Побег

– Взяли!

– И вы встали ва главе тех, кто за-хватил власть? Стали – главным? Ну разве нэт?!

– Да!

– Ага! Все верно! Вы ведь этаво хатели?

– Да! Что вы хотите от… меня?

– Штобы вы при-знались мне. Как свя-щеннику, чорт побери! Бывшему, ха, ха.

– В чем?

– В том, што вы рвались к власти!

– Я? Я… рвался к власти?! Но не я же! Мы все! Пролетариат!

– Эта вы-та – пра-ле-тариат? Вы, русский два-рянин?

– Откуда вы знаете, что я дворянин?

– Мне ваша Ма-няша па секрету ска-зала.

– Я Маняше уши надеру! Это мой… мой отец… был дворянином! А я…

– А вы, ха-тите сказать, пра-летариат? Дудки, Владимир Ильич, дарагой мой! Вы – влас-тэлин этой страны! Диктатор! Разве нэ вашей рукой была уста-новлена в Рас-сии диктатура пра-ле-тариата? Вашей? Сагласны! Вашей! А кто такой пра-летариат для диктатора? Кто? Ну, кто? Кто?

Ленин шарил зрачками по одеялу, по простыне, по подушкам, словно в подушках ползла гадюка.

– Кто…

– Нэ притва-ряйтесь, што вы нэ знаете, кто такой на самом деле для нас пра-летариат! Для нас, взявших власть! Это – зэмля! Навоз! Мы ходим па зэмле, топчем ее, па-пираем ее нагами! А-на пад нагами у нас, пад нагами! Хатим – взрыхлим ее, хатим – взорвем! Хатим – сажжем! И вы, вы это па-нимаете, нэ ка-кетничайте. Сделайте вывод. А-дин только, но пра-вильный вывод. Почва, гумус, дэрьмо – то, што пад нагами. Это то, што жило кагда-то. Вчера. А-но уничта-жается и пере-гнивает. И становится плада-родным. Это дэрьмо, слышите, становится плада-родным! На мэртвечине, харашо сгнившей, вырастают ма-гучие пла-ды! На сга-ревшем, сгнившем мусоре пра-растает, растет новае врэмя! Вы поняли?!

– Да.

– Так вот! – Сталин возвысил голос. – Напишите новый декрет! Мы далжны ваз-вести уничта-жение в сис-тему! Любой хаос спасает только сис-тема, вы аб этом знаете лучше меня. Нам нужна сис-тема распла-нированной массовой смэрти.

– Да. Смерти. Смерть. Смерть! – Ленин все повторял и повторял мокрыми губами это темное слово. – Смерть! Смерть! Сме…

– Это толька в цэрквях в Пасху па-ют: смэртию смэрть па-прав, и сущим ва грабех живот дара-вав! А што, может, это и вэрно пад-мечено! Рас-стреляли – сталкнули в яму – сдох, сгнил – черви сже-вали – на черноземе кала-сится пшеница – вот он, новый хлеб новых врэмен! Кругаварот, ха, ха, ва-ды в природе! Вам памочь сделать этот новый да-кумент? Я – памагу! Я уже давно ево в гала-ве слажил! – Сталин шумно, всхлипом, подобрал обильные, как у всех курильщиков, слюни. – Этот декрет даст тал-чок…

– Развяжет вам руки, хотите вы сказать!

– Вам? Нам! Нам, хачу я сказать! Всэм! И вам тоже! Вы же еще нэ умерли!

Ленин побледнел. Молодая секретарша нагнулась к пишущей машинке и быстро, мгновенно вытерла пальцем пот на виске. Продолжила печатать, быстро и жестко, жестоко выстукивая, выбивая из клавиш страшные смыслы.

– Не умер.

Подобие улыбки мазнуло мышиным хвостом по бледным губам под рыже-седыми усами вождя.

– И я нэ умер. Я жив, как ни-кагда.

– И вы уже… чувствуете себя во… во… ждем? Да?

Сталин не ожидал этого вопроса.

Вопрос жег, прожигал воздух, поджигал его пролетарской папиросой.

Иосиф снова вынул трубку из кармана. Философски смотрел на нее, молчал.

Руки секретарши зависли над клавишами «Ундервуда».

– Я вам пэрвый задал ва-прос. Вы сможете сами са-ставить и пра-диктовать да-кумент? Бэз каторого нэмыслима, слышите, нэ-мыс-лима наша па-следующая жизнь? Целого века жизнь, вы слышите это?!

Сталин не хотел, но все-таки сорвался на крик. Слишком длинным и напряженным выходил разговор. Не хватало еще, чтобы вождя посреди такой беседы хватил кондрашка. Ему нужна эта бумага. Позарез нужна! Одно дело – это он сам, товарищ Сталин, ее сочиняет и пускает в дело. Тут будут голоса против, тут схватятся личности, группировки, амбиции. Другое дело – бумага, для вечности оставленная самим Лениным. С ней уже не повздоришь; ее не изорвешь, не кинешь в печь на растопку. Это будет уже историческая бумага. А впрочем…

– А впрочем, я и бэз вас абайдусь. – Иосиф бросал эти слова с виду весело, но они лязгали кочергой о печную заслонку, жестоко и издевательски. – Давайте па-херим эту за-думку. Я и бэз вас атлично справлюсь.

– Вы…

– Да, я! Имэнно я!

Сталин заговорил сначала медленно, ронял слова, думал над ними, потом все быстрее и быстрее, и щеки секретарши заливала краска, она не узнавала голоса своего мужа, она думала, это говорит Ленин, и она удивлялась этой быстрой и напористой речи, изумлялась без меры, она впервые за все время пребывания в усадьбе слышала, что вождь так быстро и бойко говорит, она еле успевала печатать, и ее разум опаздывал, он не успевал, отказывался с ходу осознавать, что к чему, зачем здесь, сейчас, в ее присутствии, проговаривает знаменитый на весь мир язык такое страшное, невозможное, что впору заорать и выбежать вон. Но она не выбегала. Она печатала.

Она не слышала грузинского акцента.

Ее губы шепотом, повторяя, кричали тяжело падающие в светлый мир шары чужих чугунных слов.

– Слушайте вни-мательно. Нэ пере-бивайте. Я буду уничта-жать население Савецкаво Са-юза. Для ево же пользы. Я буду убивать ево плана-мерно. Так, как горец плана-мерно рэжет скот в сваем стаде, штобы да-быть мясо для семьи или пра-дать ево на рынке. Я буду выжимать из людей всэ соки, па-том ат-правлять их в ямы. В лагерях, выстра-енных в тайге или в тундре, людей можно будет бра-сать бэз па-гребения, просто атвазить падальше ат лагеря и сгружать на зэмлю. Пища для звэрей и птиц! Разве звэрям и птицам нэ надо питаться? На мэсто мильёнов мертвых будут вставать мильёны живых. Я арганизую машину арэстов. Людей будут уничта-жать всэми известными нам спо-сабами. Рас-стреливать. Сжигать. Аб-ливать вадой на марозе! Но главный наш палач – усталость и го-лад. Дистра-фия! Знаете такое выра-жение: мрут как мухи! Я ускорю смэну пака-лений. Я врэмя ускорю, слышите! И мэня никто нэ пере-плюнет. Никто! Никто нэ павтарит мэня. Даже если за-хочит! Может, и найдется в будущем такой ге-рой, – он фыркнул и обнажил желтые зубы, – ге-рой, што ваз-намерится мэня са-безьянничать. Нэ выйдет! А вы… Слушайте! Я па-ставлю смэрть на па-ток. И люди пере-станут ее ба-яться. Вы думаете, в будущем нэ будет войн? Еще какие будут! Но враг пай-дет на нас извне. А тут я, я сам буду уничта-жать людей! Внутри! Слышите! Внутри! Слышите! Внутри! Это нэабха-димо. Это важно! Нэ ваз-ражайте. Па-пробуйте што-нибудь на это ваз-разить! Вы нэ па-нимаете, што будет, если пустить народы на сама-тек! Они рас-текутся па зэмле, затопят ее. И пад-нимутся, как вал-на, как цунами! А-пять кра-вавая вал-на?! Только теперь для таво, штобы смэсти нашу власть?! Ну уж нэт! Я нэ паз-волю людям это сделать! Это магли сделать толька мы! С ца-ризмом! Но с нами этаво нэ сде-лает никто! Никто и ни-кагда! А мы будем действовать имэнно так, как я сказал! Так што, ха, ха, вы нам а-собо и нэ нужны!

Иосиф замолк. Машинка тарахтела. Потом оборвала треск. В комнате все гуще пахло духами «Красный мак».

Он все рассчитал точно. Ленин белел постепенно и беспощадно. Побелели уши. Побелели щеки и нос. Кровь убегала с лица вождя, усы его подергивались, он желал что-то сказать и не мог. Опять не мог.

И наконец сказал.

– Я тоже. Да. Я тоже.

Сталин помолчал.

И не выдержал.

– Што – тоже? Што?

– Думаю так же, как вы. Так же.

– А я разве это ат-рицаю! – Сталин воздел руки, трубка качалась перед глазами Ильича. – Я же так и га-варю! Што вы всо пэрвый при-думали! Я просто развил и у-крепил вашу мысль! Вы же гэний! Гэний! А я, – он помолчал и насмешливо выдохнул, – ваш ученик.