Под флагом цвета крови и свободы

Мэри говорила и о своем похитителе, предателе Робинсе – Эрнеста знала о нем немного и преимущественно по рассказам Джека, и ничего хорошего в сложившемся в ее представлении образе не было. А мисс Фостер вспоминала те короткие две недели относительной свободы – несмотря на плен – с такой улыбкой, что никаких сомнений в ее чувствах остаться не могло.

– Он говорил со мной, как с человеком, – шептала она, пряча розовевшие щеки и дрожащие руки под шерстяным покрывалом – Морено диву давалась, как ей не было под ним жарко – и продолжала сбивчиво: – Обращался со мной, как настоящий джентльмен, хотя и никогда не был им! Не позволял остальным обижать меня… говорил, что я – слишком ценная добыча, но я знала… Я всегда знала… Я хотела остаться на том островке, где меня держали, навсегда! На нем я была не пленницей, а наоборот – впервые по-настоящему свободной…

– Но Генри и Джек-то этого не знали, – мрачно возражала Эрнеста. – Они хотели, как лучше, в чем же была их вина?

– Они убили его, – ясные глаза Мэри становились почти черными, когда она погружалась в тягостные воспоминания о собственном освобождении; о Фоксе, друге своего детства, беззаветно в нее влюбленном, она вовсе не желала разговаривать, похоже, не слишком сильно раскаиваясь в том, как поступила с ним:

– Все должно было получиться! Джеймс получал от него весточки, но вы каждый раз уходили в море прежде, чем поспевала погоня. Он нервничал, думал, что мы с отцом обманываем его… Но когда пришло известие, что капитан Гарсия взял в заложники Джека Рэдфорда…

– Вы и об этом знали?

– Разумеется! Джеймс и отец никогда от меня ничего не скрывали. Когда пришло то письмо от капитана Гарсии, Джеймс сразу же начал готовиться к нападению на Тортугу. Я уговаривала его подождать – вдруг у мистера Дойли еще получилось бы выкрасть Рэдфорда! – но он и слушать не хотел. А чтобы мой отец не смог что-то сделать в его отсутствие, потребовал меня в качестве заложницы…

– И губернатор Фостер согласился на подобное? – глядя на нее с совершенно нечитаемым выражением лица, словно с тяжкого похмелья и бессонной ночи одновременно, уточнила Морено. В принципе, ей и так все было ясно – беспомощное пожатие худенькими плечиками не требовалось даже в качестве формального ответа.

– У отца не было выбора… Он очень любит меня, я точно знаю это, – попыталась неуверенно возразить на ее невысказанное возмущение Мэри, но вместо этого смогла лишь прибавить – жалко, беспомощно и с мольбой: – Прошу вас, я очень хочу вернуться домой…

Матери, с трудом оправлявшейся от пережитого, Морено не стала рассказывать ни о чем – та и так только-только начала приходить в себя, просыпаться по утрам чуточку позже и выходить на улицу для коротких ежедневных прогулок, а за обедом – есть спокойно, без присущего бывшим узникам голодно-настороженного блеска в глазах. Но к отцу Эрнеста все-таки заглянула, спрашивая не столько совета, сколько разрешения. Капитан Антонио выслушал ее рассказ спокойно, по видимости, уже и так обо всем зная, и заверил дочь, что она может поступать со своей пленницей, как сочтет нужным. У него и без того было немало забот: одолжив два шлюпа у Джона Рэдфорда, капитан Морено хотел в скором будущем вновь выйти в море и подбирал себе команду – но денег от выкупа за мисс Фостер он все равно не принял бы от Эрнесты, о чем заявил прямо; и та ушла, еще больше гордясь своим отцом и проникаясь к нему еще с детства знакомой безоговорочной, восторженной нежностью.

«Уважаемый губернатор Фостер! – писала она в тот же вечер, слишком сильно надавливая на перо и кусая губы. – Извещаю вас, что Джеймс Рочестер мертв, а ваша дочь Мэри ныне находится в безопасности. Если желаете встретиться с ней, приезжайте через две недели к западной оконечности острова Тортуга и ждите возле скалы, похожей на голову черта: она достаточно приметна и видна со стороны открытого моря. Только непременно приходите в одиночку и на шлюпке, оставив свой корабль не ближе, чем в трех милях от указанного места. Если выполните эти условия, то сможете увидеть свою дочь и увезти ее в Нью-Лондон, если же нет – нас рассудит пуля из моего пистолета».

Письмо она передала удачно – на следующий же день с капитаном Скэлли, отправлявшимся в те воды. Последующие две недели прошли для нее, словно в тумане: Морено почти не выходила из дома отца, лишь по утрам отправляясь на берег и долго изучая при помощи подзорной трубы прибрежные скалы. Далекого судна под незнакомым флагом все не было, и Эрнеста возращалась домой – снова расспрашивать Мэри, уже больше для спокойствия самой девушки, чем из собственного любопытства.

Однажды, придя туда, она застала в дверях Генри Фокса – тот стоял, не решаясь войти, и молча глядел на бывшую возлюбленную: мисс Фостер не видела его сперва и заметила, лишь обернувшись на звук шагов Эрнесты. Вздрогнула, остановилась, сложив руки на груди с таким покорно-отчаянным видом, что Морено даже остановилась, не решаясь вмешаться; на секунду ей показалось, что юношу сейчас придется оттаскивать от Мэри и уводить вниз силой. Но капитан Фокс здорово изменился в последнее время: спокойно встретив взгляд девушки, он ступил вперед и сказал коротко, ясно и просто:

– Все мы ошибались. Я тебя прощаю – прости и ты меня, если я чем-то тебя обидел…

– Генри, я…– начала мисс Фостер чуть слышно, умолкла и после паузы закончила чуть тверже: – Я виновата перед тобой и знаю это.

– Прощай, Мэри, – спокойно, словно не услышав последних ее слов, проговорил Фокс, чуть склонил голову перед Эрнестой и вышел прочь. Девушка, не стесняясь ее, сразу же вновь опустилась на кровать, закрыв лицо руками: она не плакала в голос, но видно было, как мелко, беспомощно и неумело вздрагивали ее плечи в сухих рыданиях.

По счастливой ли случайности или странному совпадению, но на следующее же утро Морено вошла к ней в комнату с необычайно светлым, спокойно-сосредоточенным лицом, и сразу же распорядилась, бросая на кровать сверток с одеждой:

– Собирайся, идем со мной.

– Зачем это? – Мэри прижала к груди одеяло, отступая назад, но Эрнеста лишь усмехнулась, прислонившись к двери бедром и наблюдая за ней из-под полуопущенных ресниц – глаза ее были слегка прищурены:

– Давай-давай, одевайся. Ничего плохого я тебе не сделаю.

– Но я…

– Хотела бы – уже давно рассказала бы всем, кто ты, и ждала выкупа от твоего папочки-губернатора, – раздраженно отрезала Морено, выуживая из свертка рубашку, штаны и шляпу: – Одевайся, иначе я не смогу незаметно вывести тебя отсюда.

– Но ваш… ваш отец ведь все равно узнает! – вскрикнула мисс Фостер, уже послушно хватая принесенные вещи и начиная снимать с себя ночную сорочку. Морено фыркнула, нарочито грубо отрезав:

– А ты моего отца со своим не равняй. Он, слава Богу, людьми никогда еще не торговал… Думаешь, смогла бы я держать тебя тут столько времени без его ведома?

– И он отказался от возможности получить за меня выкуп? – путаясь в штанах, спросила растерянно мисс Фостер. Эрнеста, взяв с постели широкополую черную шляпу, нахлобучила ее на голову девушки:

– Запомни раз и навсегда: что нам нужно – сами возьмем. А других денег настоящий пират и даром не примет… Собралась уже? Надевай сапоги и пошли.

Шлюпка ждала их в прибрежных зарослях, неподалеку от портовой гавани; Морено сходу забралась на весла, раздраженно отмахнувшись от робких предложений помочь, и направилась прямиком в сторону скал. Она работала ожесточенно и молча, временами поглядывая на девушку так, словно мечтала выбросить ее за борт и утопить в море, но отчего-то не делала этого. Когда скалы и рифы окончательно скрыли за собой берег Тортуги, Морено остановилась, бросив весла, и начала внимательно оглядываться по сторонам. Мэри с некоторой опаской следила за ее резкими, стремительными, как у хищного животного, движениями.

– Сеньорита, – тихо, осторожно начала она, – сеньорита, зачем мы здесь?

– Не бойся, жить будешь, – коротко бросила Эрнеста, не глядя на нее. Перестав озираться, она села ровно и подняла на девушку темные, полные усталости и боли глаза: – Пока мы здесь еще совсем одни – пообещай мне кое-что.

– Что угодно, – растерянно заверила ее девушка. Морено усмехнулась, упираясь руками в колени и наклонившись вперед всем телом:

– Никогда больше не помышляй о том, чтобы стать пираткой. Думать забудь! Море не прощает такой глупости. Вернешься к отцу – заботься о нем, выйди замуж, если найдешь себе достойного человека, а если не найдешь – то не выходи вовсе. Найди себе какое-нибудь дело и трудись, не щадя сил: тогда проживешь свои годы, как полагается, и перед смертью не станешь ни о чем жалеть…

– Вы сказали – я смогу увидеть отца? – взволнованным голосом, в котором мгновенно пробрезжило искреннее волнение, перебила Мэри. Эрнеста одарила ее короткой усмешкой и указала подбородком на что-то за ее спиной:

– Гляди.

Одинокая вторая шлюпка, рассекая водную гладь, уверенно шла к ним со стороны странной невысокой скалы с двумя вершинами, похожими на рога; на веслах в ней сидел всего один человек, и при виде него Мэри, забыв об обычной сдержанности, вскочила со скамьи, едва не свалившись за борт, и закричала, замахав руками:

– Папочка, папочка! Папочка, я здесь!..

– Сядь, шлюпку перевернешь, – сухо посоветовала Морено, одергивая ее за пояс с нарочитой суровостью. – Видит он тебя, не то не пошел бы сюда…

Джулиус Фостер, губернатор всего Бермудского архипелага, оказался высоким и сухощавым человеком лет пятидесяти, с полностью седыми волосами, без парика развевавшимися по ветру, и слегка выцветшими голубыми глазами. Лицом Мэри явно пошла в него – он оказался довольно красив, а в молодости, вероятно, и вовсе был неотразим; однако теперь перед Эрнестой предстал лишь рано постаревший, явно сломленный последними событиями человек, трясущимися руками прижавший к сердцу вновь обретенную дочь. Морено молча наблюдала за этой семейной сценой – когда она заметила в глазах мужчины слезы и расслышала его сбивчивые покаянные слова, обращенные к Мэри, у нее немного отлегло от сердца.

– Не часто увидишь, чтобы губернатор сам садился на весла, – с легкой усмешкой заметила она; Фостер с присущей, видимо, всей их семье сдержанностью перед посторонними сразу же выпрямился, спрятав заплаканное лицо дочери у себя на груди.

– Вы сами потребовали, чтобы я пришел один, – с достоинством ответил он. Эрнеста усмехнулась шире и откровеннее:

– Потребовать-то я могла многого, но не ожидала, что вы выполните мои условия, – честно призналась она. – Неужели и оружия с собой не взяли?

– У меня есть пистолет, я с ним не расстаюсь никогда, – сухо возразил губернатор.

– Тогда чего же ждете? Ваша дочь уже у вас, ничто не мешает прямо сейчас взять меня на прицел или просто застрелить.

– Папа, не надо! – встала между ними Мэри, хотя Фостер даже не попытался достать оружие в ответ на эту провокационную фразу. Голубые глаза его впились в лицо Эрнесты:

– Вы вернули мне дочь, единственную отраду моей жизни, и не сделали при этом даже попыток добиться выкупа. На такое благородство не способны порой люди куда более высокого происхождения и… и образования, – закончил он нейтрально. Морено поднесла руку к снова искривившимся от беззвучного смеха губам. – Вам кажутся забавными мои слова?

– Нет, только этот… этот ваш тон, как будто… Им вы напомнили мне одного человека. Извините, – совладав с собой, приняла серьезный вид Эрнеста. Взгляд ее устремился на порозовевшее личико девушки: – Надеюсь, эта история кое-чему вас научила. Ведь вам предстоят не лучшие времена, я права? Мистер Дойли вряд ли умолчит о вашем участии в делах нашего общего… покойного знакомого.

– Поскольку мистер Рочестер мертв, дни мои на нынешнем посту сочтены, – смиренно признал Фостер. – А если мистер Эдвард Дойли, который, как я слышал, действительно отправился в Лондон, расскажет обо всем и предъявит доказательства, то последствия могут быть еще тяжелее. Но не думаю, что не смогу с этим справиться.

– Надеюсь, вы подкопили денег на взятки в Лондоне, они вам пригодятся побольше высокого происхождения, – Морено вновь уселась на скамью и положила руки на весла. – Именно поэтому я не потребовала денег. Постарайтесь не угодить в тюрьму, мистер Фостер!

– Чем же я могу отплатить за ваше благодеяние, мисс? – спросил тот. Мэри прижалась к его плечу:

– Сеньорита, я тоже…

– Берегите свою дочь, – коротко бросила Морено, не без усилий разворачивая шлюпку обратно в направлении берега – все же ее руки были недостаточно привычны к столь грубой матросской работе. – Это единственное, что останется в вашей жизни после всех судов и позорных разбирательств… Не пытайтесь больше выдать ее замуж ради собственной выгоды. Она очень хотела вернуться домой, а ее дом, я полагаю, там, где вы, – чуть мягче прибавила она, взглянув на золотые локоны девушки, метавшиеся по ветру. Губернатор Фостер молчал; но дочь его все-таки сорвалась, с юной горячностью и отзывчивостью, проступившей сквозь все привитые манеры, крикнула ей вслед: