Траектории СПИДа. Книга третья. Александра

– Да я и не собираюсь. Спасибо, – говорила весело Таня.

Настенька вроде бы и слушала их разговор, он, конечно, был важен, но то, что она слышала, позволяло её сознанию отодвигать голоса людей всё дальше и дальше, ибо их заглушало теперь размеренное посапывание засыпающего малыша.

Читающий строки истории этой минуты жизни Настеньки, наверное, подумал или подумала, что здесь сработал чисто животный инстинкт. Бывает же, что кошке или собаке, а то и дикому зверю подложат незаметно чужого малыша, а кормящая мать и ухом не поведёт, обнаружив пополнение или даже замену, и кормит пришельца до вырастания. То есть закон природы заставляет кормящую принять любого оказавшегося беззащитным и беспомощным. Это закон продолжения жизни.

Но позвольте заметить, что Таня, хоть и молода была по нашим современным понятиям, но с точки зрения природы была уже женщиной, коли могла родить. И грудь-то, по-видимому, была полна молока, при такой-то фигуре. Однако же отказалась кормить даже своего собственного ребёнка. Скажете: в семье не без урода. В природе у животных тоже такие случаи встречаются. Согласен. Тем не менее, позволю высказать предположение, что у Настеньки в данной ситуации главным была не ответная реакция на зов природы, а, скорее, чувство, присущее именно человеку. Она вполне осознанно любила всё живое вообще. Она сама не могла причинить зло другому живому существу.

Так случилось, что попадались на её пути и плохие люди, причинившие много горя, но, пусть не всегда она сама была в состоянии угадать заранее их подлость, не всегда умела противостоять им, отчего и страдала, но это не изменило её отношения ко всем людям. Как и прежде она хотела любить и быть кому-то полезной. Помните строки её стихов "Я для того явилась на земле"? Она жила, чтобы помогать каждому. И это не было лозунгом, который выставляют на показ, чтобы самим же его не выполнять. Нет, она просто жила для других. Забудем её минутную слабость, связанную с озлобленностью против мужчин, когда была убеждена, что заболела СПИДом. Забудем. Она тогда не принадлежала себе, а оказалась под властью горя, оттого что жизнь могла внезапно оборваться. Она к тому же была ещё совсем молода, на целых два года моложе, чем здесь в роддоме.

Теперь она понимала многое. Но не в этом дело. Думать-то, заметьте, не было времени. Ребёнок хотел есть, а мать от него отвернулась. Каким же надо быть человеком, чтобы отказаться помочь, когда у самой дитя только что умерло, а молоко в груди просит сосущих губ? Я даже так думаю, что не будь у Настеньки трагедии с собственным ребёнком, она бы всё равно взяла себе и этого малыша, хотя бы накормить, если бы дали. И воспитывала бы она тогда сразу двоих. Такой у неё был характер.

А что странного? Да вы спросите. Каждая вторая, если не каждая первая скажет, что мечтает кому-то быть нужной. Кто из них в самой юности, флиртуя и смеясь, или серьёзно задумываясь, не задавала любимому вопрос:

– Ну, скажи, скажи, зачем я тебе нужна? Что ты от меня хочешь?

Чтобы потом радостно смеяться, слыша в ответ:

– Люблю. Жить без тебя не могу. Ты мне очень нужна.

В рассматриваемый нами день Володя Усатов пришёл к родильному дому, но в этот раз сначала направился в регистратуру поинтересоваться, как себя чувствует роженица. А ему женщина, такая полная и очень весёлая, да вы, наверное, если были там, помните, её все запоминают хорошо, отвечает:

– Всё очень хорошо. И мамаша, и сын чувствуют себя отлично.

– Какой сын? – удивляется Володя. – У меня дочь.

– Как, вы ещё ничего не знаете? Это была ошибка. Я сама не знала. Вы извините. Но у вас действительно сын.

Володя уже не слушал, а побежал на двор к окну и засвистел.

В раме окна за стеклом показалась фигурка. Форточка отворилась, и в ней появилось улыбающееся личико Настеньки.

Надеюсь, читатель поймёт меня и простит Настеньку. Ей трудно было улыбаться. Отдав после кормления сына, она попросила разрешения взглянуть на собственную дочь. Только что она простилась с нею навсегда, возвратилась в палату и услыхала свист. Нужно было улыбаться, когда сердце сжимала боль. Она улыбнулась. Соседка Таня уже ушла.

Они стали жить втроём в одной комнатке общежития. Их не интересовала политика, хоть она и врывалась в жизнь экранами телевизоров, голосами радио, митингами и демонстрациями. Вода в котле закипает снизу, а митинговое кипение страстей начиналось в Москве, значит, сверху.

В Ялте Настенька чувствовала себя счастливой второй раз. Каждое утро, накормив досыта завтраком Володю и напоив молоком сына, которого молодые, не зарегистрированные, правда, пока супруги назвали, по обоюдному согласию, Женей в честь их друга Евгения Николаевича, Настенька укладывала Женечку в коляску и вывозила его в Массандровский парк почти на целый день. От врачей она слышала, что воздух этого парка уникален по своим лечебным характеристикам. Говорили, что дышать им полезнее, чем пить лекарства.

Они приходили сюда, как в сказку, Настенька и малыш в коляске. Парк радовал собой людей почти два столетия, восхищая ветвями-бивнями гигантских секвой, называемых народом мамонтовыми деревьями, нежной зеленью голубой ели, могучим ливанским и спорящим с ним по красоте атласским кедрами, пышными древовидными можжевельниками, поражая кизильником, пылающим пучками красных ягод, и кустами вечнозелёной калины, усыпанными, будто снежинками, белыми цветами.

То, что это памятник садово-парковой архитектуры, Настенька прочитала, как только пришла сюда в первый раз, когда была удивлена тому, что памятниками называют не только что-то вылепленное из гипса и воплощённое в камень или бронзу, но и вот собрание растительности. Но, очень скоро она забыла об этой детали, просто наслаждаясь, как прекрасным вином, большими дозами удивительных в зимнее время ароматов.

Да разве можно было спокойно пройти мимо зарослей дикого бамбука, так напоминающего африканские джунгли, или привычного для Крыма кизила, распустившего свои бледно-розовые лепестки в январе месяце? Или вдруг Настенька набредала на целую плантацию подснежников, среди праздничной белизны которых неожиданно оказывались яркие, красные, как огонь, ягоды иглицы.

– Какое чудо! – Не стеснялась восторгаться вслух Настенька, срывая несколько белых подснежников и протягивая сыну в коляску. – Посмотри, Женечка, в Москве сейчас и в мыслях нет увидеть такую красоту.

Благоухал ароматами лекарственный розмарин, привлекающий к себе внимание разбуженных медовыми запахами пчёл. Скворцы, синицы, сойки, дикие голуби да перелетающие с дерева на дерево белки – всё восхищало молодую маму, и всеми своими восторгами она тут же делилась с маленьким человечком в коляске, который не научился ещё отвечать словами, но бурно выражал радость заливистым смехом, ещё больше поднимавшим настроение Настеньки.

Нагулявшись по парку, они спускались к морю возле гостиницы "Ялта" и шли от неё до самой набережной по асфальтированной дорожке, лениво тянущейся вдоль морского пляжа, изредка покидая её, чтобы спуститься на прибрежную гальку. Малышу и море очень нравилось. Его большие синие глаза словно отражали собой голубизну неба над морем, и он снова заливисто смеялся. Настенька не могла нарадоваться на него. Она любила и тем была счастлива.

Не исчезала одна проблема, которая беспокоила. Состояние здоровья Володи. Кровь вызывала опасение у врачей. Но он сам бодрился.

– Я нашёл в Париже такое лекарство, что должно помочь.

Пил его регулярно, не забывая также и о пользе красного вина. Так что Настенька частенько ощущала ароматы хороших сортов вин с приходом Володи домой. Но никогда бы она не сказала, что друг её пришёл навеселе. Дело в том, что весёлым он был всегда при виде Настеньки, а теперь ещё и с сыном. Ни единым вздохом, ни случайным взглядом не позволила Настенька подумать кому-то, тем более Володе, что это не его сын.

– Он весь в тебя, – говорил радостно Володя. – Должен быть таким же красивым.

– Зато по уму, надеюсь, будет в тебя, – хохотала в ответ Настенька, а про себя думала: "Хорошо ли то, что я его обманываю? Вот мы живём сейчас на его обеспечении. Но мы же и не расписывались даже ещё. Официально мы не муж и жена. Ладно, я дарю ему любовь и ласку, готовлю ему пищу, ухаживаю за ним. Тут, пожалуй, нет никакой несправедливости. Но он воспитывает ребёнка, думая, что это его сын. Правильно ли скрывать от него правду?"

А другой голос отвечал чуть ли не голосом самого Володи: "Дурёха ты. Неужели было бы лучше для него узнать, что его ребёнок умер? Ты только представь, какая была бы для него трагедия. Он из Франции вёз коляску и всё остальное для будущего малыша. Это потому, что очень хотелось ему ребёнка. А скажи ты ему, что дочь умерла, так первым делом он себя обвинит, свою кровь, которая у него не в порядке. Ведь так? Он и сейчас за ребёнка волнуется. Просит всё время держать под контролем кровь. Или ты станешь объяснять ему то, что врач потом по секрету тебе сказала, что молодой хирург гинеколог был неопытным и не сумел справиться с неожиданно возникшим осложнением? Не исключено, что Володя бы и в суд на него подал, но ведь ребёнка всё равно не вернул бы таким способом".

И Настенька соглашалась, что доводы второго голоса сильнее, а потому продолжала ничего не говорить Володе о тайне сына.

Весна прибавила бодрости и жизни. Теперь всякую субботу, а порой и по воскресным дням, выходили они втроём в горы. Настенька смастерила немудрёный рюкзачок себе на спину, в который усаживала Женечку так, что он мог разглядывать всё вокруг и спать в случае, если атмосфера гор и равномерное покачивание за спиной мамы, неторопливо поднимающейся вслед за Володей по лесным тропинкам, не убаюкает до полной сонливости, когда глаза сами собой скрываются за веками, а головка начинает ритмично покачиваться из стороны в сторону.

Горные путешествия постепенно удлинялись, и к концу апреля молодые ходоки уже поднимались на самую яйлу, где ароматы цветов настолько пьянили, что, немало утомившись и устроившись где-нибудь в ложбинке, прячущей от верхового ветра, но обязательно не в тени, а на ласковом весеннем солнышке, все трое дружно задрёмывали, улыбаясь весне и их совместному счастью.

В один из таких походов они остановились на краю гор и с восторгом смотрели вниз. Перед ними, освещённый лучами становящегося жарким солнца, лежало побережье Чёрного моря, которое в этот момент было нежно бирюзового цвета. В нём, такими же бирюзовыми, плыли отражения облаков. Переводя взгляд слева направо, можно было проследить движение машин по трассе или полёты птиц от Медведь горы до горы Кошка. Весь южный берег Крыма лежал перед Настенькой, истомлённо растянувшись, радуясь солнечному свету и теплу.

– А вон там, что за мыс? И скала рядом? – Спросила Настенька, протягивая руку вправо. – И со скалы что-то сверкнуло. Может там радар какой-то?

Володя улыбнулся.

– Давай, снимем Женечку и мой рюкзак, сядем на этом холмике и я расскажу вам одну легенду о том, что тебя заинтересовало. А при случае съездим туда на машине. Пусть сынуля тоже привыкает слушать сказки с самого начала. Они сели так, чтобы видеть побережье, Настенька посадила сына на колени и приготовилась слушать. Володя начал рассказ:

– Как звали этого парня на самом деле, никто почти не знал, да теперь уж и не узнает. Много времени прошло с тех пор. Кто и почему дал ему имя Парус, тоже не известно, а только говорят, что строен и высок он был, словно парус в море, и никто лучше него не умел ходить в море под парусом. Бывало со стороны Медведь горы задует ветер, идёт шторм, все рыбаки спешат к берегу, а Парус будто только этого и ждал – идёт прямо против ветра на своей лодке, чуть-чуть отворачивает то вправо, то влево, точно между воздушными струями скользит.

Жил он в местечке, которое и городом тогда трудно было назвать. Улочки кривые, домишки маленькие: приклеились в горах и утонули в зелени садов. Сверху глянешь: чисто ковёр, тканный умелыми мастерицами. А если птицей взмыть в облака, выше горных вершин, да посмотреть оттуда, то так и кажется, что море подняло из своих глубин и выплеснуло к подножию гор изумрудное ожерелье, которое так и осталось лежать, никем не поднятое. И стражами того драгоценного украшения стояли молчаливые неприступные горы.

Каждое утро любовался ими Парус, когда солнце распускало пучки золотых нитей, а он белой чайкой проносился под ними по голубым волнам своего любимого Чёрного моря. Казалось ему, как это ни странно, что хоть живёт он всё время в море, но судьба его связана с горами.

Скоро это подтвердилось и самым необычным образом. Однажды, когда Парус наловил особенно много рыбы и возвращался домой, увидел он в море девушку. Заплыла она далеко от берега и теперь, лёжа на спине, словно ангел в небе, спокойно раскачивалась на волнах. Длинные чёрные волосы её рассыпались и вместе с водой ласкали белоснежное тело девушки. Она была прекрасна.

Парус не мог отвести глаз от неё. Вдруг увидел он, как чёрная тень промелькнула в воде и коснулась спины красавицы. Она вскрикнула, тело лентой согнулось и погрузилось в воду.

Хорошо знал Парус, как опасна встреча с электрическим скатом, который и задел случайно девушку, поразив её волю мгновенным разрядом. То же самое могло случиться и с ним, но любовь уже родилась в его сердце, и не потерял он ни одной секунды, прыгая в море. Его сильные руки подхватили девушку, подняли на поверхность и бережно положили в лодку. Очнулась она только тогда, когда Парус подплыл к берегу и вынес чудо женское на песок.

Рассказывать долго, а загорается любовь куда быстрей. Очень скоро случилось так, что молодые красивые парень и девушка не могли дня прожить друг без друга. Но вот что странно: прежде смелая девушка теперь боялась даже подойти к морю, без которого не мыслил себе жизни Парус. И вот как-то раз она сказала ему: "Я бы вышла за тебя замуж, если бы ты не плавал, а летал".

Крепко задумался над этими словами Парус. Весь вечер ходил он по берегу моря, а наутро исчез. Кто говорил, что видели, как он сворачивал свой знаменитый парус, а кто думал, что видел его идущим в горы с мешком на спине. Однако всё это не точно, так как погода в ту ночь была скверная, море штормило и ветер рвал паруса зазевавшихся рыбаков. В такую пору, пользуясь случаем, многие стараются как следует промыть своё горло хорошим южным вином, так что кому-то что-то легко могло показаться.

Ну да дело не в этом. Долгое время никто ничего не знал о Парусе. Прекрасная девушка места себе не находила и день-деньской проводила теперь у моря, забыв всякий страх. Она поднималась на высокую скалу к старому замку, повисшему над морскими волнами, и всё всматривалась куда-то вдаль, надеясь увидеть знакомый парус. Да только напрасно всё, потому что появился он совсем с другой стороны. Вернее, не появился, а узнали о нём и очень как-то странно. Словом, вот что было.

Опять-таки утром, совсем рано, но девушка уже была, как всегда, на скале, услыхали люди далеко в горах чей-то крик. Потом ещё и ещё. Стали прислушиваться. Чувствуют радостный крик, вроде бы торжествует победу, а что именно кричит – непонятно. Доносится эхом только: "Я-а-ли-та-а, я-а-ли-та-а, я-а-ли-та-а". Но потом уже узнали голос Паруса и догадались, что кричит он "Я летаю! Я летаю! Я летаю!", а эхо-то доносит только "Я-ли-та-а". Только звук "ю" пропадал. И говорят, что многие видели даже то ли тень, то ли что-то, как огромная птица, проносится в горах.

Вот. А девушка та, что его любила, тоже, между прочим, в тот день исчезла. И если кто-то сказал тогда, что она со скалы прыгнула в море, так этому никто не поверил, потому что, конечно, он забрал её с собой. Иначе, зачем бы ему каждое утро, а иногда и вечером так радостно кричать всем "Я летаю"?

Потом много лет, когда какой-нибудь человек впервые приезжал в этот город и спрашивал, почему он слышит этот крик "Я-ли-та-а", ему рассказывали эту историю. В конце концов, город так и стали называть сначала Ялита, а потом уже Ялта, и нет никаких оснований не верить этому, так как и сейчас, если прислушаться, можно услышать, как кто-то кричит в горах: "Я-ли-та-а". А что удивительного? Ведь у них, наверное, родились дети, и они тоже могли научиться летать.