Разбойник Кадрус

– Начинает становиться интересным, – шепнул Фоконьяк. – Если когда-нибудь тебе понадобится помощник, любезный Жорж, я советую тебе обратиться к этому маркизу. Какой превосходный начальник Кротов вышел бы из него! Но посмотрим, что другие будут ему отвечать.

– Это средство переходит границы полученных мною приказаний! – проговорил Гильбоа. – Его величество хочет решиться на все, чтобы возвратить трон своих отцов, но наверняка отступит перед преступлением. Убийство всегда делает мученика. Тот, кто ныне против Наполеона, завтра перейдет на сторону его наследника.

Наконец он предложил обратиться к Людовику XVIII. Старая легитимистская партия привыкла медлить, и предложение это было принято единогласно. Тотчас решились написать королю. Но тут появилось новое затруднение. Кто напишет письмо? Предложили Гильбоа.

– Слишком большой риск! – вскричал он. – Потом я не такого старинного происхождения, как вы.

По настоянию всего собрания хитрый мошенник придумал средство. Он позвонил. Явился Шардон. Только он один из служителей не спал в замке. Заговорщики знали, что ему известна их тайна, и его приход не удивил их.

– Садись, – сказал ему Гильбоа, – и напиши то, что я тебе продиктую.

Управляющий повиновался с бесстрастием, к которому приучил его хозяин, и с поспешностью любопытства. Наконец-то он узнает все!

Когда письмо было написано, возникло новое затруднение.

– Какому же надежному человеку дадим мы это поручение?

– У меня есть такой человек под рукой, – ответил Гильбоа, – не заботьтесь об этом. Это доверенный курьер, часто мне служивший.

– Но как же, – возразили ему опять, – его величество король Людовик Восемнадцатый узнает, что это письмо от нас, если на нем не будет никакой подписи?

– У меня есть надежный способ, чтобы убедить короля, – опять ответил владелец Магдаленского замка. – Я часто переписываюсь с его величеством. Вот этот перстень служит мне вместо пароля. Когда король увидит этот перстень в руках нашего курьера, он поверит и передаст нам свои приказания.

В эту минуту Фоконьяк, забыв свой высокий рост, ударился головой об очажный колпак. Полусгнивший складной стул затрещал под тяжестью гасконца, который опять присел на свое место. Заговорщики задрожали с головы до ног, но никто не осмелился тронуться с места. Глаза всех обратились на камин. Кадрус и его помощник воспользовались минутой всеобщего остолбенения, чтобы выкарабкаться по трубе на крышу. Между тем маркиз де Глатиньи, бывший похрабрее своих товарищей, бросился к камину. Старый заговорщик был вооружен кинжалом, который он вытащил из-под своего платья. Держа оружие в правой руке, он левой открыл заслонку. Опомнившись от первой минуты остолбенения, все бросились за ним и увидели в глубине камина два складных стула, покрытых пылью. Маркиз, наклонившись в камин, хотел осмотреть трубу, но горсть сажи, искусно брошенная Фоконьяком, ослепила несчастного Глатиньи, который, поспешно отступив, показал своим политическим единоверцам самое страшное лицо трубочиста, какое только можно вообразить. Не зная, как это объяснить, легитимисты стояли разинув рот около маркиза, который кашлял и фыркал самым комическим образом.

В это время Фоконьяк и Жорж очень спокойно продолжали карабкаться по трубе. Глатиньи, однако, не легко отказался от своей идеи. Это был человек положительный. Когда он высморкался и вытер глаза, то снова поглядел в трубу. Но так как он приметил только чистое небо в конце этой огромной трубы и получил на нос еще немного сажи, он с живостью отошел и заключил, что все это было только следствием ветра. Все вздохнули с облегчением, когда Гильбоа уверил, что складные стулья, положенные в этом камине, употреблял он, когда читал в парке.

– Пыль, которой они покрыты, – окончил он, – доказывает, как долго они не употреблялись.

На такие убедительные доводы никто ничего не мог сказать. Однако все стали просить поскорее кончить заседание. Письмо запечатали, потом отдали вместе с перстнем старому слуге, которого Шардон пошел разбудить. Потом легитимисты простились с бароном Гильбоа, который бормотал сквозь зубы:

– Вот эти герои готовы все сделать для своего короля… с условием, чтобы не рисковать ни шкурой, ни состоянием.

Через несколько минут послышался лошадиный топот на дворе. Это курьер скакал во весь опор со своим трудным поручением.

Но Жорж и Фоконьяк уже спустились с крыши. Они видели, как заговорщики один за одним отправлялись в лес. Они и не подозревали, сколько глаз следило за ними. За каждым деревом, за каждым кустом скрывался Крот. Они видели, что атаман их вышел из замка. Один знак, одно движение – и они готовы были выскочить из своих засад. Кадрус недаром же их созвал. Действительно, по приказанию атамана скоро вся шайка исчезла в лесу, направляясь к площадке Тулузский Крест. Тут должен был проехать курьер.

Через полчаса беднягу схватили, обыскали, связали, взвалили на лошадь и перевезли в гроты, находящиеся в окрестностях Франшара. Там его развязали и без труда заставили признаться во всем, тем более что он не мог похвалиться щедростью своего хозяина Гильбоа. Его успокоили, обещая не лишать его жизни, и пообещали десять тысяч франков, если он будет молчать. Он должен был оставаться в плену несколько дней, а потом ему возвратят свободу. Надо было только время, чтобы сделать перстень, похожий на тот, который он вез, и его освободят, даже попросят продолжать свой путь и придумать благовидный предлог для оправдание своего замедления.

Человек этот согласился на все, терпеливо покорился своему приключению и вынес его безропотно. В этот же самый вечер ювелиры Кадруса развели огонь в своей мастерской во франшарских подземельях, растопляли золото и гранили алмаз. Надо было сделать перстень совершенно похожим на тот, который отправили со старым слугой Магдаленского замка к Людовику XVIII. Уверенные в искусстве своих мастеровых, оба начальника вернулись в Фонтенбло.

Глава XXX

Сватовство

Через несколько дней после этого кавалер де Каза-Веккиа и его друг маркиз де Фоконьяк направлялись к Магдаленскому замку. Изящные наряды показывали, какую важность приписывали они этому визиту.

Гильбоа был так удивлен их неожиданным приездом, особенно после довольно колкого разговора с маркизом, который он имел на последнем балу при дворе, что не успел даже избавиться от их посещения. Они были уже возле него, а он не успел еще придать своему лицу тот благодушный вид, который не оставлял его почти никогда. Это выражение досады не могло укрыться от двух таких проницательных людей, как те, имена которых лакей провозгласил в дверях той самой гостиной, где происходил знаменитый разговор.

Фоконьяк, бесцеремонно сев в кресло, которое ему не предлагали, указал на другое своему другу кавалеру и на третье барону де Гильбоа.

– Садитесь, господа, – сказал он с надменным видом. – Мне, право, было бы жаль, если бы вы остались на ногах, тем более что разговор, который я буду иметь с бароном, может быть продолжителен…

– Могу я узнать, господа, – произнес наконец Гильбоа, опомнившийся от изумления, взбешенный, но ошеломленный самоуверенностью маркиза, – что причиной такого посещения…

– Как же, любезнейший! – перебил его Фоконьяк. – Ничего не может быть легче. Во-первых, удовольствие подать руку человеку, с которым желаешь вступить в дружеские отношения.

– А мне кажется, – дерзко сказал Гильбоа, – что после нашего разговора на бале вам вовсе не следовало бы приезжать в Магдаленский замок.

С этими словами барон встал. Это значило, что он выпроваживает своих гостей. Однако ни кавалер де Каза-Веккиа, ни маркиз не пошевелились. Фоконьяк только самым очаровательным движением указал барону на кресло, с которого тот встал, и сказал с самой любезной улыбкой:

– Садитесь же, любезный барон!

Гильбоа, пораженный такой дерзостью, взглянул на колокольчик, но Фоконьяк продолжал:

– Это бесполезно, любезный друг. Вы обязаны выслушать меня.

– Сделайте же одолжение и объяснитесь.

– А я уверен, что вы уже поняли меня. В уверенности, что нисколько вас не удивлю, я скажу вам просто и с благородной откровенностью, приличной таким людям, как мы: барон де Гильбоа, имею честь просить у вас руки вашей племянницы.

– Для кавалера де Каза-Веккиа? – спросил барон, взглянув на Жоржа, который не мог не улыбнуться ошибке владельца Магдаленского замка.

Фоконьяк увидел эту улыбку и вспомнил шутки своего друга. Ему надо было на ком-нибудь выместить свою досаду, и он сказал:

– Кажется, я выразился довольно ясно. Неужели я должен повторить? Извольте. Я имею честь просить руки вашей племянницы.

Произнося эти слова, гасконец поклонился до земли.

– Для себя? – вскрикнул Гильбоа.

– Для себя, – ответил Фоконьяк, лицо которого выражало такой сильный гнев, что барон не посмел притвориться, будто не понимает.

Поклонившись в свою очередь, барон отвечал:

– Будьте уверены, что моя племянница и я очень чувствительны к чести, которую вы оказываете нашему дому. Однако я замечу, что разница в летах между вами и моей племянницей кажется мне серьезным препятствием…

– Как? – перебил его Фоконьяк. – Что вы говорите о летах, барон? Мне не хотелось бы вас оскорблять, но ведь вы старше меня.

– Ну что ж такого?

– Ведь вы сами думаете о союзе, в котором будет гораздо больше разницы в летах.

– Полноте! – возразил хозяин Магдаленского замка, который хотя и был уверен, что его планы на племянницу не могли быть открыты, не мог не покраснеть при мысли, что маркиз пронюхал их.

– Как, полноте! – сказал Фоконьяк. – Маркиз Алкивиад де Фоконьяк никогда не говорит того, в чем он не уверен.

– Я не знаю, на что вы намекаете, – продолжал Гильбоа, – но вы должны видеть в моих ответах нерешимость дяди, который дрожит при мысли расстаться навсегда со своими питомицами. Но у меня нет другой воли, кроме воли их самих. Вы мне позволите посоветоваться с ними?