Разбойник Кадрус

    Жанне де Леллиоль».

Жанна нашла ответ Жоржа в назначенном месте. Этот ответ состоял только из одного слова:

«Буду».

Это одно слово трепещущая Жанна поцеловала и спрятала на своей груди. Она не стала размышлять, каким способом Жорж смог доставить ей свой ответ. Он написал ей. Этого было для нее достаточно. С лихорадочной дрожью начала она приготовляться к свиданию.

В полночь все спало. Осенний ветер завывал в длинных коридорах Магдаленского замка. Жанна, закутавшись в свой плащ и дрожа от страха, что ее увидят, спускалась по большой лестнице; одна луна освещала ее путь.

Жорж уже ждал ее под деревьями и сделал несколько шагов навстречу к ней. Она уже повисла у него на шее, прежде чем он успел предвидеть ее движение. Ни одного слова не было произнесено между ними – волнение их было слишком глубоко.

Впрочем, все вокруг них составляло очаровательную рамку для их любви. Тихий трепет спящей природы согласовывался с их внутренним трепетом. Сердца их, прижавшись друг к другу, восхитительно бились. Оба безмолвные, они долго оставались неподвижно грациозной группой, похожей на мраморную.

Вдруг Кадрус, взглянув на Жанну и отвечая на ее безмолвный вопрос, вскричал:

– Ну да! Я тебя люблю! Так люблю, что не стану обманывать. Знаешь ли ты, кто я, Жанна?

– Что мне за дело? – просто ответила молодая девушка. – Я люблю тебя, каков ты есть, каким ты был, каким ты будешь.

– Ты ошибаешься, Жанна. Твое сердце обманывает тебя. Ты любишь во мне блистательного кавалера, имевшего успех при дворе, человека, окруженного тайной, человека, представляемого воображением всякой молодой девушки, – словом, кавалера де Каза-Веккиа…

– Нет! – с живостью перебила его молодая девушка. – Я люблю в тебе тебя, кто бы ты ни был…

– Жанна! – вскричал Жорж, пристально смотря на ту, которая ему отдавалась так безусловно. – Ты будешь любить меня, несмотря на мою прошлую жизнь? Ты будешь меня любить, несмотря на мрачное будущее, открывающееся предо мной?

– Хотя бы мне пришлось провалиться в бездну, я буду тебя любить! Что мне за дело, если я обрушусь туда с тобой!

– Но это невозможно! – воскликнул Жорж. – Я должен помешать тебе обрушиться в бездну, о которой ты говоришь. Это было бы слишком гнусно, более чем гнусно, подло!

Он отталкивал от себя молодую девушку, которая едва переводила дух от сильного биения сердца.

– Слушай, – продолжал Жорж тихим голосом и скороговоркой, – ты каждый день слышишь о человеке, который во главе разбойников смеется над всеми законами, о человеке, для которого нет ничего священного, который ведет открытую борьбу с целым обществом! О знаменитом атамане Кротов, голова которого оценена, о свирепом Кадрусе, перед которым все дрожат.

– Перед которым не дрожу только я, – ответила Жанна. – Я не дрожу перед тем, к кому летит мое сердце, потому что Кадрус – ты.

Жорж, как бы пораженный молнией, упал к ногам своей возлюбленной.

– Как, Жанна! – вскричал он вне себя: – Ты знаешь? Ты угадала… и ты меня любишь?

– Я люблю Кадруса не за то, что он Кадрус, но потому, что мое сердце отдалось ему, – ответила Жанна, протягивая руки к Жоржу, который покрыл их неистовыми поцелуями.

Наступило минутное молчание. Потом Жорж продолжал:

– Послушай, ты должна меня узнать. Прежде всего знай, что роковая судьба толкнула меня на этот путь.

– Я этому верю, – сказала с живостью молодая девушка, прижимая к себе красивую голову молодого человека.

– Ты должна узнать сердце своего возлюбленного, – продолжал Жорж. – Выслушай меня. Кто были мои родители? Я не знаю. Мне сказали, что они умерли. Все заставляет меня думать, что я незаконный сын какого-нибудь знатного вельможи и добродетельной дамы, которые, употребив на меня тысяч сто, могли продолжать удивлять всех своей суровой добродетелью и безукоризненным благочестием. Таков свет! Им достались почет и уважение, а мне стыд и бесславие. Я был помещен у человека, которого я называл дядей и который был очень рад держать меня, потому что ему предоставили пользоваться доходом со ста тысяч, отданных нотариусу до моего совершеннолетия. Если бы я умер, мой опекун получил бы в наследство этот капитал. Меня воспитывали вместе с сыном моего мнимого дяди, пока не отдали к бедному деревенскому священнику, более сведущему в поваренном искусстве, чем в латинском языке. Сын моего опекуна, вышедший из школы в то время, когда меня отдали учиться, был послан в Париж закончить свое воспитание изучением прав. Заметь, милая Жанна, – сказал Жорж, с горечью смеясь, – что если бы не мои деньги, то мой дядя – я иначе не стану называть его – мой дядя не мог бы послать своего сына закончить его воспитание. Будучи по природе пылкого характера, помещенный к человеку, невежество которого могло сравниться только с его слабостью и баловством, я научился больше шалостям с детьми моего возраста, чем латинскому языку, который добряк уже забыл… если и знал когда-нибудь. Так как никто меня не останавливал, я долго вел ленивую и спокойную жизнь, которая нарушалась только проступками, свойственными молодости, особенно когда ее предоставляют одним ее инстинктам. Лесничий и даже жандармы писали моему дяде, который отвечал – тогда я не угадывал почему, – что меня обуздать нельзя и что я наверняка покрою стыдом моих родных. Потом он пригласил меня к себе. Я поехал. Упреков он мне не делал, а напротив, дал денег, много денег, и я, обрадовавшись щедрости моего доброго дяди, промотал эти деньги с товарищами, к несчастью, в тех местах, где мне не следовало бы бывать. На другой день я был арестован и отведен в тюрьму по обвинению в воровстве со взломом у моего дяди. Он уверял, что я разломал его бюро и взял деньги, лежавшие там. К несчастью, показания лесничего и жандармов увеличили признаки моей виновности. А потом, дядя дал мне деньги без свидетелей. Кто поверит, что он подарил мне такую сумму? Это было невероятно. Мой любезный дядюшка, в качестве опекуна, просил отдать меня в исправительный дом до совершеннолетия. Суд согласился на его просьбу. Смешнее всего то, что мой мнимый кузен, сын коего опекуна, возвратившийся из Парижа, обвинял меня в суде. Он говорил напыщенными фразами, как ему тяжело обвинять своего родственника, но священная обязанность побуждает его к этому. Меня заперли в тюрьму с самыми гнусными преступниками. Заметь, милая Жанна, что публика восхищалась красноречием моего кузена. Жалели, что он должен исполнять такую суровую обязанность. Он даже получил повышение. На мои деньги он получил воспитание, через меня возвышение в должности. Не было ли в этом гибельном стечении обстоятельств, так хорошо подведенных моим опекуном, всего такого, что могло взбесить человека и терпеливее меня…

– О боже мой! – перебила Жанна. – Неужели на земле есть такие злые существа?

– Слушай, – продолжал Жорж, оживлявшийся по мере продолжения своего рассказа, – слушай. Дядя мой только сделал первый шаг ко всем гнусностям, которыми он окружил молодого человека, вверенного его попечениям. Он непременно хотел захватить в свои руки сто тысяч, принадлежавшие мне… С наклонностью повелевать, которая была и всегда будет главным недостатком моего характера, я сделался начальником, героем людей, которые содержались вместе со мной. Чтобы избавить их от малейшего неудовольствия, я всегда был готов на все, даже нарушать суровую дисциплину, установленную в нашем строгом доме. Ни тюрьма, ни побои не удерживали меня, когда дело шло о том, чтобы защитить одного из моих товарищей против того, что казалось мне несправедливостью. Надо сказать, между людьми, над которыми я имею теперь право жизни и смерти и из которых многие мои бывшие товарищи по заключению, преданность моя вошла в пословицу, и это немало способствовало к составлению моей страшной шайки и к привлечению ко мне всех людей, которые стоят вне законов общества. Как ни были продолжительны годы заключения, они, однако, прошли. Я вышел из тюрьмы, но вышел с весьма дурной характеристикой. Говорили, что со мной сладить нельзя… Я заплатил обществу за проступок, которого я не делал, а между тем общество еще не простило мне. «Он вышел из тюрьмы!» – кричали все и удалялись от меня, указывая на меня пальцем. Я вернулся в тот город, где провел мои первые годы, но должен был искать другое местопребывание. У меня в сердце была только ненависть. Скоро должна была наступить жажда мщения. Я забыл сказать, что по приговору суда я был лишен гражданских прав до двадцатипятилетнего возраста. Следовательно, капитал мой должен был оставаться в руках моего дяди; до того времени он должен был давать мне проценты. Но проценты эти любезный дядюшка отдавал мне с большим вычетом. В моем положении и с моей неопытностью в законах мне было очень трудно проверить его. Я наделал долгов, а когда кредиторы стали надоедать мне, я надавал им векселей. Ведь у меня был капитал. Векселям наступил срок, меня взяли за долги в тюрьму. Дядя предвидел все это, и мой капитал все оставался в его руках. Он должен был сберегать его для своего любезного сынка, который в тот день, как меня засадили в тюрьму, был сделан где-то прокурором.

– О боже мой! – вскричала Жанна, вся в слезах. – Возможно ли одному человеку выдержать столько неприятностей? Как я о тебе сожалею, мой бедный друг!..

– О, благодарю, моя возлюбленная Жанна! – сказал Жорж, и слеза, может быть единственная, которая с детства омочила его веки, слеза, сверкнувшая при бледных лучах луны, покатилась по его мужественному лицу. – Благодарю, – повторил он, – благодарю за единственную минуту счастья, испытанную мною. Но что ни расскажу я тебе теперь, не осуждай меня. До сих пор я был жертвой. Я должен был сделаться палачом. Смерть моего дяди была решена.

Жанна невольно задрожала при этих последних словах. Жорж почувствовал этот трепет.

– Я говорил тебе, – вскричал он, – что у тебя недостанет сил следовать за судьбой Кадруса, человека, поклявшегося в вечной ненависти к обществу. Да, я поклялся! Око за око, зуб за зуб, до тех пор, пока я не паду в этой борьбе. Ты видишь бездну, Жанна де Леллиоль! Остановись… Еще не поздно!.. Ты забудешь Кадруса, когда увидишь, как покатится его голова.

Вместо ответа молодая девушка, не способная произнести ни одного слова, судорожно прижала его к своей груди и с испугом осматривалась вокруг, точно хотела избавить Жоржа от страшного наказания, вызываемого им. Ее неистовые поцелуи показывали, что она готова на все. Жертва была полная. Какова бы ни была его судьба, она принимала ее безвозвратно. Молодой человек понял все.

– О милая Жанна! – прошептал он дрожащим голосом. – О моя возлюбленная! Верь мне! Я родился не для того, чтобы быть гением зла. Если бы я встретил тебя ранее, жизнь спокойная и приятная заступила бы для меня место адской жизни и свирепой знаменитости. Но теперь уже поздно! Слушай, как шаг за шагом я спускался по ступеням этого общества, которое с раннего возраста осудило меня, невинного. Если теперь оно меня захватит, то захватит по крайней мере виновного. Да, виновного, потому что, вступив в новую жизнь, я имел только одну мысль, одну цель: мщение! Чтобы скорее достигнуть своей цели, я обратился к виновнику всех моих несчастий, к моему родственнику. Это было ночью. Как всякий скряга, он старательно запирался в высоких и толстых стенах. Все эти мелочные подробности ничего для меня не значили. Я научился во время продолжительного пребывания в тюрьме самым верным способом отпирать самые крепкие двери, перелезать через самые неприступные стены. Добраться до человека, который был причиной моей несчастной жизни, было для меня делом одного мгновения. Я все еще вижу его! – вскричал Жорж, оживившийся при этих воспоминаниях и при звуке собственного голоса. – Я вижу его с испуганными глазами, когда, проснувшись, он глядел на меня с постели. «Ты здесь! – вскричал он с ужасом. – Как ты прошел?» – «Перелез чрез стену», – ответил я. «Каким образом?» – «Ведь вы позаботились, любезный опекун, о воспитании вашего питомца. Он воспользовался уроками, которые получил в тюрьме. Он знает, как употреблять отмычку и другие инструменты в таком же роде». – «Чего ты хочешь от меня?» – «Чего я хочу? Денег! Отдайте мне сейчас же все деньги, какие у вас здесь». Он встал, как будто повинуясь мне. Я ему поверил и сказал: «Послушайте, дядюшка, дайте мне как можно больше. Эти деньги помогут мне сделаться честным человеком, которым, однако, я не переставал быть никогда. Беру Бога в свидетели! Я дам вам расписку в получении всего капитала, и вы никогда более не услышите обо мне». Он пошел к своей шкатулке, стоявшей по другую сторону камина, потом обернулся ко мне и пристально на меня взглянул. Он как будто колебался, но скупость превозмогла: он рассудил, что гораздо дешевле снова засадить меня в тюрьму. Он дернул за шнурок колокольчика, звук которого раздался по всем комнатам. У меня за поясом был кинжал. Ясно, что мне предстояло. Вооруженное ограбление со взломом. А это значит пожизненная каторга. Я слышал, как бежали слуги, и потерял голову. Мера переполнилась. Несмотря на мои прежние намерения, я колебался совершить преступление. Теперь нерешимость прекратилась. Я воткнул в горло виновника всех моих несчастий мой нож до рукоятки и в испуге убежал, однако не так скоро, и меня заметил один из слуг. Впрочем, и без того подозрение пало бы на меня. Преследуемый, как хищный зверь, я кое-как успел пробраться за границу. Заочное осуждение на смерть и прежняя моя жизнь составили мне репутацию. Итальянские разбойники приняли меня с неимоверными почестями. У одних разбойников пришлось мне найти братские отношения. Судьба моя была решена с этой минуты. Скоро я сделался атаманом страшной шайки, набранной частично из моих бывших товарищей по заточению, которые присоединились к старому другу, отважность которого была им известна. Разбойники этой шайки назвались Кротами по причине своей ловкости прятаться под землей. Они сделались ужасом Италии, а потом и Франции, куда я их привел, пользуясь политическими событиями. Теперь, моя бедная Жанна, ты знаешь все, – закончил Жорж. – Зная прошлое, нетрудно предвидеть будущее. Беги от меня, повторяю, моя возлюбленная! Беги от меня! Видишь ли – я проклят!

Видя, что Жанна не отвечает и, по-видимому, погружена в размышления, Жорж спросил:

– Ты не слышишь?

– Слышу, – ответила она. – Но почему же не оставить жизнь, которую ты вынужден был вести против своей воли? Убежим далеко, мой Жорж, мой Кадрус! – говорила она, судорожно сжимая руку молодого человека. – Убежим далеко от этих проклятых людей, которые заставили тебя страдать.

– Нет, моя возлюбленная, – ответил Жорж, печально улыбаясь. – Уже поздно. Невозможно. Моя судьба должна свершиться. Я поклялся моим подчиненным и сдержу слово. Если им предназначено погибнуть, я должен умереть вместе с ними. Мы, разбойники, верны клятве. Повторяю: уже поздно!

– А я клянусь перед Богом, – сказала Жанна, – что я тебя не переживу. Доволен ли ты? – шепнула она на ухо Кадрусу, целуя его красивые кудри.

Сердце молодого человека было так полно, что он не мог отвечать.

Через несколько минут он проводил Жанну до крыльца Магдаленского замка. Молодая девушка страдала от волнения и страха.

– Чего ты боишься, моя возлюбленная? – говорил Жорж. – Разве ты не под защитой Кадруса? Замок окружен. Никто не сможет приблизиться к тебе так, чтобы я этого не знал. Кроты караулят хорошо.

Долгий поцелуй был единственным ответом молодой девушки, которая, дрожа от волнений этой ночи, вернулась к себе. Она наклонилась к окну, чтобы еще раз увидеть того, кому она пожертвовала всем. Он исчез. Она слышала только пение птицы, разносившееся по окрестностям. Это был сигнал Кадруса его подчиненным.

Атаман Кротов пошел в лес. Он чувствовал потребность остаться один, чтобы вполне насладиться своим счастьем. Вернулся он только утром. Фоконьяк ждал его с нетерпением – он хотел сообщить очень важные вещи.

Глава XXXII Сватовство

Кадрус, вернувшись домой, не обратил никакого внимания на то, что хотел сообщить его помощник.

– Пусть мне принесут полный парадный костюм, – сказал он своему камердинеру. – Я поеду.

– Как, так рано? – спросил Фоконьяк. – Ты не хочешь даже отдохнуть, немножко поспать?

– Нет, я должен сейчас ехать.

– Ты едешь в Магдаленский замок? – спросил гасконец, смеясь и угадывая, зачем друг его хочет вернуться к Гильбоа.

– Тебе какое дело? – резко ответил Кадрус. – Неужели я не могу сделать шага, не отдавая тебе отчета в своих поступках?