Побег

– О чем он, Маняша? – спросила Крупская, шлепая бледными рыбьими губами.

Ленин поднял руку. Он глазами кричал им: помолчите! послушайте! я вам все сейчас скажу, вы все поймете!

– Если бы… мне… ре-вольвер… я бы… за… за…

Все ждали.

– За… стре-лился, чтобы… не… му!.. читься.

И внятно, и вдруг быстро, без запинки, сказал, зло и отчетливо:

– Надоело мучиться!

Крупской лицо будто обсыпали мукой.

– Что это вы такое болтаете, – она вдруг назвала мужа на «вы», – Владимир Ильич…

Ленин, наоборот, покраснел от усилий говорить связно и быстро.

– Хоть бы кто… револьвер по-да-рил!

– Что это ты, Володя…

Маняша тоже побелела.

– Ничего та… кого! Правду говорю! Ус… ус… ус… тал!

А сам улыбался.

Говорит зло, а все улыбается.

И птички поют. И грибочками пахнет. И девочка Надя, чего тебе надо, в растерянности и в ужасе режет острым дворянским ножом осетринку, ничего не надо, кроме шоколада, шоколада нету, на тебе конфету, а конфеты мы взяли? К чаю?

Бойцы вдали закричали:

– Здравия желаем, товарищ Сталин!

По сухой и по живой траве к ним, освещенный солнцем, с летней беспечной улыбкой, медленно наступая сапогами на сухую ломкую, хрустящую листву, шел Иосиф.

– Здра-вия, видишь ли, жи-лают! Всо верно. И я вам здра-вия жи-лаю! Ну как оно, на воздухе, аппетит на-гуляли?

Марья Ильинична наклонила голову. Постепенно розовела. Крупская заправила седые космы за уши.

– Тепло, Иосиф… да, гуляем вот… да, здравствуй!

Сталин обвел глазами скатерть с яствами.

– Нэ угас-тите чем-нибудь вкус-неньким?

Надя вскочила. Указала на землю. На расстеленную фланель.

– Садись!

Сталин, согнув ноги в коленях, сел, морщась: колени болели. На солнце ослепительно сверкали намазанные ваксой сапоги.

Надя намазала хлеб икрой и поднесла мужу. Он ел бутерброд с икрой, а она на вилке уже тянула ему помидорину.

– Эй, а вы-пить у вас тут нэт?!

Хохотал, сам хватал дульки, огурцы, хрупал, хруст раздавался из-под его усов.

Он напоминал сейчас Наде хищного зверя в клетке, которого смотрители кормят, и он красиво, хищно ест, и интересно смотреть, и опасно: сейчас кинется и тебя загрызет.

– Иосиф, – строго, как учительница в школе детям, произнесла Крупская, – ты с ума сошел, какая выпивка. Ильичу мы взяли вот соку, а нам чай. Будешь чай?

– Давайте, хлэб-ну!

Крупская плеснула чаю в стакан. Сталин и правда шумно отхлебнул, закатил глаза.

– Ого, га-рячий! Аб-жегся я! Вы ка-варная, Надежда Кан-стан-тинавна.

Допил чай. Швырнул, не глядя, на скатерть пустой стакан. Ленин смотрел на Сталина выпученным глазом. Другой глаз, что поменьше, был у него полузакрыт. Спицы колеса светло, сумасшедше блестели на солнце.

– Што смот-ришь, Вла-димир Ильич? И я имэю право на от-дых!

Встал с земли на удивление легко, будто кавалеристом на коня вскакивал. Шагнул к Наде. Посмотрел на нее, и она поняла.

– Мы па-гуляем нэ-много, та-варищи.

Все смотрели им вслед.

…на взгорке, рядом с поляной, где на солнце ели вкусную еду люди, в сосняке, между смолистых красных стволов, женщина покорно лежала под мужчиной, раскинув спокойные и бессильные руки, и от рук ее и от ее безвольного тела пахло грибами, осетриной и семгой.

…а вечером он сказал ей тихо и твердо: «Са-бирайся, нам надо съездить в Мас-кву, там дела, много дел, да и тибе надо па-нянчиться са сва-им сыном. Нэ забывай сына, он у тибя уже взрослый, он всо запа-минает, как мы с та-бой с ним аб-ра-щаемся». Она собрала в маленький чемоданчик нужные вещи, затолкала под крышку чемодана последнюю рукопись вождя. Он писал это еще до весеннего удара. Когда он еще свободно писал правой рукой. И мир распахивался перед ним громадной корзиной на солнечном пикнике, где вперемешку осетрина и жареные караси, мясо с кольцами лука для кавказского шашлыка, соленые огурцы, сладкие плюшки, рабоче-крестьянская картошка и селедка и кислая капуста, что пахнет прокисшим вином. А рукопись, она не о еде. Не о ценностях мира. Она о жестокости, воле и смерти. О том, как скоро надо будет жить на земле всем людям, без исключения. Как надо правильно жить. Но никто еще в целом свете этого не прочитал. И не перепечатал. Она защелкнула застежки чемодана и кинула взгляд на пистолет мужа, мирно и тяжело лежащий на остекленном столе.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Чугунные раздумья больного Ленина о себе и о СССР. – Видение Лениным северного моря и баржи с заключенными. – Ленин и Крупская весело пляшут в спальне. – Седая Марья Ильинична страстно играет на рояле. – Ленин мысленно беседует с расстрелянным последним царем. – Больного Ленина, для развлечения, катают по округе в авто; он видит призрак старого Сталина.

Состояние больного качалось туда-сюда.

Она сам себе казался маятником.

Когда рядом с ним никто не находился, а такое бывало все реже, он, поняв, что он один, мелко, беззвучно хохотал над собой. Он видел себя со стороны, воображал себя: лысый, маленький, бледный, смешной, в груди хрипы, кашляет, чихает, не дай Бог опять сквозняк. Да еще то хорошо ему, то плохо. То все в порядке, и все вокруг кричат: пошел на поправку! – то опять не в порядке. А какой он, порядок? Где он?

Он пытался вообразить себе порядок. Это у него не получалось.

Потом, один, в скорбном бесчувствии, он раскидывал по постели руки-ноги, опять глядел на себя сверху, он это уже умел, и думал о себе язвительно: «Я Андреевский флаг». Тут же думал о бедном российском флоте, о несчастной армии, но это были мысли ненужные, шероховатые и дымные, и над его изголовьем они рассеивались, как дым.