем они увезут своего подопечного на новый митинг.

Несколько раз могло показаться, что выступление закончено и пора делать решительный рывок, но я раньше занимался лёгкой атлетикой и знал, что фальстарт это преждевременный старт и кроме как к трате сил и даже к проигрышу ни к чему привести не может.

И вот стало ясно – пора! Люди из предвыборного штаба нервно смотрели на часы, делали Ельцину знаки, призывая заканчивать мероприятие, и он, вняв их мольбам, в последний раз поднял над головой сомкнутые ладони и под оглушительные аплодисменты и крики толпы сошёл с трибуны. В тот же миг, рванувшись сквозь его окружение, я оказался рядом.

– Здравствуйте, Борис Николаевич! – закричал я громче аплодисментов.

Ельцин был возбуждён от только что закончившегося выступления, на лице его застыла улыбка.