Имаго

– Выкладывай, – Джейк напрягся, но постарался это скрыть.

– Недавно я была в больнице. Делала кое-какие анализы… Врачи сказали, что я никогда не смогу иметь детей.

Повисло тяжелое молчание, нарушаемое только радостными воплями школьников, носящихся по парковой дорожке. Под подошвами их кроссовок весело поскрипывал песок. Я не поднимала глаз, глядя на ногти, покрытые облупившимся черным лаком (да уж, леди из меня…). Спустя несколько тысяч лет Джейкоб очнулся от оцепенения, зябко повёл плечами и прочистил горло. Вокруг его глаз скопилась стайка морщинок.

– То есть, дядей я не стану? – с напускным спокойствием произнёс он.

В глазах назревали слезы, поэтому я вздернула подбородок и часто заморгала, стараясь остановить надвигающийся потоп. Одинокая капелька влаги все же просочилась сквозь барьер из накрашенных ресниц и скользнула по щеке. И тут Джейк сделал то, чего не делал ни разу за двадцать три года – он меня обнял. Неуклюже, за плечи, но это точно было объятие.

– Эй, – неловко произнёс он, – ты сильная женщина. Я никогда не видел, чтобы ты плакала – ты всех и всегда вела за собой. Я-то знаю, что нельзя быть машиной, не знающей эмоций и боли, но теперь тебе просто необходимо поплакать. Приди домой вечером, уткнись в подушку – и кричи, кричи, плачь. Сломай что-нибудь, чтобы завтра назвать себя идиоткой, только сама не ломайся. Душа человека без слез становится пустыней.

Я уткнулась в твёрдое плечо Джейкоба и моргнула. Одинокая слезинка вновь брызнула с ресниц – и упала на серую ткань пиджака. Вот черт, пятно останется…

– Спасибо тебе, Джейк, – прошептала я. – Все эти годы… Я думала, что ты ненавидишь меня.

– Брат с сестрой не могут открыто любить друг друга, – заметил он, – это противоестественно.

– Па! Лив! – Холли махала нам с песчаной насыпи у прудика.

Утки издавали утробные звуки, блестя черными бусинками глаз, и желтыми клювами щипали её за ладонь, а она покатывалась со смеху.

– Тяжело быть твоим родственником, – глухо сказал Джейк, улыбаясь дочери, – с Шерил проблемы. Бесится, что я вожу Холли к тебе, хоть и виду не показывает. Кажется, она боится, что девочка собьётся с пути.

– Думает, что я поставлю её у себя в спальне, вручу камеру и заставлю снимать хоум-видео? – мрачно спросила я.

– Типа того, – уклончиво отозвался Джейк. – Ты распутная, вульгарная и бесшабашная, абсолютно безответственная и безголовая, но ты – лучшая тётя, какая могла бы быть у Холли.

Я посмотрела на Холли, чей высокий хвост прыгал из стороны в сторону. Утки били крыльями по воде, а волны казались зелёными от нависших над ними крон деревьев. Сентябрь только-только начался, дорогие люди рядом. Ну и что, что я не состоялась как женщина? Я могу любить Холли. И Джейкоба. Я вовсе не одинока, как привыкла думать, ведь мое сердце открыто каждому, кто согласен дотронуться до него.

И внезапно я почувствовала себя счастливой. Впервые за много лет.

***

– Я подала заявку в балетный кружок! – поделилась радостью Холли, запихивая в себя пятый (если не шестой) ломтик пиццы.

– Милая, подавишься, – я рассеянно пододвинула к девочке высокий стакан с колой.

– А потом… – Холли сделала огромный глоток, перевела дух и с новой силой затараторила: – папа сказал, что он отвезет меня в Вашингтон на летние каникулы! Представляешь, Лив?..

– Она давно так не выговаривалась, – не без ревности заметил Джейк, доверительно склонившись ко мне.

Холли взахлёб рассказывала и рассказывала все, что накопилось, потом пополняла запас энергии, заправляясь пиццей и колой, и снова стремилась выговориться. Ее звонкий голос птичьей трелью разносился далеко в теплом, загустевшем воздухе, посетители кафе оглядывались на наш столик с улыбкой или задумчивым, но светлым взглядом. Я дотронулась до линии волос на шее – корни горели адским пламенем, не привыкшие к долгому пребыванию в пучке. «Дома обязательно распущу», – пообещала я самой себе. И сделаю массаж. Медленное скольжение пальцев по черным волосам…

Вдруг я почувствовала себя странно. У меня не заныл живот, не разболелась голова, не зазвучали голоса в ушах: я просто ощутила, что за мной наблюдают… с совсем недобрыми намерениями. Встревоженная внезапной паранойей, я огляделась, вздрогнув так резко, что на стол плеснула кола из высокого стакана. Никто не таращился на меня, не произносил странные заклинания, не показывал пальцем. И все же…

– Лив?

Я нервно дернулась и повернулась к Холли. Вид у неё был слегка обиженный:

– Ты не слушаешь!

– Я слушаю, солнышко, – возразила я, обшаривая взглядом оживлённую пиццерию.

Тревога не исчезала: мало того, она сверлила мне мозг, словно червь, подпитывала страх, который был мне совсем не свойственен – ведь я частенько возвращалась домой уже затемно, а то и на рассвете.

– Может, тебе надо домой? – спросил Джейк. – Счёт я оплачу.

– Да я почти ничего не съела, – усмехнулась я, показав на свою плоскую тарелку.

На салфетке одиноко истекал помидоровым соком ломтик пиццы, едва надкушенный с острия.

– Дай мне побыть джентльменом, – Джейк поднял руку в знак того, что разговор закрыт, – просто иди.

– Спасибо, – я потянулась через стол к Холли и от души чмокнула её в лоб. – Прости меня, малышка. Мне что-то нездоровится.

Холли вяло кивнула, а меня кольнуло чувство вины. Я единственная слушала эти бесконечные пересказы – родителям было не до ребёнка. Теперь она вновь замкнётся в себе, зато колодец бесед не иссякнет. Я помахала обоим на прощание и вышла из пиццерии. Странное дело – ощущение почти сразу пропало, словно кто-то повернул рычаг. Я встала как вкопанная, мешая семьям и толпам подростков заходить и выходить из помещения.

До дома я добралась в полном смятении чувств. Подъезд, потом квартира. Только дома я почувствовала себя в безопасности. Первым делом шпильки, сдерживающие прическу, вернулись в круглую баночку, и чёрная волна волос рухнула на плечи. Отчаянно ругаясь, я стянула с себя одежду, спрятала подальше в шкаф. Освобожденное от оков тело казалось заново родившимся. Я укуталась в толстый, махровый халат длиной до середины бедра, впрыгнула в белые угги и бухнулась на диван. Уют и тепло окутали меня, обняли и пообещали: «Мы тебя защитим, Лив. Ничего не бойся». За окном небо уже темнело, а над горизонтом догорала грязно-сиреневая полоса заката. То тут, то там в черноте вспыхивали окна: люди возвращались домой, варили ужин, занимались любовью, целовали детей. Там свет истерично пульсирует, сменяясь с красного цвета на голубой – вероятно, отрывается молодёжь. А вот тут свет мягкий, приглушённый – будто кто-то просто сидит и так же смотрит на городские звезды. Смотрит на меня. Эта мысль мне не понравилась, и я щелкнула пультом.

Бред. Бред. Бред. Одно старьё и тупые шоу. Я остановилась на каком-то черно-белом фильме, заинтересованная знакомыми лицами. «Завтрак у Тиффани», конечно. Снимали же раньше фильмы! Я с удовольствием отдалась чарам хорошенького личика Одри Хепберн и приготовилась к просмотру. Девушка напевала «Лунную Реку». Нежный голос увлекал за собой в туманные, розовые долины, превращался в облако и окутывал разум, будто мягкая-мягкая вата.

– Оливия.

Тихий шёпот, похожий на порыв ветра, разогнал истому, заставил меня встрепенуться. Я выключила телевизор и прислушалась, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Воцарилась неприятная тишина, такая глубокая, что было слышно, как в ушах шумит кровь. Осторожно, стараясь не издавать звуков, я взяла с полки декоративного слона из змеевика – подарок Женевьевы. Думаю, она не обидится, если чудесная статуэтка немного испачкается. Совсем чуть-чуть.

– Оливия, – выдохнул кто-то.

Тихий смешок пронёсся по комнате, обрушился на меня ведром ледяной воды. Стиснув зубы, я двинулась к спальне, сжимая статуэтку в руке. Дверь прикрыта, хотя я всегда открываю её настежь – привычка с детства. Прижавшись к косяку, я воровато заглянула в тёмную комнату, но ничего не увидела.

– Выходи! – сипло потребовала я, перехватив статуэтку покрепче: ладони от волнения вспотели, отчего гладкая поверхность минерала превратилась в кусок мыла.

Ответа не последовало. Только кто-то вздыхал, часто и глубоко, и мне почудилось, что я стала свидетелем чего-то постыдного.

– Как же больно… больно… – услышала я хриплый, низкий голос, странный, словно надтреснутый. Я сглотнула, но в горле пересохло, а гортань сжалась до размеров игольного ушка.

– Убить её. Надо… так надо, – твердил голос, то ли утешая, то ли баюкая себя.

Я облизала губы и гневно прошипела:

– Или ты сам выйдешь, или я вызываю полицию.

Темнота в комнате стала осязаемой, плотной, липкой. Что-то поднялось с пола, выпрямилось в полный рост. Вспыхнули два алых злых огонька, и я почувствовала, как моя челюсть отвисла от ужаса. Тень ринулась на меня, а я, крича, крича, крича, отшатнулась назад. Голову пронзила боль,

попал, он в меня попал!

в глазах поплыли белые круги. Я с силой моргнула и распахнула их как можно шире. Вот черт – уснула перед телевизором, а потом упала и ударилась головой о кофейный столик. Вот корова. Застонав, я встала на четвереньки и отползла подальше от опасных острых краев. На стеклянной поверхности столика темнели пятна крови.

– Лив, какая же ты глупая, – прошептала я, плача от боли.