Ловцы снов

– А почему невещественные сущности больше не живут среди людей?

Марсен развёл руками:

– Стесняются. Видеть-то их видят, но люди им почти всегда не рады. Те невещественные, что раньше населяли Ленхамаари, постепенно мигрировали сюда.

– Поэтому и закрылась девятая линия, – вполголоса сказала Эгле. – Теперь ясно.

Вот оно как. Выходит, я поразительно мало знал о мире, в котором живу.

Хотя, конечно, все эти невероятные теории Мелодии Духа порядком раздражали. Например, то, что они называли материальный мир эхом Изначальной Гармонии. Мало того, что история нашего мира от этого делалась очень странной. Адепты Мелодии Духа говорили, что эхо существует до определённого времени, потом входит в резонанс с Изначальной Гармонией – если все молодцы и хорошо постарались. Тогда произойдёт раздвоение. Эхо, вошедшее в Изначальную Гармонию, начинает звучать по-настоящему и образует уже своё эхо. Ему будет проще достигнуть резонанса с Изначальной Гармонией, чем предшественнику… но вообще, никто не предполагал, чем должна кончиться эта лесенка в небо. И должна ли она кончиться.

Так вот, мало всего этого. Но ведь ещё и для того, чтобы считаться молодцами, надо было творить звукомагию. Я вспомнил сегодняшний разговор на берегу и мысленно себя поправил – не обязательно звукомагию, просто творить. Или… тут нужна ещё одна поправка?

Вот чёрт. Теперь у меня был осмысленный вопрос. Но я не знал, как его сформулировать. Чистые квинты, да что же они там все курили. Я столько раз пытался в этом всём разобраться, но сейчас у меня снова медленно и печально плавился мозг. Вот уж действительно, не нужно быть наркоманом, чтобы знать, почему звукомаги так часто становятся наркоманами. Даже звукомагом можно не быть.

– Сим, – Марсен бросил на меня обеспокоенный взгляд, – ты как?

– Плохо, – честно признался я, прислонившись спиной к тополю.

На моё счастье, он был вполне материальным. Хотя немедленно сбросил мне на голову несколько полыхающих листьев. Странно, но на мыслительном процессе это сказалось положительно. Я хотя бы смог объяснить вслух, какой фигнёй страдаю:

– Пытаюсь запихнуть теорию Изначальной Гармонии в один вопрос.

– Срочно прекращай, – серьёзно посоветовал Марсен. – Так и с катушек слететь недолго.

Я покачал головой, стряхнув догорающие листья.

– Это важно. Вот смотри, – медленно начал я, – если у меня есть затакт, то я – возможность звучания для Изначальной Гармонии.

– Так, – кивнул Марсен.

– Мой затакт – моё собственное представление о счастье. Но если я получаю… – я задумался, подбирая нужное слово, – …разрешение попасть в чей-то другой затакт, то мы с хозяином другого затакта дальше звучим вместе, или что-то такое?

– Звучите так, как должно быть, – откликнулся Марсен, подставляя ладонь крупным снежинкам. – В сочетании. Вероятно, если присмотреться к Изначальной Гармонии, можно обнаружить бесконечное множество затактов, каждый из которых соединён со всеми остальными. Поэтому в ней и нет ни одной фальшивой ноты. Но это одна из теорий, предположение, почему она абсолютно гармонична. Никто ведь не может посмотреть на Изначальную Гармонию со стороны. Но зато можно услышать её внутри себя, я уже сегодня объяснял. Можно однажды понять, что ты – и есть она.

Голова уже основательно шла кругом. Брала разгон, судя по ощущениям. Того и гляди, оторвётся.

– По-моему, это несправедливо, – всё-таки сказал я, хотя продолжать говорить было уже опасно. Интересно, с кем срезонирует Эгле, если я свихнусь?

– Что именно?

– Если не ошибаюсь, то адепты Мелодия Духа говорят, что люди не могут сделать ничего нового.

– И это не значит, что они должны ничего не делать, – подхватил Марсен. Понимающе улыбнулся: – Знаю. На мой взгляд, эта часть – самая жуткая. Но объяснить мир пытался не один человек. Со временем они даже стали собираться в три шумные стайки. Доподлинно известно одно – у всех трёх основных позиций примерно одинаковое количество доказательств. Каждая из трёх звучит очень правдоподобно. И теория регресса, и теория прогресса, и теория стазиса.

Эгле, молчавшая всё это время, вдруг подала голос:

– А какая тебе кажется правдой?

Потрясающая формулировка. Кажется правдой.

Марсен пожал плечами:

– Они все строятся на том, чего в Изначальной Гармонии нет. Время. Мы растём, взрослеем и стареем. Нам слишком сложно представить, что всё звучит всегда. А ведь они есть, эти определённые созвучия. Мы можем о них не знать, но где-то там они есть. И они звучат. Вы же знаете, почему Ленхамаари называется именно так?

– В честь четырёх великих воинов древности, – кивнула Эгле. Я посмотрел на неё с гордостью.

– Точно. – Марсен опустил голову, снова прикрыв глаза. Странная у него на этот раз получилась улыбка. – Меня причисляют к тем, кто остановил войну. Я был там. Я звучал там. Но первыми в тот день поднялись другие. Их было четверо. И в их честь тоже можно было бы назвать наш город. Не знаю, как для вас, а для меня это – вполне доказательство.

Мы молчали. Слушали шелест и мелодии, то проступавшие, то терявшиеся. Но никогда не попадающие в диссонанс.

– Хотите, я вам совсем мозги поломаю? – Встряхнувшись, весело предложил Марсен.

Ага. Только сегодня, только для вас, необычайный аттракцион. Великий и могущественный звукомаг Вигге Марсен превращает двух умеренно эрудированных подростков в бессловесных животных.

Эгле бросила на меня вопросительный взгляд – ты как?

– Добивай уж, – вяло махнул рукой я.

– Из этого всего следует, – торжественно начал Марсен, – что изменениям подвержено не только будущее, но и прошлое. Очень может быть, что мы способны контролировать его в той же степени, в какой контролируем будущее. Или наоборот. Если мы не имеем контроля над прошлым, тогда теряет смысл любое планирование.

Меня охватило сильное и неудержимое желание обнять тополь. Возможно, это было самое сильное чувство, что я испытывал за всю свою жизнь.

Пока я думал, с какого края браться за это дело, Эгле решительно подошла к соседнему тополю и обняла его. Надеюсь, это было её собственное решение.

– Нечего на меня так смотреть, – услышал я со стороны тополя, за которым скрылась Эгле. – Мне это первой в голову пришло. Но ты тоже можешь так сделать. Я пойму.

– Не стесняйся, – поддакнул и Марсен, следивший за нами с неподдельным интересом.

Ну, раз уж так…

Ствол оказался тёплым и шершавым. И явственно, ощутимо живым. Интересно, есть ли у него своя мелодия? Затаив дыхание, я сосредоточился точно так же, как всегда, когда хотел услышать внутри себя музыку.

Тополь звучал виолончелью. И, кажется, был струной.

Миф с Восточного Берега утверждал, что ветер дует, когда деревья качаются. Сейчас этот миф перестал казаться мне такой уж нелепостью.

Я открыл глаза и нашёл взглядом Марсена. Тот стоял, подняв голову и глядя вверх. Я ожидал, что он и дальше будет наблюдать за нашей реакцией, вот с этой своей ласково-насмешливой улыбкой, выводящей из себя всё же меньше, чем улыбка таинственная. Но Марсен, кажется, совершенно забыл про нас. У него было очень странное выражение лица. Оно немного напомнило мне тот день, когда я звонил Эгле с его сонотиция. И вот что ещё было странным. Снег продолжал идти, но теперь уже только над Марсеном. Присмотревшись, я понял, что это не снег, а тополиный пух. Ой, нет. Не тополиный.

Над Марсеном медленно кружились сотни пушинок белоцвета. Ничего необычного, в августе они всё время летают. Если просто встать посреди улицы, можно за пару секунд заметить несколько парящих в воздухе белых звёздочек. Некоторые охотно приземляются на протянутую ладонь, некоторые настойчиво цепляются к одежде и волосам, а ещё бывают такие, которые моментально улетают, стоит попытаться их поймать.

Ничего необычного. Только вот падали они с тополя. И были, в отличие от снега и дождя, вполне материальными.

– Всё в порядке? – Эгле перестала обниматься с тополем, подошла и положила Марсену руку на плечо.

Тоже заметила, какое у него лицо. А может, резонировала. Интересно, что она тогда слышала.

– Белоцвет, – еле слышно откликнулся Марсен.