Ловцы снов

Марсен наконец-то соизволил проявить эмоции. В частности, устало вздохнул.

– А тебе что, так хотелось снова сесть при ней в лужу? – язвительно поинтересовался он.

– Да кому какое дело, – пробормотал я, – ты ведь мог убедить её, что…

Марсен отмахнулся, поморщившись.

– Она и так уже мне не поверила. Нет ничего глупее попыток убедить птицу в том, что она умеет летать. Разве что унижать человека с синдромом una corda. Перед его лучшим другом.

О чистые квинты. Так вот кто у нас тут самый ужасный злодей. Вот кто опять всё испортил. Эгле была в шаге от самого настоящего чуда, почти держала его в руках, просто испугалась в последний момент. А я наступил на него и как следует потоптался. Чтоб ни искорки не осталось. Это я умею. Глушить и давить – это по моей части.

– Хватит, – попросил Марсен, – если бы я хотел, чтобы ты сам себя загрыз, я бы всё высказал при Эгле. Просто вы оба не знаете одну важную вещь, её даже не все звукомаги знают. Правильно говорить: «Ничего страшного, что ты не знаешь». Но на самом деле, это ужасно. В большей степени для звукомагов, наверное, но для вас тоже – ничего хорошего.

– Чего я там ещё не знаю? – вяло спросил я.

Честно, моя бы воля – я бы перестал дышать здесь и сейчас. Но голос, который поддерживал во мне жизнь, звучал ближе, чем когда-либо. И продолжал поддерживать жизнь, я всё ещё был его эхом.

– Нет никаких великих пророков и избранных, – очень серьёзно сказал Марсен. – У звукомагии нет воплощения. Она не выбирает себе любимчиков. Звучит всё существующее. И я. И ты. И Эгле тоже звучит.

– Ну да, – фыркнул я, – мы все звучим одинаково. И ребята, которые участвуют в поединках, звучат так же, как мы. Главное, они сами с этим согласятся и вовсе не попытаются набить тебе морду, если ты им об этом скажешь.

Марсен нетерпеливо прищёлкнул пальцами.

– А я о чём? Большая часть людей умрёт от защемления гордости, если им сказать, что звукомагия – вовсе не их домашнее животное.

– Всегда думал именно так, – сказал я, неопределённо поведя рукой в воздухе. – Укрощение стихии… что, нет?

Я смущённо умолк, потому что Марсен второй раз с момента знакомства смотрел на меня как на больного. Причём, опять-таки, к una corda эта болезнь не имела никакого отношения.

– Нет никакой стихии, которую надо укрощать, – отозвался он, чуть нахмурившись. – Чудесное вообще не имеет отношения к принуждению. Музыка звучала до них, звучит в них, будет звучать после них. И, представь себе, не умолкнет, даже если кто-то из них попытается применить соответствующие заклинания. Даже если все люди разом оглохнут. Разом замолчат. Но нет, живёт и здравствует эта удивительная традиция – ограничить поток игольным ушком, назвать его в свою честь, всю жизнь расширять игольное ушко до размеров отверстия в блок-флейте и гордо называть это непрерывным развитием!

Судя по интонациям, у него есть знакомые, которые именно так и делают, отрешённо отметил я. Как ни странно, сейчас мне заметно полегчало. Как будто бы сердитый, но лёгкий ветер ворвался в очень душную комнату.

– Разве символ Мелодии Духа – не флейта? – поинтересовался я. Не без ехидства, конечно.

– Именно! – воскликнул Марсен. – Видишь? Ты и сам бы до всего дошёл, если бы хоть на пять минут в день отвлекался от своей una corda.

– Рановато, – ядовито возразил я. – Может, мне бы и стоило отвлекаться, да una corda от меня не отвлекается. Так что пока что я никуда не дохожу. Но к счастью, тут есть один крючконосый просветитель.

– Можешь не подлизываться, – снисходительно бросил Марсен, – я и так объясню. Звукомагия – возможность музыки, а не сама музыка. Ужасно глупо выглядят попытки ограничить эту возможность самим собой. Если чудесное имеет пределы, то это механика, а не магия, и тогда нет никакого смысла с ним связываться. А если мы признаём чудесное беспредельным, то чем считать желание его ограничить?

– М-м… намерением выдышать весь воздух? – предположил я.

– Скорее, намерением выпить мировой океан, чтобы им обладать, – мрачно усмехнулся Марсен. – Примерно та же картина. Помещается в человека ровно столько, сколько помещается, и через некоторое время бесславно возвращается в тот же самый океан. Им и в голову не приходит, что вода пригодна ещё и для того, чтобы плыть. А не только для того, чтобы пить и гадить.

Я попытался вспомнить, с чего мы начали. С ужасом понял, что запутался в воде, воздухе, музыке и игольных ушках.

– Подожди… – медленно сказал я. – Какое отношение всё это имеет ко мне и Эгле?

– Непосредственное, к сожалению. – Марсен снова устало вздохнул. Покачал головой: – Вам кажется, будто от меня что-то зависит, поэтому вы злитесь. Вы боитесь, что я уйду и чудеса закончатся. Вместе с тем вам страшно признать, что вы и сами на что-то способны. Если всё зависит от меня, то можно обвинить меня в том, что у вас не получается звукомагия. Куда страшнее признать, что не получается именно у вас. Вы боитесь, боитесь и снова боитесь. Неустанно боитесь. Боитесь даже меня.

– Немудрено, – хмыкнул я, вспомнив, как темнели тучи под перестук холдеров и голос Марсена. – В моих сказках добрые волшебники не устраивают ночь среди бела дня. Так что ты и вправду очень страшный.

– Нет, – без улыбки возразил Марсен. – Погода – это один из языков мира для общения с людьми. Я помогал погоде измениться в ту сторону, в которую она хотела измениться. Я совершал это для вас, и мир учитывал ваши желания, а не мои. Чудо есть чудо, а бояться или радоваться – твоё дело. Ты хочешь меня бояться, и я тебя пугаю.

Он смотрел на меня серьёзно, но не укоризненно. С участием?.. да, наверное. Но мне впервые в жизни не хотелось его задушить.

– Мы пришли. – Марсен кивнул в сторону моего дома.

Действительно. Успели дойти, а я и не заметил.

Не могу утверждать, что мне вдруг стала приятней его компания. Просто разговор определённо не закончился. Вот как это будет, если сейчас я попрощаюсь и пойду домой? И как это будет, если я ещё и поинтересуюсь, в силе ли наши планы на следующую ночь?

Очевидно же, что нет.

Но вдруг.

Хоть бы он сам что-нибудь придумал. Дал бы понять, что здесь и сейчас расходимся по домам. Или что. Сказал бы что-нибудь, в общем.

– В общем? – задумчиво повторил Марсен.

Чёрт. Я произнёс последнюю фразу вслух. Но проклясть себя трижды не успел, меня отвлёк голос Марсена:

– Хорошо. Слушай внимательно.

Что-то непривычное проскользнуло в его интонации. Я даже поверил, что он сейчас скажет что-то важное.

– Все могут слушать плеер через наушники, вставленные в уши.

Сказанная будничным тоном фраза, несущая в себе совершенно очевидную информацию. В смысле, никакой информации не несущая. Это настораживало ещё больше.

– Люди, способные к звукомагии, могут просто держать плеер или наушники в руке. Собственно, если они слышат при этом музыку, проигрываемую плеером, – они творят звукомагию.

Ого.

Я понял, почему Кейн ничего не сказал мне тогда.

Думаю, я немного взорвался изнутри. Эмоциональная вспышка, короткая, как сполох брошенной в костёр щепотки пороха, на один миг сделала мир ярче. Марсен придержал меня за плечо, помогая восстановить равновесие.

– Подробности обсудим потом. Сейчас рекомендую выспаться, – сказал он, подводя меня к крыльцу. – Иначе завтра ты превратишься в овощ. Естественным путём, без всякой звукомагии. Что я скажу сеньоре Нортенсен?

Ага, думал я, судорожно цепляясь за его руку. Выспаться.

Смешно, да.

Глава 12. В ожидании солнца

Разумеется, я и прикидываться не стал, что всё в порядке. По полной программе расклеился, без всяких попыток превозмогания. Марсен проторчал со мной во дворе ещё минут пятнадцать. Трижды проклял свою болтливость вслух. И не меньше тысячи раз – мысленно, если судить по выражению лица.