Чарующий апрель

– Я подумываю, что на Пасху тебя следует отвезти в Италию, – сказал он достаточно язвительно, так как невнимательность в подобные моменты была просто непростительна. – Ты не слышала меня?

Она его слышала, просто размышляла над странным совпадением… действительно удивительным… она только собиралась сказать ему, что… что ее подруга пригласила ее на Пасху… тоже на апрельскую Пасху, верно?.. У нее там есть дом…

Миссис Уилкинс, испытывая ужас, вину и удивление, говорила еще более неразборчиво, чем обычно.

Вечер оказался ужасным. Меллерш гневался и негодовал, что его благое намерение вернулось к нему таким образом. Он настойчиво и с пристрастием требовал у жены отказаться от приглашения. Он убеждал ее в том, что она должна немедленно написать письмо и отклонить приглашение. Ее упрямство шокировало его, и он не мог поверить в то, что ее вообще пригласили поехать в Италию. Он не верил в существование миссис Эрбутнот, о которой до тех пор не слышал ни слова, и только когда она была представлена ему, что было весьма непросто, так как миссис Эрбутнот предпочла бы свернуть все это предприятие, чем солгать мистеру Уилкинсу, и когда миссис Эрбутнот сама подтвердила слова его жены, он все-таки поверил. Он не мог не поверить миссис Эрбутнот. Ее вид оказывал на него в точности такое же впечатление, что и на контролеров в метро. Ей не нужно было много говорить. Но даже это не успокоило ее совесть: она не сказала всю правду. «Ты думаешь, что между неполной правдой и полной ложью есть разница? – спрашивала ее совесть. – А Господь видит такую разницу?»

Последние дни марта напоминали ночной кошмар. И миссис Эрбутнот, и миссис Уилкинс были в полной растерянности. Когда они пытались от нее избавиться, на них накатывало тяжелейшее чувство вины. И вот утром 30 марта они наконец-то отправились в путь, однако никакого радостного подъема или предвкушения отпуска они не испытали.

– Мы всегда были чрезмерно правильными, – бубнила себе под нос миссис Уилкинс, идя по платформе вокзала Виктория: они прибыли за час до отправления. – Вот почему нам кажется, что мы делаем что-то не так. Мы запуганы, мы уже не люди. Настоящие люди даже наполовину не такие правильные, как мы с вами. Что мы только натворили! Мы должны быть счастливы сейчас, здесь на платформе, отправляясь в путь, но мы несчастны, и этот момент испорчен, потому что мы сами его испортили! Что же мы сделали, что такого мы сделали – вот, что хотелось бы мне знать! – с негодованием спросила миссис Уилкинс у миссис Эрбутнот. – Мы просто хотели уехать и немного отдохнуть от них!

Миссис Эрбутнот терпеливо шагала рядом и без лишних вопросов поняла о каких-таких «них» идет речь. Миссис Уилкинс, конечно, говорила об их мужьях, твердо уверенная, что Фредерик, как и Меллерш, неодобрительно отнесся к отъезду своей жены, хотя даже и не знал о том, что она уехала.

Миссис Эрбутнот никогда не упоминала о своем супруге, и этот раз не стал исключением. Фредерик жил в ее сердце слишком глубоко, чтобы о нем можно было говорить. В последние недели он почти не бывал дома, занят завершением еще одной своей ужасающей книги, и даже в день ее отъезда он отсутствовал. Уведомлять его заранее было бессмысленно. Она твердила себе, что ему нет никакого дела до того, чем она занимается, и поэтому оставила ему записку на столе в прихожей, которую он прочтет, если и когда окажется дома. В записке она указала, что уезжает на месяц в отпуск, что ей очень нужен отдых и что Глэдис, их горничная, в которой можно было не сомневаться, позаботится о нем. Она не уточнила, куда едет – ведь это его абсолютно не интересует, ему все равно.

День был противный, ветреный и сырой, им стало дурно во время переезда. Но по прибытии в Кале неприятные ощущения ушли, и перед ними впервые раскрылось чувство великолепия ими задуманного плана. Первой оно овладело миссис Уилкинс, затем бледные щеки ее спутницы засияли розовым огнем. Они пополнили силы камбалой, ведь так настояла миссис Уилкинс: попробовать камбалу, которая не достанется Меллершу, можно только здесь, в Кале. Таможенников и французских носильщиков Меллерш ни капельки не интересовал. В Париже у нее не хватало времени на то, чтобы о нем думать, ведь их поезд опоздал, и они едва успели добраться до Лионского вокзала, откуда отправлялся поезд до Турина. К вечеру следующего дня они уже были в Италии, и Англия, Фредерик, Меллерш, викарий, бедняки, Хэмпстед, клуб, «Шулбредс» – все привычное и обыденное, опыстолевшее им, растаяло в мечтательном тумане.

Глава 5

В Италии, неожиданно, было облачно. Они ожидали солнечной погоды. Но несмотря на это, облака в Италии выглядели как пух. Ни та, ни другая раньше здесь не бывали. Обе с восхищенными лицами смотрели в окна. Часы медленно таяли вместе с теплым светом. Вот уже скоро, совсем близко, и вот они тут! В Генуе начался небольшой дождь – Генуя! Это казалось невероятным: они находятся в Генуе, это было видно по надписи на здании вокзала, такой же обычный вокзал с обычным названием станции… В Нерви лило как из ведра, а в Медзаго, куда они прибыли в полночь из-за опоздания поезда, дождь стеной. Но это была Италия, здесь никакие неприятности не могли произойти. Даже дождь и тот был другой, прямой, честный, падал только на зонтик, в отличие от злобной английской мороси, проникающей повсюду с ветром. И когда дождь закончился, земля расцветала розами.

Мистер Биггс, хозяин Сан-Сальваторе, сказал: «Приезжайте на поезде в Медзаго, а оттуда – на экипаже». Но он забыл, что поезда в Италии иногда опаздывают. Он предполагал, что его гости прибудут в восемь вечера по расписанию и рядом со станцией будет множество носильщиков.

Поезд задержался на четыре часа. Когда миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс спустились с крутых ступенек своего вагона в черную грязь, подолы их платьев сразу промокли из-за занятых руками чемоданов. Если бы не внимательность садовника Доменико, им было бы трудно добраться до места. Обычные носильщики уже разошлись. Но Доменико, предвидев это, послал за ними свою тетушку с носильщиком, за которыми должен был следовать его кузен. Тетушка с носильщиком ожидали их в Кастаньето, деревне у подножия Сан-Сальваторе. Поэтому независимо от того, во сколько поезд прибудет, носильщик не смел возвращаться домой без тех, кого ему послал Доменико.

Кузен Доменико звался Беппо. И появился он перед ними из темноты как раз в тот момент, когда потерянные миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс размышляли, что же делать дальше, ведь поезд уже ушел, а носильщиков не было. Им казалось, что они не на вокзале, а посреди пустующего небытия.

Беппо, который как раз искал их, выскочил из темноты, ярко щебеча на итальянском. Беппо был очень порядочным молодым человеком, хотя внешность его могла запутать, особенно в темноте, особенно в шляпе, заслоняющей ему один глаз. Им не понравилось, как он схватил их чемоданы. Едва ли он носильщик. Но, услышав в потоке слов фразу «Сан-Сальваторе» и после того, как они воскликнули «Сан» и «Сальваторе» так четко, как могли, – эти слова были единственными, которые они знали на итальянском языке, – они поспешили за ним, не спуская глаз с собственных чемоданов, спотыкаясь о рельсы, наступая в лужи, пока не вышли на дорогу, где их ждала небольшая высокая пролетка.

Верхняя часть носилок была поднята, лошадь задумалась. Они забрались внутрь, и вскоре – миссис Уилкинс едва успела подняться – лошадь резво тронулась и понесла их домой, без Беппо, без чемоданов.

Беппо как мог несся за пролеткой, пронзая ночную тишину воплями. Он умело схватил болтавшиеся поводья. Зверь, будучи полнокровным и откормленным отборным зерном, всегда вел себя исключительно достойно, что Беппо не преминул объявить в гордом тоне. Он заботился о коне, словно о собственном сыне. Однако дамы прижались друг к другу от страха. Как бы громко и убедительно он ни говорил, они лишь испуганно смотрели на него.

Он продолжал говорить и говорить, пристраивая чемоданы рядом с ними, полагая, что они рано или поздно смогут его понять. Особенно, если он будет говорить громче и сопровождать свои слова простыми жестами. Но тем не менее они все так же таращились на него. Наблюдая за обеими женщинами, он с сочувствием заметил, какие у них бледные усталые лица и большие глаза. Они были прекрасны, подумал он, а их глаза, пронзительно смотревшие на него как бы поверх багажа, напоминали о глазах Божьей Матери. Единственное, что они продолжали говорить в попытке привлечь его внимание, даже когда он уже залез на козлы и дернул в путь, был вопрос: «Сан-Сальваторе?».

И на каждый такой вопрос он уверенно отвечал: «Si, si, Сан-Сальваторе?»

– Мы же не знаем, туда ли он нас везет? – спросила тихо миссис Эрбутнот. По ощущениям они ехали уже достаточно долго, прорываясь через спящие улочки города, и вот выехали на серпантин, по левую сторону которого, в темноте, расстилалась черная бездна и шумящее море. Справа от дороги выступало нечто темное и высокое – скалы, громадные скалы.

– Мы не знаем, – согласилась миссис Уилкинс, и легкий холодок пробежал у нее по спине.

Им было не по себе. Поздно. Темно. Дорога была пустынной. А если колесо отлетит? Встретятся фашисты или противники фашистов? Они сильно сожалели, что не остановились в Генуе и не отправились в путь на рассвете.

– Но тогда было бы уже первое апреля, – прошептала миссис Уилкинс.

– И так уже первое апреля, – ответила ей миссис Эрбутнот.

– Да, точно, – пробормотала миссис Уилкинс.

Они замолчали.

Беппо повернулся – они уже подметили эту его привычку, а ведь за конем следует смотреть внимательно – и снова обратился к ним с речью, казавшейся ему предельно понятной, сопровождая ее яркими жестами и не используя местных словечек. Как жаль, подумал он, что их матери не заставили их изучать итальянский язык в детстве! Если бы они могли сказать: «Пожалуйста, сядьте прямо и следите за лошадью». Они даже не знали, как сказать «лошадь» по-итальянски. Стыдно быть невежами.

Дорога петляла вдоль грандиозных скал. Слева от моря их отделяла только оградка. Вдруг они тоже начали кидаться на Беппо, размахивая руками, указывая вперед, боясь, что может произойти что-то плохое. Они просто хотели, чтобы он снова смотрел на лошадь, но он решил, что они просят его ехать быстрее. И последующие десять кошмарных минут он с превеликим удовольствием выполнил их просьбу, вскакивая на козлах, метал чемоданы, пока миссис Эрбутнот с миссис Уилкинс прижимались друг к другу. Шум, тряска, подпрыгивание и крепкие объятия продолжались до места, где дорога начала уходить в гору. Как только они добрались до него, лошадь, прекрасно зная каждый камешек на этом пути, внезапно остановилась, и все в пролетке полетело вперед. Затем лошадь перешла на медленный ход.

Беппо, смеясь от гордости за своего коня, снова повернулся, чтобы насладиться восхищенными взглядами женщин.

Но ответного смеха от прекрасных дам он не дождался.

Уставившиеся на него глаза стали казаться еще больше, чем прежде, а лица в ночном мраке стали молочного оттенка.

Зато здесь, около склона, хотя бы были дома. Не скалы, а дома, не оградка, а дома, и море куда-то исчезло, и шум его затих, да и дорога уже не была такой пустынной. Нигде, конечно, не было ни огонька, и никто не видел, как они едут. Беппо все-таки, когда первые дома появились, крикнул дамам через плечо: «Кастаньето!», привстал, щелкнул кнутом, и лошадь снова рванула вперед.

– Мы скоро приедем, – попыталась взять себя в руки миссис Эрбутнот.

– Мы скоро остановимся, – попыталась взять себя в руки миссис Уилкинс. Друг другу они не сказали ни слова, потому что вряд ли что-либо можно было расслышать, когда кнут свистит, колеса грохочут, а Беппо вопит, подгоняя лошадь.

Напрасно они портили глаза в надежде разглядеть Сан-Сальваторе.

Они думали, что, когда деревушка закончится, перед ними вырастут средневековые врата, через которые они въедут в сад. Перед ними распахнутся все двери, из них хлынет поток света, в котором будут стоять – как полагалось по объявлению – слуги.

Пролетка резко затормозила.

Они смогли увидеть только улицу с маленькими темными домишками. Беппо бросил вожжи так, как это делает человек, точно знающий, что больше с места не сдвинется. В это же время будто из ниоткуда возник мужчина в сопровождении нескольких мальчишек, они окружили пролетку и принялись спускать чемоданы.

– Нет, нет, Сан-Сальваторе, Сан-Сальваторе! – закричала миссис Уилкинс, пытаясь удержать хотя бы один чемодан.

– Si, si, Сан-Сальваторе! – вопила разом толпа и тянула чемодан к себе.

– Это же не Сан-Сальваторе, – сказала миссис Уилкинс, повернувшись к миссис Эрбутнот, которая сидела, совершенно спокойно наблюдая за ее исчезающими чемоданами, с тем выражением терпения на лице, которое она специально приберегла для наименьших из зол. Она понимала, что если эти неприличные люди решили присвоить себе ее чемоданы, то тут ничего не попишешь.

– Думаю, что нет, – согласилась она и не смогла удержаться от мысли о путях Господних. Если уж они с бедняжкой миссис Уилкинс добрались сюда, после всех проблем, трудов и забот, через дьявольские тропы обиняков и уловок, только для того, чтобы…

Она прекратила думать об этом и мягко сказала миссис Уилкинс – тем временем оборвыши исчезли в темноте с их чемоданами, а человек с фонарем помогал Беппо откинуть полог, – что обе они в руках Божьих, и миссис Уилкинс, хоть и не первый раз слышала это выражение, испугалась.

Им ничего не оставалось, кроме как выйти. Смысла сидеть в ней и тараторить «Сан-Сальваторе» не было. Тем более что с каждым повторением голоса их слабели, а эхо голоса Беппо и второго оставались такими же звучными. Если бы только они учили итальянский, когда были маленькими. Если бы только они могли сказать: «Мы хотим, чтобы нас подвезли к двери». Но они даже не знали, как будет «дверь» по-итальянски. Быть невежей не только стыдно, но и опасно, теперь они это уяснили.

Однако из-за этого переживать нет смысла. Нет смысла просто оставаться в пролетке и пытаться отсрочить то, что должно произойти. Поэтому они вышли.

Беппо и второй раскрыли свои зонтики и подали им. Это их слегка взбодрило, потому что вряд ли злодеи побеспокоились бы о таком. Человек с фонарем, что-то быстро и громко говоря, знаками указать следовать за ним, а Беппо, как они подметили, остался на месте. Должны ли они заплатить ему? Вряд ли, если их намерены ограбить и, возможно, убить. Совершенно точно, что в таких случаях платить не нужно. К тому же он привез их вовсе не в Сан-Сальваторе. Очевидно, что он привез их в другое место. К тому же он не проявлял никаких намерений получить плату – отпустил их в темноту без всяких возражений. А это, думали они, плохой знак. Он не попросил платы за проезд, потому что планирует сорвать куда больше.

Они подошли к лестнице. Дорога обрывалась возле церкви и ведущих вниз ступеней. Человек держал фонарь низко, чтобы было видно дорогу.

– Сан-Сальваторе? – перед тем, как решиться ступить на лестницу, снова еле слышно спросила миссис Уилкинс. Это, конечно, было бесполезно, но она не могла спускаться в полной тишине. Она была уверена, что средневековые замки никогда не строились у подножия лестниц.

И снова раздался живой вопль:

– Si, si, Сан-Сальваторе!