Сочинения

– Да, сударыня, скажите ему, что бедная женщина молится за него… О, я не хочу сказать, что я набожная, не стану лгать, я никогда не была лицемеркой… Нет, мы не бываем в церкви, это ни к чему не ведет, не стоит время терять… Но все же над нами есть Некто и мне становится легче, когда я призываю благословение неба на доброго человека.

Слезы струились по ее иссохшим щекам.

– Слушай, Мадлена, слушай…

Девочка, казавшаяся еще бледнее в белой как снег рубашке, осторожно облизывала кончиком языка варенье, по-видимому, чувствуя себя совершенно счастливой. На слова матери она подняла голову и стала внимательно слушать, не переставая есть.

– Каждый вечер, перед тем как уснуть, складывай руки вот так и говори: «Господи, награди господина Саккара за его доброту, пошли ему долгие дни и счастливую жизнь…» Обещаешь?

– Да, мама.

Несколько недель прошли для Каролины в большом моральном расстройстве. Она не знала, что думать о Саккаре. История с Розали, неоплаченные векселя, ребенок, заброшенный в грязи – все это камнем ложилось ей на сердце. Она старалась отгонять эти печальные образы, по той же причине, которая заставляла ее пропускать мимо ушей намеки Максима: очевидно, тут были какие-то старые грехи, но она боялась расспрашивать о них, боялась, что они слишком огорчат ее. С другой стороны, эта женщина, ее слезы, ее наставления дочери! Тот же Саккар в роли доброго ангела… да, он и действительно добр, действительно спасает души, как рьяный делец, который может возвышаться до добродетели, если само дело хорошо. В конце концов, она решилась не судить его, успокаивая свою совесть – совесть ученой женщины, слишком много читавшей и думавшей – обычным в таких случаях рассуждением, что в нем, как и во всех остальных людях, есть свои хорошие и свои дурные стороны.

Тем не менее, в ней пробуждалось глухое чувство стыда при мысли, что она отдалась ему. Она до сих пор не могла примириться с этим обстоятельством, стараясь уверить себя, что больше ничего не будет, что эта была случайность, которая не повторится. Прошло три месяца, в течение которых она два раза в неделю навещала Виктора; и вот однажды вечером она снова очутилась в объятиях Саккара, на этот раз окончательно допустив установиться регулярным отношениям. Что же с ней случилось? Заговорило ли в ней любопытство, как в других женщинах? Вспомнились минувшие любовные увлечения и возбудили чувственное любопытство? Или, быть может, ребенок сделался связью, причиной рокового сближения между ним, отцом и его приемной матерью. Да, тут была своего рода сентиментальность, получившая странное направление. В своей вечной тоске, порождаемой неудовлетворенным материнским чувством, она размягчалась до потери воли, ухаживая за ребенком этого человека при таких поразительных обстоятельствах. Всякий раз, повидав его, она отдавалась с большим увлечением, и в основе этого увлечения было материнство. Кроме того, она, женщина с ясным, здравым смыслом, принимала житейские факты, не пытаясь объяснить их бесчисленные сложные причины. В ее глазах этот утонченный анализ был только развлечением праздных светских барынь, которым не нужно думать о хозяйстве, заботиться о детях; интеллектуальных фокусниц, подыскивающих извинение своему падению, маскирующих своей психологией позывы тела, общие герцогиням и судомойкам. Она, с ее обширной эрудицией, когда-то пылавшая жаждой познать мир и принимать участие в спорах философов, вынесла из своих занятий глубокое презрение к этой психологической эквилибристике, заменяющей рояль и вышиванье, и говорила, смеясь, что она развратила больше женщин, чем исправила. Я в те дни, когда слабость одолевала ее, когда воля не выдерживала, она предпочитала констатировать и принять факт; рассчитывая жизненным трудом изгладить пятно, исправить вред, как сок, выступающий из подреза на дубе, восстановляет дерево и кору. Если она отдалась Саккару, не любя его, не зная даже, питает лик нему уважение, то утешалась в этом падении, решая, что он недостоин ее, соблазняясь его деловыми способностями, непобедимой энергией, считая его добрым и полезным для других. Ее первый стыд исчез в этой потребности оправдать свои проступки, да и в самом деле ничего не могло быть естественнее и спокойнее их связи; это был чисто рассудочный союз; он радовался, видя ее подле себя по вечерам, она относилась к нему с почти материнской нежностью, спокойная, рассудительная и прямодушная. И, право, для него, парижского мазурика, прожженного во всевозможных финансовых плутнях, было незаслуженным счастьем, украденной – как и все остальное – наградой иметь при себе эту очаровательную женщину, такую молодую и здоровую в тридцать шесть лет, под снегом густых седых волос, с таким бодрым здравым смыслом и человечной мудростью, верующей в жизнь, как она есть, несмотря на грязь, уносимую ее потоком.

Прошло несколько месяцев, и Каролина должна была сознаться, что Саккар действует очень энергично и очень благоразумно в трудных начинаниях Всемирного банка. Ее подозрения на счет темных афер, опасения, что он скомпрометирует их с братом, совершенно рассеялись при виде его энергии: он неутомимо боролся с затруднениями, хлопотал с утра до вечера, облаживая новую машину, которая скрипела и трещала, готовая разлететься вдребезги; и Каролина невольно проникалась благодарностью и удивлением. В самом деле, Всемирный банк действовал не так успешно, как он рассчитывал; ему мешала глухая злоба крупных банкиров: распространялись неблагоприятные слухи, возникали все новые и новые препятствия, капитал должен был оставаться неподвижным, великие плодотворные попытки становились невозможными. Но это невольное замедление повело к добру, заставляя Саккара быть осторожным, тщательно исследовать почву, обходить трясины, думать только о том, как бы избежать гибели, а не о рискованных спекуляциях. Нетерпение его грызло, как скаковую лошадь, которую заставляют трусить мелкой рысцой, но за то никогда первые действия банка не были так солидны, так правильны – и на бирже толковали о них с удивлением. Таким образом, добрались до первого общего собрания. Оно было назначено 25 апреля. 20-го Гамлэн отправился в Европу председательствовать в собрании, вызванный Саккаром, который задыхался в тесном кругу первых операций. Гамлэн явился с отличными вестями: трактаты относительно компании соединенных пакетботов были заключены, концессии, уступавшие французскому обществу право эксплуатации серебряных мин Кармеля, находились у него в кармане; кроме того, он основал в Константинополе национальный турецкий банк, который должен был оказать большую поддержку Всемирному. Великий вопрос о железных дорогах в Малой Азии еще не созрел, приходилось подождать; впрочем, Гамлэн рассчитывал отправиться обратно на другой же день после собрания. Саккар, обрадованный этими известиями, долго беседовал с инженером, причем присутствовала и Каролина, и без труда убедил их в безусловной необходимости увеличить капитал общества! Иначе не на что затевать этих предприятий. Главные акционеры уже одобрили его предложение; в течение двух дней можно обсудить его и представить совету накануне собрания.

Это чрезвычайное собрание совета было очень торжественно; все члены правления присутствовали на нем. Обыкновенно бывало два собрания в месяц: частное, около 15 числа, самое важное, на котором собирались вожаки, настоящие заправилы байка, и общее, около 30, куда являлись все, не исключая безгласных и служивших только для украшения, чтобы одобрить решения, подготовленные заранее, и расписаться.

На этот раз маркиз Богэн явился одним из первых, со своей аристократической головкой и видом утомленного величия, принося в своей особе одобрение всей французской знати. Виконт Робен-Шаго, вице-президент, скупой и смирный господин, должен был отводить к сторонке тех из членов совета, которые еще не ознакомились с положением дел, и сообщить им распоряжения директора, истинного владыки. Разумеется, все обещали согласие.

Наконец, заседание открылось. Гамлэн прочел перед советом доклад, который должен был читать завтра на общем собрании. Это был целый трактат, давно уже подготовленный Саккаром, но составленный в два дня и дополненный сообщениями инженера, которого он слушал теперь со скромным видом, с выражением живого интереса, точно до сих пор ничего не знал о нем. Сначала в докладе сообщалось об операциях банка, со времени его основания: все это были удачные, но мелкие аферы, совершаемые изо дня в день, – обычные дела банков. Впрочем, довольно значительные барыши обещал мексиканский заем, заключенный месяц тому назад, после отъезда императора Максимилиана в Мексику: заем очень грязный и с сумасшедшими премиями, так что Саккар приходил в отчаяние, не имея возможности, за недостатком денег, покопаться в этой грязи побольше. Все это было очень ординарно, но дело шло. При первом балансе за три месяца от 5 октября, дня основания, до 31 декабря чистого дохода оказалось 400 с чем-то тысяч франков. Это дало возможность погасить четвертую часть издержек на устройство дела, заплатить акционерам по пяти со ста и внести в запасный фонд по десяти со ста; кроме того, члены совета получим десять процентов, согласно уставу, и еще осталось около 68.000 франков для дальнейших операций. Дивиденда не получилось. Словом, результат оказался самый умеренный и почтенный. Сообразно этому и акции Всемирного банка поднялись с пятисот на шестьсот франков, медленно, постепенно и вполне нормально, как акции всякого кредитного учреждения, пользующегося хорошей репутацией; а в течение двух последних месяцев стояли на одном уровне, не поднимаясь и не опускаясь, как и следовало ожидать при скромных, повседневных делишках, в которых, по-видимому, застыла деятельность нового банка.

Далее доклад переходил к будущему, и тут дело разом расширялось, открывались широкие горизонты, целая серия великих предприятий. Он в особенности напирал на компанию соединенных пакетботов, акции которой Всемирный банк должен был выпустить в скором времени: компания с капиталом в пятьдесят миллионов, которая монополизирует перевозку по Средиземному морю и в которой соединятся два соперничавших доселе общества! Фокейское для Константинополя, Смирны и Трапезунда через Пирей и Дарданеллы, и морское общество для Александрии через Мессину и Сирию, не считая менее крупных домов, которые тоже примут участие в синдикате – Комбарель и К° для Алжира и Туниса, вдова Анри Лиотар для Алжира, Испании и Марокко, братья Феро-Жиро для Италии, Неаполя и Адриатических городов, через Чивитта-Веккию. Все Средиземное море будет завоевано, когда эти общества и дома, убивавшие друг друга соперничеством, соединятся в одну компанию. Сосредоточение капиталов даст возможность построить образцовые пакетботы, с неслыханной до сих пор скоростью и удобствами; создать новые гавани; превратить Восток в предместье Марселя. А какое значение получит компания, когда будет окончен Суэцкий канал и явится возможность завести сношения с Индией, Тонкином, Китаем и Японией! Никогда предприятие не представлялось таким широким и надежным. Затем доклад переходил к национальному турецкому банку, сообщая о нем множество технических деталей, доказывавших его несокрушимую прочность, и в заключение сообщал, что Всемирный банк принимает под свое покровительство французскую компанию серебряных рудников Кармеля, основанную с капиталом в двадцать миллионов. Анализы образчиков руд, произведенные опытными химиками, свидетельствовали о значительном содержании серебра. Но древняя поэзия святых мест еще более чем наука, превращала это предприятие в какой-то чудесный серебряный дождь; это впечатление Саккар выразил в заключительной фразе, которой остался очень доволен.

Наконец, после всех этих обещаний славного будущего, доклад указывал на необходимость увеличения капитала. Его следовало удвоить, превратить в пятьдесят миллионов вместо двадцати пяти. Проектируемая система выпуска по своей простоте была легко усвоена всеми: пятьдесят миллионов новых акций будут оставлены за владельцами прежних, так что не будет даже публичной подписки. Но эти новые акции будут по 520 франков: двадцати франковая премия составит миллион, который внесут в запасный фонд. Этот небольшой налог на акционеров был благоразумен и справедлив, в виду выгод, которые они получали.

Когда Гамлэн кончил, раздался общий гул одобрения. Все было так ясно и разумно, без сучка и задоринки. Все время, пока продолжалось чтение, Дегрэмон, по-видимому, очень заинтересованный своими ногтями, улыбался мечтательно; Гюрэ, откинувшись на спинку кресла, полудремал, воображая себя в палате; Кольб спокойно и открыто делал вычисление на листе бумаги, лежавшей перед ним, как и всеми остальными членами совета. Только Седилль, как всегда, недоверчивый и беспокойный, предложил вопрос: что же сделают с акциями тех акционеров, которые не пожелают воспользоваться своим правом? Если общество оставит их за собой, то это будет беззаконие, потому что объявление о выпуске не может быть засвидетельствовано нотариусом, пока нет подписки на весь капитал. Если же оно уступит их кому-нибудь, то кому и когда? Но с первых же слов фабриканта маркиз де-Богэн, видя нетерпение Саккара, перебил его, заявив, что совет предоставит эти детали президенту и директору, которые так преданы делу и так компетентны в этих вещах. Затем уже слышались только поздравления, и заседание кончилось среди общего восторга.

На следующий день в общем собрании происходили поистине трогательные манифестации. Оно состоялось в том же зале, что и предыдущее; и еще до прибытия президента в толпе, наполнившей зал, ходили самые благоприятные слухи, в особенности один, о котором говорили шепотом: министр Ругон, брат директора, под влиянием нападок оппозиции, согласился поддерживать Всемирный банк, если его орган «Надежда», бывшая газета католиков, перейдет на сторону правительства. Один из депутатов левой только что провозгласил страшный лозунг: «второго декабря – преступление!», разнесшийся из конца в конец по всей стране, как пробуждение общественной совести. Надо было отвечать великими делами: всемирная выставка должна была оживить промышленность, Мексика и другие предприятия обещали великие успехи, торжество и апогей империи. В небольшой группе акционеров, руководимых Жантру и Сабатани, много смеялись над другим депутатом, которому пришла в голову странная фантазия предложить для Франции систему набора рекрутов, практикуемую в Пруссии. Палата посмеялась над этим предложением: находятся же люди, способные бояться Пруссии из-за дела с Данией и в виду глухой злобы, которую затаила к нам Италия со времени Сольферино? Но гул и жужжанье, наполнявшие зал, разом стихли, когда появился Гамлэн и члены совета. Саккар, державшийся здесь еще скромнее, чем в заседании совета, стушевался, затерялся в толпе и удовольствовался тем, что подал сигнал к аплодисментам по прочтении доклада, в котором сообщался собранию отчет об операциях банка, просмотренный и одобренный ревизорами Навиньером и Руссо, и предлагалось удвоение капитала. Без разрешения собрания капитал не мог быть увеличен; впрочем, оно согласилось с восторгом, решительно опьяненное миллионами компании соединенных пакетботов и национального турецкого банка, признавая необходимость увеличить средства соответственно расширению операций. Что касается серебряных рудников Кармеля, то они были приняты с благоговейным трепетом. И когда акционеры, постановив выразить благодарность президенту, директору и членам совета, стали расходиться, все грезили о Кармеле, о золотом дожде, льющемся из святых мест.

Два дня спустя Гамлэн и Саккар, на этот раз в сопровождении вице-президента, виконта Робена-Шаго, явились на улице св. Анны к нотариусу Лелоррену объявить об увеличении капитала, который, по их словам, целиком покрылся подпиской. На самом деле, три тысячи акций, которых не пожелали взять первые акционеры, остались за обществом и по-прежнему были фиктивно проданы Сабатани. Эта старинная, освященная временем, система давала возможность припрятать в кассе Всемирного банка часть его собственных бумаг, нечто в роде резерва, который в случае надобности позволял ему ринуться в спекуляции, в самый разгар биржевого боя.

Гамлэн, не одобрявший этой незаконной тактики, кончил тем, что предоставил Саккару всю финансовую часть; по этому поводу между ними и Каролиной произошел разговор относительно пятисот акций, которые всучил им Саккар и которые теперь удвоились. Взнос, четверть стоимости и премия – за тысячу акций равнялся 185.000 франков; и Гамлэны во что бы то ни стало желали внести их, получив неожиданно наследство в триста тысяч франков после тетки, умершей вслед за своим сыном от одной и той же болезни. Саккар позволил им уплатить, не объясняя, как он сам намерен расплатиться за свои акции.

– Ах, это наследство, – сказала, смеясь, Каролина, – эта наша первая удача… Вы принесли нам счастье. Тридцать тысяч франков жалованья моему брату, расходы на его поездки и это состояние, свалившееся к нам в руки так неожиданно, вероятно потому, что мы в нем не нуждаемся более. Вот мы и разбогатели.

Она смотрела на Саккара благодарным взглядом; она была побеждена, доверилась ему, ее проницательность исчезала с каждым днем в чувстве возрастающей нежности. Однако она сказала в порыве шутливой откровенности:

– А все-таки, если бы я добыла эти деньги своим трудом, то не рискнула бы ими для ваших афер… Но мы почти не были знакомы с этой теткой, никогда не думали об этих деньгах; мне даже неловко брать их: все кажется, что берешь чужое… Понимаете, я не особенно дорожу ими; пусть их пропадают.

– А вот именно они то и будут расти и превращаться в миллионы, – в свою очередь шутливо отвечал Саккар. – Краденые деньги самые доходные… Не пройдет недели, и вы увидите, как мы пойдем вгору.

И в самом деле, Гамлэн, которому пришлось отложить на несколько времени свой отъезд, с удивлением убедился в быстром повышении акций Всемирного банка. При ликвидации, в конце мая, курс поднялся выше семисот франков. Это был обычный результат увеличения капитала: классический способ раздувать успех, вызывать быстрое повышение курса при каждом новом выпуске. Но тут играла роль и действительная важность предприятий, а огромные желтые афиши, расклеенные по всему Парижу, и извещавшие о предстоящей эксплуатации карельских серебряных рудников, окончательно вскружили головы публике. Это были первые симптомы опьянения, первый приступ горячки, которой предстояло усиливаться и убить последние проблески рассудка.

Почва была подготовлена: навоз империи, гниющий мусор, согретый распалившимися аппетитами, крайне благоприятный для безумной эксплуатации, одной из тех спекуляций, которые каждые 20 лет засоряют и отравляют биржу, не оставляя после себя ничего, кроме развалин и крови. Сомнительные общества вырастали, как грибы, крупные компании бросались на путь финансовых приключений, горячка игры усиливалась с каждым днем, среди шумного благоденствия второй империи, при блеске роскоши и развеселого житья, которое вскоре должно было увенчаться всемирной выставкой, лживым апофеозом феерии. И в этой горячке, в массе афер, лезших отовсюду, Всемирный банк намеревался проложить себе дорогу, как огромная машина, предназначенная все раздавить, все разметать, пока сама не взорвется.

Когда Гамлэн отправился на Восток, Каролина снова осталась одна с Саккаром, и они вернулись к своей прежней интимной, почти супружеской жизни. Она упорно занималась хозяйством, стараясь уменьшать расходы, как верная домоправительница, хотя средства обоих изменились. Ее всегда веселое, ровное настроение духа возмущалось только мыслью о Викторе сомнениями, не пора ли сказать отцу о том, что у него есть сын. В доме трудолюбия были очень недовольны этим последним. Полгода, предназначенные для опыта, прошли: должна ли она объявлять об этом маленьком чудовище, не отскоблив его пороков? Эта мысль иногда просто терзала ее.

Однажды она решилась было заговорить. Саккар, которого приводило в отчаяние скаредное помещение Всемирного банка, уговорил совет нанять нижний этаж соседнего дома, чтобы увеличить место для контор, в ожидании пока можно будет воздвигнуть роскошный отель. Теперь он хлопотал над новым помещением, пробивал двери, сносил перегородки, устраивал кассы. Возвращаясь с бульвара Вино, в отчаянии от новой выходки Виктора, который почти откусил ухо у одного из своих товарищей, она попросила его зайти вместе с нею к ним наверх.

– Мне нужно поговорить с вами, друг мой.

Но наверху, когда она увидела его, запачканного известкой, в азарте от новой идеи, которая только что пришла ему в голову – покрыть стеклянной крышей двор соседнего дома – у нее не хватило мужества поразить его плачевной тайной. Нет, лучше подождать, пока этот негодный мальчишка исправится. Она не могла выносить чужих страданий.

– Ах, друг мой, я и хотела поговорить насчет этого двора. Мне пришла в голову та же мысль, что и вам.

VI

Редакция «Надежды», католической газеты, которую Саккар купил по предложению Жантру, в видах рекламы Всемирного банка, помещалась на улице св. Иосифа, в первом этаже грязного, старого и сырого дома, в глубине двора. Она соединялась с прихожей коридором, в котором день и ночь горел газ. Налево находилась комната редактора, Жантру, и другая, которую Саккар оставил за собою; направо общая комната редакции, кабинет секретаря и кабинеты для разных служащих. По другую сторону лестницы помещались контора и касса, соединенные с редакцией внутренним коридором.

В тот день, о котором мы поведем речь, Жордан, оканчивавший хронику в общей комнате, куда он забрался пораньше, чтобы поработать на досуге, вышел около четырех часов в контору, где наткнулся на Дежуа, посыльного. Последний, при свете газового рожка, несмотря на яркий июньский день, погрузился в чтение биржевого бюллетеня, который только что принесли.

– Скажите, Дежуа, ведь это пришел г. Жантру?

– Да, г. Жордан.

Молодой человек помялся на месте в нерешимости. Старые долги обрушились на него, лишь только он обзавелся хозяйством; и хотя ему посчастливилось найти газету, в которой помещали его статьи, но все же приходилось терпеть жестокую нужду, тем более, что на имущество его было наложено запрещение, и сегодня, например, приходилось уплатить по новому векселю, под угрозой продажи мебели. Уже два раза он безуспешно просил денег вперед у редактора.

Однако он решился и направился к двери, когда рассыльный заметил:

– Г-н Жантру не один.

– А!.. Кто же у него?

– Он пришел с г-ном Саккаром, и г-н Саккар просил меня не впускать никого, кроме г-на Гюрэ, которого они ждут.

Жордан вздохнул свободно, радуясь отсрочке, до такой степени были ему неприятны просьбы о деньгах.

– Хорошо, я пойду окончу статью. Вы скажете мне, когда, редактор будет один.

Но когда он собирался уйти, Дежуа остановил его радостным восклицанием:

– Вы знаете, Всемирный банк дошел до 750.

Молодой человек отвечал презрительным жестом и вернулся в общую комнату.

Почти каждый день Саккар заходил в редакцию после, биржи и нередко назначал свидания разным лицам в комнате, которую оставил за собой и в которой происходили совещания о каких-то таинственных особенных делах. Жантру, официально состоявший только редактором «Надежды», где он писал политические статьи цветистым и выделанным академическим слогом, за которым даже противники его признавали достоинства «аттицизма чистейшей пробы», был его тайным агентом, поверенным в щекотливых делах. Между прочим, он организовал рекламу в широких размерах. В массе финансовых листков он наметил и купил около дюжины. Лучшие принадлежали банкирским конторам сомнительного свойства, тактика которых, очень простая, заключалась в следующем: они выпускали газету за 2–3 франка в год, – сумма, которой не хватало даже на пересылку, и возмещали убытки, наживаясь на деньгах и бумагах клиентов, которых доставляла им газета. Под предлогом обнародования биржевых курсов, выигрышных таблиц, технических справок всякого рода, полезных для мелкого рантье, в газету проползали рекламы в форме рекомендаций и советов, сначала скромные, благоразумные, но вскоре терявшие всякую меру в своем спокойном бесстыдстве, разнося гибель среди доверчивых подписчиков. Двести, триста подобных листков опустошали Париж и Францию и в этой куче его зоркий глаз высмотрел такие, которые еще не вполне проврались и не совсем потеряли кредит. Но заветной мечтой его было купить Cote financiere, которая в течение двенадцати лет отличалась безусловною честностью. За подобную честность, однако, пришлось бы заплатить дорого, и потому он откладывал это дело, ожидая пока Всемирный банк разбогатеет. Впрочем, его усилия не ограничивались только организацией отряда этих листков, прославлявших в каждом номере прелесть операций Саккара; он вступил в сношения с большими политическими и литературными газетами, помещая там благосклонные заметки, хвалебные статьи по столько-то за строчку, обеспечивая их сочувствие подарками акций при новых выпусках. Сверх того «Надежда» под его руководством вела кампанию изо дня в день, не в форме грубой похвалы, но умеренно, с рассуждениями и объяснениями, стараясь овладеть публикой помаленьку и задушить ее по всем правилам искусства.

На этот раз Саккар хотел поговорить с Жантру насчет газеты. Он прочел в утреннем номере статью Гюрз по поводу речи Ругона, произнесенной накануне в палате, наполненную похвалами, которые привели его в бешенство, так что он решил объясниться с депутатом. Разве он состоит на жалованье у брата? Разве ему платят за то, что он будет компрометировать направление своей газеты неумеренными похвалами самым ничтожным действиям министра? Когда он упомянул о направлении газеты, Жантру слегка улыбнулся. Впрочем, он слушал очень спокойно, рассматривая ногти, когда убедился, что буря минует его голову. Он, со своим цинизмом разочарованного ученого, глубоко презирал литературу, не исключая и собственных статей, и волновался только при начале объявлений о подписке. Теперь он красовался в новом с иголочки костюме, носил изящный сюртук с бантиком в петлице, летом легкое пальто, перекинутое через руку, зимой – шубу в сто луидоров, но особенно заботился о прическе и шляпах, всегда безукоризненных, блестевших, как золото. При всем том, в его изяществе чуялось что-то нечистое, старая грязь выгнанного профессора, попавшего из Бордосского лицея на парижскую биржу, засаленного и загаженного так, что не отчистишь, после десятилетней возни во всевозможных мерзостях. Точно также в его самоуверенности нет-нет, да и проскальзывало раболепное смирение, жалкая трусость, точно он боялся, что и здесь, не ровен час, ему дадут пинка, как в лицее. Он получал сто тысяч франков в год, а проживал вдвое неизвестно на что, потому что он не тратился на женщин, без сомнения, предаваясь какому-нибудь мерзкому пороку, бывшему тайной причиной его изгнания из лицея. Притом пьянство – сначала в черные дни, в дрянных кабаках, теперь в роскошных ресторанах, разрушало его понемногу, уничтожая последние волосы, придавая свинцовую бледность лицу, только черная борода веером сохранилась еще, как остаток прежнего величия, напоминая о былой красоте. Когда Саккар снова пустился рассуждать о направлении газеты, он остановил его жестом, с усталым видом человека, который, не желая терять время на бесполезную горячность, решился поговорить о деле в ожидании Гюрэ.

С некоторых пор Жантру обдумывал новый план рекламы. Во-первых, он намеревался написать брошюру страниц в двадцать, в которой великие предприятия Всемирного банка, будут изложены в форме легкого романа, и наводнить провинцию этой брошюркой, рассылая ее даром, в самые глухие деревушки. Далее он предлагал устроить агентство, которое должно было составлять биржевой бюллетень и рассылать его сотне лучших провинциальных газет даром или за ничтожную плату, таким образом они приобретали могущественное орудие, силу, с которой пришлось бы считаться враждебным банкам. Зная Саккара, он внушал ему таким образом свои идеи, а тот усваивал их, развивал, иногда совершенно пересоздавал. Минуты проходили за минутами, они распределили суммы, назначенные для рекламы, на три месяца вперед, взятки большим газетам, органу враждебного дома, молчание которого нужно было купить, расходы на покупку местечка на четвертой странице одной весьма старинной и весьма уважаемой газеты. И сквозь эту расточительность, эти деньги, разбрасываемые пригоршнями на все четыре стороны, ярко сквозило их безграничное презрение к публике, – презрение опытных дельцов к темному невежеству толпы, готовой верить всему, ничего не смыслящей в биржевых операциях до такой степени, что самые наглые ловушки захватывали прохожих и вызывали дождь миллионов.

Жордан еще обдумывал, чем бы наполнить пятьдесят, строчек, остававшиеся до двух столбцов, когда Дежуа окликнул его.

– А, – отозвался он, – г-н Жантру теперь один?

– Нет еще, г-н Жордан… Вас спрашивает ваша супруга.