Самоубийство Пушкина. Том первый

* * *

Между тем приближался тридцать седьмой год жизни Пушкина. Предсказание петербургской ведьмы не выходило из его головы. Я совершенно уверен, например, что был о том разговор у Пушкина с Нащёкиным весной 1836 года, когда он в последний раз приезжал к сердечному другу своему. Очень серьёзно воспринявший возможность близкого несчастья (и пролитое на скатерть масло так же пророчило его), Павел Войнович постарался оградить от него Пушкина своим оригинальным способом.

Из записок издателя «Русского архива» Петра Бартенева:

«Нащёкин сам не менее Пушкина мнителен и суеверен. Он носил кольцо с бирюзой против насильственной смерти. В последнее посещение Пушкина Нащекин настоял, чтоб Пушкин принял от него такое же кольцо от насильственной смерти. Нарочно было заказано оно; его делали долго, и Пушкин не уехал, не дождавшись его: оно было принесено в час ночи, перед самым отъездом Пушкина в Петербург. Но этот талисман не спас поэта: по свидетельству Данзаса, он не имел его во время дуэли, а на смертном одре сказал Данзасу, чтобы он подал шкатулку, вынул из неё это бирюзовое кольцо и отдал Данзасу, прибавивши: “Оно от общего нашего друга”. Сам Пушкин носил сердоликовый перстень. Нащёкин отвергает показание Анненкова, который говорил мне, что с этим перстнем, доставшимся Далю, Пушкин соединял свое поэтическое дарование: с утратою его должна была утратиться в нём и сила поэзии».

Сначала о бирюзе. Попробуем, по примеру Пушкина, доискаться смысла, давних корней веры в необыкновенную силу этого красивого холодного камня.

Угадана была эта сила, по-моему, чисто статистически. Во всяком случае, в одном из «лечебников» шестнадцатого века прямо так и записано: «Если кто носит его при себе, его никогда не убьют, потому что никогда не видали тот камень на убитом человеке». Вот и все объяснения.

Для Пушкина этот камень имел двойное спасительное значение. Он ведь точно не знал, от человека или коня грядёт его смерть.

«А если человек с коня упадёт, – утверждал тот лечебник, – тот камень сохранит его от убиения». Все это, конечно, опять потому, что не видели упавшего с коня и разбившегося до смерти с бирюзовым кольцом на руке.

Странно, что на Востоке, в Персии, например, откуда, собственно, и были двинуты в иные земли бирюзовые талисманы, об этой силе камня как будто не подозревали. Русский путешественник П. Огородников в «Очерках Персии», изданных в 1878 году, говорит так: «…здесь в земле находят ещё большие куски бледной бирюзы, идущей на изделия разных безделок и, в особенности, талисманов, которыми туземцы украшают даже хвосты своих любимых лошадей; нередко встретите также верблюда с продетою в ноздри бирюзовою серьгой, как то делают с своими носами некоторые женщины хорасанских курдов, ибо, по понятиям суеверных персов, бирюза (фирузе – что буквально значит: счастлив, победоносен) обладает таинственной силой отгонять дурные сны, и если, проснувшись утром, взглянуть на неё, она предохраняет на целый день от всякого зла…».

А что касается заманчивого свидетельства о том, что Пушкину перстень не помог именно потому, что в момент дуэли его не было у того на руке, то тут свидетельские показания не совпадают. Известный знаток жизни Пушкина В. Раевский пишет, например, в «Вестнике Европы»: «… перстень уже с мёртвой руки поэта был снят товарищем и секундантом его К.К. Данзасом (Материалы, стр. 313). В конце 1850-х годов Данзас обронил его, снимая перчатку, и драгоценный перстень утрачен навсегда».

А. Амосов записал со слов самого Данзаса следующее: «Потом он (умирающий Пушкин) снял с руки кольцо и отдал Данзасу, прося принять на память».

О перстне же с сердоликом, доставшемся по смерти Пушкина Владимиру Далю, рассказ подлиннее.

Пушкину подарила этот перстень в Одессе княгиня Воронцова. Не будем вдаваться в тайну их отношений, это не наша тема. Приведём тут только слова того же П. Бартенева, которые говорят о силе и прочности завязавшихся когда-то чувств: «… княгиня Воронцова (умерла в 1880 году) до конца своей долгой жизни сохранила о Пушкине тёплое воспоминание и ежедневно читала его сочинения. Когда зрение совсем ей изменило, она приказывала читать их себе вслух, и притом сподряд, так что когда кончались все томы, чтение возобновлялось с первого тома. Она сама была одарена тонким художественным чувством и не могла забыть очарований пушкинской беседы. С ним соединялись для нее воспоминания молодости».

И время, и смысл этого подарка княгини Воронцовой вполне вписываются в новую волну, набиравшую разбег в истории русского суеверия.

Вот сугубо протокольное описание перстня. Оно принадлежит человеку, который видел его на выставке в Петербурге в 1880 году:

«Этот перстень – крупное золотое кольцо витой формы с большим камнем красноватого цвета и вырезанной на нем восточной надписью. Такие надписи со стихами Корана или мусульманской молитвы и теперь часто встречаются на Востоке».

Молодая графиня Воронцова, как видно, была женщиной романтической, с воображением, полным очаровательных предрассудков своего времени. Оно и понятно. Чтение составляло тогда главный университет женской души. А читали все больше Жуковского, приведшего российскому читателю все эти сонмы духов и привидений, уже начинавших набивать оскомину европейскому книгочею. Тут ещё образовалась масса подражателей ему. Пошла гулять мода. И на восприимчивую женскую душу обрушился целый ливень разнообразных литературных поделок. Чем могла прорасти эта душа? Разумеется, искренней верой в чудеса, в могущество сверхъестественных сил. Конец восемнадцатого и начало девятнадцатого веков в диаграмме этой веры отмечены пиковыми точками.

Кроме того, чета Воронцовых прибыла в Одессу прямо из Англии, где жили они довольно продолжительное время. А там в эту пору величайшее хождение имел роман Вальтера Скотта о приключениях Ричарда-Львиное Сердце, густо замешенных на колдовстве, чародействе, заговорённой силе талисманов.

Воронцова и покупала-то в местной ювелирной лавке сердоликовый перстень, конечно, как талисман. Тем более что одесситы и той поры были уже, наверное, искусны в каверзах рекламы. Княгиня могла знать, что вся сила талисмана кроется в таинственной надписи на непонятном языке. Где же было восторженной женщине обратить внимание на то, что надпись на кольце имеет «зеркальное» изображение, и что прочитать то, что там сказано, можно только по оттиску на воске или сургуче. А раз так, то, по всей видимости, это просто печатка с именем, неизвестно кому принадлежащим, как о том догадались узнать некоторые досужие люди уже после смерти Пушкина. Ну, а пока она и для нас пусть остается талисманом.

…В вольном пересказе Пушкина слова влюблённой княгини при передаче перстня звучат так:

…когда коварны очи

Очаруют вдруг тебя

Иль уста во мраке ночи

Поцелуют не любя —

Милый друг! от преступленья,

От сердечных новых ран,

От измены, от забвенья

Сохранит мой талисман.

Пушкин отнёсся очень серьёзно и к её словам, и к её подарку. Я думаю, что и страсть, зыбкая её суть и непредсказуемость, неизбежность того, что она, как правило, гаснет, тоже располагает человека к суеверию. Любовь, как и жизнь, не в нашей власти. Может быть, есть и тут более великие силы, которые можно привлечь на свою сторону.

«Пришли мне рукописную мою книгу, да портрет Чаадаева, да перстень – мне грустно без него», – пишет он из Михайловского сразу же. Письмо адресовано Льву Пушкину.

Или то, что талисман был всё-таки не настоящим, или деревенская тоска заела, только чувство к Воронцовой в Михайловском не очень долго сохранялось в первоначальной силе. Грянула новая, спасительная в этом его положении, любовь. Явилась в соседнее Тригорское Анна Керн.

И, тем не менее, сердоликовый перстень продолжал играть в жизни Пушкина ещё более важную роль. Его колдовское значение со временем перешло как бы в другое качество. Биограф поэта Анненков (о том вскользь поминалось) говорил как-то Бартеневу, что «с этим перстнем Пушкин соединял свое поэтическое дарование: с утратою его должна была утратиться в нём и сила поэзии».

«Пушкин сам верил в волшебную силу “талисмана” и по известной склонности своей к суеверию соединял даже талант свой с участью перстня, испещрённого какими-то кабалистическими знаками и бережно хранимого им», – свидетельствует В. Гаевский на странице 524 «Вестника Европы» за 1888 год.

В случае с этим таинственным перстнем мы имеем дело с арабским вариантом суеверия, перекочевавшим на русскую почву. Отличается это суеверие тем, что чудодейственным на Востоке считается не сам камень, а заговоренная надпись на нём. В которой и заключается вся тайная сила.

Тут сама собой приходит вполне естественная мысль о том, как хорошо было бы прочесть эту надпись. Может, она и в самом деле скрывает в себе великий смысл? Али-баба, запомнивши два слова заклинания, научился открывать пещеру, полную сокровищ. Что могла бы открыть надпись на пушкинском перстне?

К сожалению, взяться за расшифровку этой строчки сегодня нет никакой возможности, поскольку перстень был украден из Пушкинского музея, помещавшегося в здании Александровского лицея. Об этом сообщила газета «Русское слово» 23 марта 1917 года.

Сейчас единственный способ докопаться до смысла таинственных слов – это попытаться узнать, не догадался ли кто-нибудь добиться разгадки этой строчки прежде нас, до пропажи талисмана.

Жуковский, к которому попал перстень сразу же после гибели Пушкина, ничего не знает о значении надписи: «Печать моя есть так называемый талисман; надпись арабская, что значит, не знаю. Это Пушкина Перстень, им воспетый и снятый мною с мёртвой руки его».

После смерти Василия Жуковского перстень по праву наследования переходит к его сыну Павлу Васильевичу. А тот подарил его в Париж, Ивану Тургеневу.

«Я очень горжусь обладанием пушкинского перстня, – писал тот, – и придаю ему так же, как Пушкин, большое значение. После моей смерти я бы желал, чтоб перстень был передан графу Л.Н. Толстому, когда настанет час, граф передал бы этот перстень по своему выбору достойному последователю пушкинских традиций между новейшими писателями».

Не был ли Тургенев настолько любопытным человеком, чтобы доискаться до смысла таинственного изречения? Оказалось, что да, Тургенев был таким любознательным человеком.

Получив в 1878 году диплом почётного доктора Оксфордского университета и отбыв в Англию по этому поводу, он взял с собой и перстень, чтобы показать его какому-нибудь знаменитому ориенталисту.

13 августа 1880 года он пишет из городка Кобура в Нормандии исследователю В. Гаевскому:

«Посылаю вам при сём два свидетельства (о кольце и волосах) и пришлю вам в переводе мнение оксфордского учёного о надписи на кольце».

Гаевский, надо думать, с нетерпением ждал следующего письма, но, по какой-то причине, так его и не дождался.

«Мнение это, – сетует он, – так и не было доставлено, и даже впоследствии не отыскано Тургеневым. Разбирая в 1885 г., по поручению г-жи Виардо, вместе с Анненковым бумаги Тургенева, я вспомнил о записке оксфордского учёного, но в бумагах покойного ее не оказалось».

В уголовной хронике, сообщившей о краже в Александровском лицее, надпись эта оказывается уже и не арабской даже:

«Среди похищенных вещей находится золотой перстень, на камне которого надпись на древнееврейском языке».

И всё-таки надпись успели расшифровать. Причём, наверное, к всеобщему разочарованию. Сужу об этом по тому, что мне, начавшему эти поиски разгадки маленькой тайны и прошедшему, не без труда, до её конца, стало жаль собственных обманутых ожиданий. Мне даже кажется, что лучше бы эта тайна не открывалась вовсе. Она оставляла и составляла повод для игры воображения, которое могло прорасти великолепным цветком. И вот он увял.

В музей Пушкина при Александровском лицее перстень с сердоликом передала Полина Виардо. Тут и началась довольно кропотливая для столь маленького текста работа над ним.