Чарующий апрель

– Что вы? – сказала леди Кэролайн.

Все это ее успокаивало.

Миссис Фишер не смогла прийти в клуб, поскольку, как она объяснила в письме, с трудом передвигается с тростью, поэтому миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс сами отправились к ней.

– Но если она не может прийти в клуб, то как она сможет поехать в Италию? – вслух спросила миссис Уилкинс.

– Пусть сама об этом расскажет, – сказала миссис Эрбутнот.

От миссис Фишер они лишь услышали, что сидеть в поездах – не то же самое, что ходить. Им, правда, это было хорошо известно. Однако, если не считать трости, она оказалась самой подходящей для их авантюры: тихая, образованная, немолодая. Она была намного старше их и леди Кэролайн, которая сообщила им, что ей двадцать восемь лет. Пусть она была стара, но не настолько, чтобы утратить живость. Она действительно была очень респектабельной и, хотя ее муж умер одиннадцать лет назад, по сей день носила только черное. Ее дом был полон подписанных фотографий выдающихся покойников Викторианской эпохи, всех из которых, по ее словам, она знала с пеленок. Ее отец был выдающимся критиком, и в его доме она встречалась практически со всеми, кто интересовался литературой и искусством. Карлейль строго на нее смотрел; Мэтью Арнольд держал ее на коленях; Теннисон звучно смеялся над ее косичками. Она с наслаждением показывала им фотографии, развешанные повсюду у нее на стенах, указывая тростью на подписи, вот только о собственном муже ни слова не сказала, да и о мужьях посетительниц ничего не спрашивала. И это было для них великим облегчением. Кажется, она думала, что они тоже вдовы, потому что, когда ее спросили, кто будет четвертой, и ей ответили, что это леди Кэролайн Дестер, она спросила: «Она тоже вдова?» Тогда они объяснили, что это не так, ведь замужем она не была, на что в ответ, отстранено, но любезно, собеседница заметила: «Всему свое время».

Эта отстраненность миссис Фишер – а она, казалось, была поглощена главным образом потрясающими людьми, которых она когда-то знала, и их памятными фотографиями, – и довольна значительная часть их разговора была посвящена анекдотам о Карлейле, Мередит, Мэтью Арнольде, Теннисоне и множестве других – эта отстраненность и была ее рекомендацией. По ее словам, она только просила, чтобы ей разрешили тихо посидеть на солнце и предаваться воспоминаниям. Большего миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс от своих соучастниц и не желали. Им казалось, что идеальная компаньона должна была тихо сидеть на солнышке, погруженная в воспоминания, и оживать только субботними вечерами, чтобы заплатить свою долю. Миссис Фишер, к слову, очень любила цветы и однажды, так она сказала, проводила выходные с отцом в Бокс-Хилле…

– А кто жил в Бокс-Хилле? – перебила миссис Уилкинс, которая не могла перестать наслаждаться воспоминаниями миссис Фишер, ведь она та, кто действительно был знаком со всеми по-настоящему и несомненно великими. Та, кто видел, слушал, касался их.

Миссис Фишер с некоторым удивлением глянула на нее поверх очков. Миссис Уилкинс, открывшая все сердце воспоминаниям миссис Фишер, боялась, что в любой момент миссис Эрбутнот уведет ее, и та не услышит что-то важное, потому и прерывала ее рассказы, что хозяйке показалось неприличным.

– Мередит, конечно, – довольно коротко ответила миссис Фишер. – Я помню один выходной, – продолжила она. – Мой отец часто брал меня с собой, но мне особенно запомнились эти выходные…

– А вы знали Китса? – нетерпеливо перебила миссис Уилкинс.

Миссис Фишер, выдержав паузу, сказала сдержанно, но едко, что она не была знакома ни с Китсом, ни с Шекспиром.

– О, конечно, как глупо с моей стороны! – воскликнула покрасневшая миссис Уилкинс. – Это потому, что бессмертные каким-то образом все еще кажутся живыми, не так ли? Как если бы они были здесь, вот-вот вошли бы в комнату, – так и забываешь, что они мертвы. На самом деле прекрасно известно, что они не мертвы – даже сейчас не настолько мертвы, как мы с вами, – заверила она миссис Фишер, которая все еще смотрела на нее поверх очков.

– Мне показалось, что я видела на днях Китса, – торопливо продолжила миссис Уилкинс под натиском этого взгляда. – В Хэмпстеде, он переходил дорогу перед тем домом… Ну, вы знаете, домом, где он жил…

Миссис Эрбутнот сказала, что им пора.

Миссис Фишер не стала им препятствовать.

– Я правда считаю, что видела его, – возразила миссис Уилкинс, взывая сначала к одной, затем к другой, в то время как пунцовые волны то заливали ее лицо, то убегали. Она была совершенно не в силах остановиться из-за пристального взгляда миссис Фишер поверх очков. – Кажется, я его видела – он был одет в…

Теперь и миссис Эрбутнот посмотрела на нее и самым нежным голосом сказала, что они опоздают на обед.

Именно в этот момент миссис Фишер попросила рекомендации. У нее не было желания провести четыре недели взаперти с кем-то, кого настигают видения. Правда, в Сан-Сальваторе, помимо сада и зубчатых стен, были еще три гостиные, так что возможность уйти от миссис Уилкинс была; но, например, миссис Фишер стало бы неприятно, если миссис Уилкинс вдруг заявит, что видела мистера Фишера. Мистер Фишер давно ушел в мир иной, так что пусть он там и остается. Ей не хотелось, чтобы ей сказали, что он гуляет по саду. Единственное, что ей действительно хотелось, поскольку она была слишком стара и прочно заняла свое место в мире, чтобы вдруг заводить странные знакомства, так что единственной имевшей значение рекомендацией для нее была справка о состоянии здоровья миссис Уилкинс. Все ли с ней в порядке? Была ли она обыкновенной разумной женщиной? Миссис Фишер чувствовала, что, если ей дать хотя бы адрес, она сможет узнать все, что нужно. Поэтому она попросила рекомендации, но ее посетительницы, казалось, были так поражены, что миссис Уилкинс даже мгновенно пришла в себя. Миссис Фишер добавила: «Ничего особенного».

Миссис Уилкинс вновь обрела способность говорить.

– Но, – сказала она, – разве не нам следует вас спрашивать о рекомендациях?

Такой подход показался миссис Эрбутнот чрезвычайно справедливым. В конце концов это они берут миссис Фишер с собой, а не наоборот, верно?

Вместо ответа миссис Фишер, опираясь на свою трость, подошла к письменному столу, твердой рукой записала три имени и протянула бумагу миссис Уилкинс – имена были такими респектабельными, более того, они были такими влиятельными, что прочитать их – уже достаточно. Президент Королевской академии, архиепископ Кентерберийский и управляющий Банком Англии – кто осмелится потревожить таких особ вопросами о том, является ли их подруга той, кем является?

– Они знают меня с детских лет, – заявила миссис Фишер.

– Я считаю, что просьба о рекомендациях неуместна в нашем обществе, – выпалила миссис Уилкинс, которая, чувствуя, что ее загнали в тупик, внезапно обрела силу выразить свою позицию: она знала, что единственной рекомендацией, которую она могла бы предоставить, оставаясь в безопасности, была бы из магазина «Шулбредс», но этого было бы недостаточно, так как основывалась бы она на количестве и качестве покупаемой ею рыбы для Меллерша. – Мы не принадлежим к деловым кругам. Зачем нам не доверять друг другу…

Миссис Эрбутнот достойно и по-доброму добавила:

– Боюсь, разговор о рекомендациях сильно портит наши планы на отпуск, и я не думаю, что нам стоит обращаться за рекомендациями о вас или, напротив, предоставлять вам свои. Полагаю, вы не захотите поехать к нам.

И, протянув руку на прощание и взглянув на миссис Эрбутнот, которая вызывала доверие и симпатию даже у контролеров метро, миссис Фишер вдруг осознала, что было бы глупо упустить такую возможность – отправиться в Италию на предлагаемых условиях, да и леди эта точно сможет успокоить другую, если у нее случится приступ. Принимая предложенную миссис Эрбутнот руку, она произнесла:

– Очень хорошо. Я откажусь от требования рекомендаций.

Неужели!

По пути к станции «Хай-стрит-Кенсингтон» обе дамы размышляли о том, что ими несколько пренебрегли. Даже миссис Эрбутнот, привыкшая находить оправдание различным оговоркам и неудачным фразам, считала, что миссис Фишер могла бы выбрать другие слова, а миссис Уилкинс, уже весьма разгневанная после ходьбы и маневрирования с зонтиками на переполненных тротуарах, предложила отказаться от компании миссис Фишер.

– Если кому-то и следует отказаться, так это нам, – горячо заявила она.

Но миссис Эрбутнот, как всегда, успокоила миссис Уилкинс, и та, успокоившись в вагоне, сказала, что миссис Фишер займет достойное место в Сан-Сальваторе. «Я вижу, что она найдет свое место там», – сказала миссис Уилкинс, и ее глаза засияли.

А миссис Эрбутнот, сидя со сложенными на коленях руками, всю дорогу думала, как помочь миссис Уилкинс быть менее навязчивой или по крайней мере помалкивать о своих видениях.

Глава 4

Миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс должны прибыть в Сан-Сальваторе вечером 31 марта. Хозяин, рассказавший им, как туда добраться, оценил их желание оказаться в замке до 1 апреля. Леди Кэролайн и миссис Фишер, еще незнакомые между собой, не будут утомлять друг друга в пути, за исключением финала, когда догадаются, кто есть кто, прибудут сюда утром 2 апреля. Значит, к приезду двух дам, которые, несмотря на равные доли в оплате аренды, воспринимались как гостьи, уже все будет готово.

Последние дни марта были полны неприятных событий. Миссис Уилкинс с сердцем, полным вины, ужаса и решимости, рассказала мужу о приглашении в Италию, что он воспринял со скепсисом, не веря в реальность такого путешествия. Он требовал доказательств. Единственным подтверждением была сама миссис Эрбутнот, и после многочисленных уговоров она наконец согласилась встретиться с мистером Уилкинсом и объясниться. После она окончательно убедилась в том, о чем прежде только подозревала, – она все дальше и дальше от Господа.

Да, весь март был полон тревожных событий. Непростой месяц. Совесть миссис Эрбутнот, обострившаяся за годы заботы, не могла принять то, что она делала, с ее собственными высокими представлениями о правильном. Совесть мучила ее. Совесть мучила ее во время молитв. Совесть перебивала просьбы о божественном наставлении неожиданными вопросами вроде «Не лицемерка ли ты? Ты действительно так думаешь? И если говорить откровенно, не разочаруешься ли ты, если эта молитва будет услышана?».

Продолжительная сырая погода тоже была на стороне ее совести, вызывая гораздо больше болезней, чем обычно, среди бедняков. У них был бронхит, у них была лихорадка. Казалось, что бедствиям не будет конца. И вот она уезжает, тратит драгоценные деньги на то, чтобы просто, и только лишь для этого, почувствовать себя счастливой. Одна женщина. Одна женщина наедине со своим счастьем, а здесь – толпа несчастных…

Она не могла посмотреть в глаза викарию. Он не знал, совершенно никто не знал, что она планировала сделать, и поэтому с самого начала она избегала взглядов. Она отказывалась выступать с призывами к пожертвованиям. Разве она могла просить у людей финансовой помощи, если сама тратила так много на собственное удовольствие? Ей не помог и даже не успокоил тот факт, что, когда она обратилась к Фредерику с просьбой ссудить ей небольшую сумму, он сразу выдал ей чек на сто фунтов. Ни одного вопроса. Она страшно покраснела. Он окинул ее взглядом, но тут же отвел его. Фредерик обрадовался, что она взяла деньги. Вот только она мгновенно отдала их в счет благотворительной организации, однако угрызения стали мучить ее только сильнее.

Миссис Уилкинс, наоборот, не чувствовала никаких угрызений совести. Она была совершенно уверена в том, что поехать отдыхать – это здорово и правильно, так же как здорово и правильно взять да потратить на свое счастье отложенные средства.

– Представьте только, как мы похорошеем, когда вернемся, – подбадривала она миссис Эрбутнот, вечно опечаленную даму.

Сомнений у миссис Уилкинс не было, однако страхи мучили ее весь март, пока в тишине и спокойствии незнания мистер Уилкинс наслаждался своей рыбой.

Но все пошло не по плану. Удивительно, насколько все получилось нелепо. Миссис Уилкинс весь месяц готовила только ту еду, которую любил ее муж, закупая продукты и готовя их со страстным рвением, и в чем-то она преуспела: мистер Уилкинс был доволен, точно доволен, и настолько, что даже задумался… Может быть, он все-таки сделал правильный выбор, несмотря на прежние подозрения? И вот в третье воскресенье месяца – хотя миссис Уилкинс намеревалась рассказать об этом в четвертое воскресенье, учитывая, что в этом марте было пять воскресений, и их с миссис Эрбутнот отъезд предстоял на пятое – так вот, в третье воскресенье, после чрезвычайно вкусного ужина (йоркширский пудинг просто таял во рту, а абрикосовый тарт был настолько восхитителен, что нельзя было остановиться), мистер Уилкинс, куря сигару у пылающего камина, в то время как за окном лил дождь с градом, сказал:

– Я подумываю, что на Пасху тебя следует отвезти в Италию.

И он замолчал, ожидая изумления и необузданного восторга жены.

Но нет – ничего подобного. В комнате царила полная тишина, за исключением звука града, стучащего по стеклу, и веселого треска огня. Миссис Уилкинс молчала. Она потеряла дар речи. Она намеревалась рассказать ему свою новость уже в следующее воскресенье, но пока не придумала подходящих слов.

Мистер Уилкинс после окончания войны ни разу не был за границей. Весьма раздраженный неделями дождя и ветра, которые сменялись такими же неделями, он начал задумываться о том, что провести Пасху необходимо за пределами Англии. Его дела шли благополучно, и он мог позволить себе путешествие. В апреле Швейцария никому не интересна, а вот привлекательно звучала Пасха в Италии. Однако он осознал, что если поедет туда без своей жены, это может вызвать много неприятностей и споров, поэтому ему придется взять ее с собой. Кроме того, она могла оказаться полезной в незнакомой стране, где ему было незнакомо местное население и язык, – она могла помочь с вещами и подождать багаж.

Мистер Уилкинс ожидал, что его идея вызовет хотя бы некоторую благодарность и волнение у его жены. Большое удивление овладело им, когда она не проявила никаких эмоций. Он пришел к выводу, что она, вероятно, его не услышала. Возможно, была погружена в глупые мечты. Как же раздражала ее незрелость!

Он повернулся, оба кресла располагались перед камином, и посмотрел на свою жену. Она была увлечена огнем, и ее лицо было красным от тепла.