Траектории СПИДа. Книга третья. Александра

И кстати, когда девушка тоже исчезла, люди пошли на ту скалу, где последний раз её видели, и нашли только маленькую ласточку, вылетевшую из гнезда на старом замке. Потому и место это, то есть скалу, назвали "Ласточкино гнездо", что лишний раз подтверждает справедливость этой истории.

А только другие люди говорят, что всё точно так было, да не так кончилось. Действительно летал Парус птицей и крик его "Я летаю" слышали, но всем было известно, что не мог он жить без моря. И вот как-то, может, поссорились они с ласточкой, а, может, просто потянуло его в родную стихию, и решил он окунуться хоть раз ещё в морские волны. Никто точно не знает почему, однако многие видели, как огромная птица упала с высоты в море рядом с ласточкиным гнездом и, как только коснулась воды, обернулась скалой.

И сейчас, уж сколько лет прошло, любой, глянув на эту скалу, скажет, что напоминает она парус. А тогда люди так и ахнули: видят, будто их пропавший Парус снова на прогулку вышел на своей лодке, да так и застыл в волнах.

Не сразу, но заметили-таки люди, что ласточка с гнезда-то своего снялась и на ту скалу переселилась. Всегда её можно было там видеть. А однажды, когда заря занялась и солнце выпустило свой первый луч, кто-то присмотрелся внимательно и – батюшки! – видит, из глаз ласточки слёзы катятся. Вот до чего же сильная была у них любовь. И летать научились, птицами стали, а всё же слёзы человеческие проливают.

Ну да вот ещё что. Как прослышали о слезах ласточки, всем захотелось их увидеть. Однако оказалось, что не все это могут. И не потому, что слезинки очень маленькие. Слёзы, когда на солнце сверкают, далеко видны. Но говорят, будто видят их только влюблённые, которые по-настоящему любят друг друга.

И во всё это тоже нельзя не верить, потому что скала такая Парус рядом с Ласточкиным гнездом и правда есть. А недавно проплывал я мимо неё на катере, и тут рядом со мной молодые парень с девушкой стояли. И слышу, говорит она ему тихо: "А ну, посмотри хорошенько на эту скалу, что ты на ней видишь?" Парень удивлённо так смотрел, смотрел и, наконец, отвечает: "Ничего не вижу, только блестит что-то". И тут кинулась она ему на шею и так поцеловала крепко, что аж моим губам жарко стало. "Вот теперь, – говорит, – я верю, что ты меня по-настоящему любишь".

Тогда я и подумал, что если даже сейчас по слезам ласточки любовь проверяют, то, значит, всё было на самом деле. Хотя, конечно, какой любящий человек не увидит то, чего хочет его любимая?

Володя закончил рассказ и посмотрел на Настеньку. Её задумчивый взгляд был обращён к далёкой скале Парус.

– Ну, видишь что-нибудь? – Спросил Володя.

– Да, блестит что-то.

– Но ты заметила блеск раньше, чем я рассказал тебе легенду. Значит, всё правда. Ты меня любишь. – И он осторожно, чтобы не разбудить уснувшего на коленях ребёнка, наклонился и поцеловал губы жены, охотно подставившей их для неожиданной нежности.

К маю Настенька решила поехать с подросшим крепышом сыном в Москву и показать, наконец, свою драгоценность бабушке и всем, кто с таким нетерпением давно ожидал увидеть их в родном городе. А Володя, как обычно, получил командировочное задание в Москву, и поехал сопровождать своих любимых. Так они и прибыли вместе в столицу, бурлящую страстями, о которых не хотели даже вспоминать на благодатном юге. Москва тысяча девятьсот восемьдесят девятого года не позволяла никому оставаться вне политики, влезавшей в глаза и уши любого, оказавшегося на её площадях и улицах.

Но молодых занимали другие мысли. Они придумали заодно отпраздновать свадьбу. Ведь тут, в их обители, никто не видел вместе эту влюблённую друг в друга троицу. Никто ещё не представлял фактически, как они живут втроём. Сначала даже не могли сообразить, куда молодые сразу приедут, где поселятся. Всё как-то думалось, что Настенька у себя дома, а Володя у себя. Но как же смешно выглядели эти предположения. Конечно, они могли быть теперь только вместе. Но у кого? Тогда решили, что первые дни до свадьбы молодые повеселятся у Настеньки в Большом Ржевском, а после свадьбы начнут обживаться у Володи на Тверском бульваре, где тоже была большая квартира, но никого из детей, кроме Володи, у его родителей не было, так что одну комнату могли отвести под детскую, а вторую – Володе и Настеньке в качестве спальни и кабинета.

На свадьбу в Большом Ржевском переулке собрались все, принимавшие последнее время участие в судьбе Настеньки. Подружки Вика и Наташа пришли со своими женихами. Работника ЦК комсомола, давно претендующего на руку Вики, Настенька уже знала: они познакомились до суда. Но каково же было изумление Настеньки, когда лучшая подруга Наташа представила в качестве своего жениха Олега Поварова, с которым, как утверждала весёлая тараторка Наташа, она познакомилась только благодаря Настеньке, и чему несказанно рада. Поваров, что выглядело странным для сотрудника госбезопасности, держался весьма смущённо. Спасала его непринуждённость Наташи, с лёгкостью командовавшая молодым человеком и умело отвечавшая за него на все вопросы. Это особенно пригодилось, когда гости изрядно выпив, начали говорить о политике.

Настенька и Володя, живя в Ялте, старались серьёзных вопросов не касаться, так как у них были свои семейные темы. Оказываясь вместе, они начинали говорить между собой на французском языке, справедливо будучи уверенными в том, что ребёнок должен слышать русскую и французскую речь одновременно, чтобы привыкать к обоим языкам на слух. Сын и являлся главным предметом разговоров.

В Москве всё изменилось. Воспитателей появилось много. Первой права на правнука заявила бабушка Настеньки, которая хоть и сильно сдала после смерти Ивана Матвеевича, но продолжала главенствовать в доме. Характер у неё был волевой. Но пеленание ребёнка взяла на себя Верочка, заявив, что это жизненно необходимо для неё научиться ухаживать за маленькими, так как выйдет же и она когда-то замуж. Ирина Александровна оказывалась между старшим и младшим поколением, уступая обоим, но, строго следя за тем, чтобы малыша не затискивали, не закармливали, не баловали.

Настенька и Володя могли теперь оставаться сами наедине друг с другом, но и тут, занятые подготовкой к свадьбе, им было не до политических разговоров. Они ещё были далеки от баталий, разворачивавшихся в Москве, и совершенно не думали о них, приглашая друзей на свадебный обед.

За составленными вместе в гостиной столами уместились несколько сотрудников музея, включая директора Галину Ивановну и, конечно, Татьяну Евгеньевну, выступившую на суде с прекрасной, как все расценили, речью, Евгений Николаевич в качестве друга Володи и Наташа в роли дружки Настеньки, преподаватель института Валентина Ивановна, адвокат Пермяков, Лола и несколько членов литературного клуба, внешне сильно отличавшихся от остальных присутствующих длинноволосыми причёсками и бородами у парней и короткими стрижками под ёжик у девушек.

Отец Володи Трифон Семёнович пришёл, естественно, с женой, но пригласил и своего друга из ЦК Григория Ильича, знавшего Володю с пелёнок. Появился и сосед Николай Семёнович, продолжавший работать в Госплане. По приглашению Володи с поздравлениями прибыли два перспективных сотрудника управления винодельческой промышленности Госагропрома со своими жёнами.

Словом, стол накрывали на тридцать персон, и повезло, что сразу после праздников на улице Горького, как говорится, выбросили посудные сервизы и наборы, за которыми пришлось отстаивать в очереди для обеспечения свадебного стола посудой.

По всем правилам, под руководством Володи в одной из меньших комнат поставили фуршетный стол, на котором стояли рюмки с аперитивом и орешками в качестве закуски. Гости приходили, навещали в первую очередь комнатку, в которой ползал по деревянному манежу карапуз Женечка, затем пропускали рюмочку аперитива и в ожидании команды общего застолья беседовали о политике.

Собственно, только теперь Настенька и Володя, встречавшие и развлекавшие гостей, начали ощущать московскую атмосферу и растущее в стране напряжение. Вливавшийся поток гостей был явно разнородным по своим взглядам и политическим пристрастиям. Споры начались ещё до застолья. Все говорили о росте цен и начинающейся неразберихе, все ругали Горбачёва, говоря о невозможности верить в его постоянную болтовню, однако дальше мнения расходились. Кому-то нравился Ельцин, кому-то он казался таким же выскочкой, как и сам Горбачёв, и в данной ситуации лучше лишь потому, что выступает против Горбачёва, и, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Одни считали нужным развивать кооперативную систему производства, как было во времена НЭПа, другие говорили об обязательном хозрасчёте и реальном становлении крупных научно-производственных объединений под жёстким государственным управлением.

– Централизация управления всеми системами хозяйства настолько велика, что нельзя и думать о каком-то расщеплении. Тогда погибнет всё, – горячо уверял Николай Семёнович.

– Но кооперация подразумевает индивидуальное ведение хозяйства. Каждый сам за себя. НЭП доказал справедливость такого подхода. – Не менее убеждённо говорил работник управления винодельческого производства.

– Неужели вы думаете, что сегодня ситуация такая же, как шестьдесят пять лет назад?

Все соглашались, что нынешняя политическая система разваливается, но будущее страны видели по-разному. Кто-то верил в необходимость чистки партийных рядов, кто-то говорил о многопартийной системе, кто-то говорил, что любая партия это диктат, а, значит, отсутствие демократии.

– А как же можно без диктата? – Спрашивал Евгений Николаевич. – Ты живёшь в пустыне и то не можешь делать, что хочешь. Природа диктует тебе, что, если хочешь жить, экономь воду, пока не найдёшь постоянный источник. А ты хочешь вылить сразу всю воду себе на голову, чтобы не было жарко. Вылей, утверждая демократию, но и умри потом сразу же от жажды. Так и в обществе. Тебе хочется всего и сразу, а общество, в котором ты в настоящее время живёшь, в лице его руководителей, говорит тебе: "Нет, дорогой, сначала отработай на всех то, что дадено тебе после твоего рождения, потом уж претендуй на доход соответственно твоему труду. Если же тебе взбрело в голову воровать, грабить, убивать, то, извини, придётся тебя изолировать, потому как мало ли что тебе хочется из того, чего не хочется другим?"

Общество – это та же природа, которая требует жить по её законам. Другое дело, кто стоит во главе этого общества. Отвечает ли это руководство интересам большинства общества?

– Причём тут большинство? – Кипятится оппонент, молодой поэт. Я сам по себе. Какое мне дело до вашего большинства? У меня свои интересы. Их нужно учитывать? Или будем всех, как Павликов Морозовых, под одну гребёнку?

– Ну, это старо уже, – недовольно говорит Евгений Николаевич. – Никто никого под гребёнку не стриг. Я жил в то время и имел всегда своё суждение. Однако давай попробуем рассмотреть твой вариант. Приехали вы, сто парней, в тайгу. Решили построить дом, чтобы жить, поскольку без дома в тайге замёрзнете, а приближается зима. Где строить? Один говорит – у речки. Другой говорит – у озера. Третий поясняет, что лучше у горы, где ветер тише. Пятому хочется в землю вкопаться. А шестой предлагает на ветках деревьев каждому по шалашику соорудить. И так сто разных мнений.

– С шалашиками вообще глупость какая-то.

– Да, глупость, но мнение. Его тоже надо учитывать. Так что же делать?

– Есть же кто-то толковый, что знает, как строить и где лучше.

– Именно так. Должен быть кто-то толковый. Но он же не имеет штампа на себе с надписью "Я самый толковый". Его, очевидно, выбирает большинство голосов, иначе никак не определишь. Каждый может считать толковым себя. Но вот избрали толкового по большинству голосов, и он командует: взять всем топоры, пилы и начинать готовить брёвна. А тут несколько менее толковых говорят, а мы будем, пока вы работаете, песни петь, поскольку работать не хотим. Толковый им толково объясняет, что песни – это хорошо, но не сейчас, а когда будет готов дом. Те отвечают, что у них демократия. Тогда толковый посылает их, сам понимаешь, куда жить со своей демократией отдельно. Что, не правильно?

– Не знаю. Мы против всякой власти, против всякого правительства.

– Всем за стол! – Прозвучала команда Алексея Ивановича, отца Настеньки. – Споры, разговоры потом.

Начали рассаживаться, что вызвало сначала вопросы, но быстро разрешимые, так как против каждого стула на столе были разложены маленькие визитки с фамилиями и именами гостей. Расселись и тут только заметили, что давно не видели жениха и невесты. Небольшой переполох мгновенно сник при звуках марша Мендельсона, раздавшегося неожиданно из динамиков магнитофона. Начался спектакль.

Из дальней комнаты, где спал уже маленький Женечка, положив руки друг другу на плечи, оба в белых брючных костюмах с белыми галстуками и в белой обуви, широко улыбаясь, вышли Настенька и Володя. У невесты на голове, закрепляя распадающиеся книзу веером волосы, сверкало серебряное полукольцо с брошью. У жениха на белом лацкане пиджака выделялся тёмной лакировкой значок с двумя заметными буквами "В", означавшими принадлежность к институту виноделия и виноградарства. Невеста была без пиджака, но в красивой белой блузке, подчёркивавшей все прелести изгибов её особенно полной всё ещё кормящей груди.

Из-за стола раздались восторженные аплодисменты, а Ирина Александровна и Алексей Иванович вышли из кухни встречать молодых. Тут же попросили подняться и родителей Володи, которые не были предупреждены заранее о предстоящем акте торжественной встречи детей. За ними поднялась и Татьяна Васильевна. С этого момента – она поняла – руководство в доме переходило в другие руки. С нею сценарий не согласовывали, но её никто не забыл. Перед нею сразу расступились, когда Настенька сказала, глядя прямо на неё:

– Бабушка.

Она сняла руку с плеча Володи, сделала шаг вперёд и опустилась на одно колено, взяла руку Татьяны Васильевны и прижалась к ней губами. Володя стал рядом, опустив низко голову.

Татьяна Васильевна прижала голову внучки левой рукой, освободив её от губ Настеньки, а правой обняла голову Володи, и заплакала беззвучно счастливо. Они оба были её учениками, оба были её детьми. Но это стало лишь минутной слабостью. Татьяна Васильевна была учителем.

– А ну-ка теперь к родителям. Просите их благословения. Это их обязанность.

Детей стали обнимать родители. Обе мамы тоже плакали, но у них были свои материнские слёзы.

– Теперь все к столу, к столу, – опять скомандовал, откашлявшись, Алексей Иванович, и, опустив руку в карман, выхватил оттуда горсть зерна, и вот уж оно сыплется на головы жениха и невесты, перед ними, попадая и на гостей. Верочка, всё время следившая за звуком магнитофона, то усиливая, то снижая громкость во время напутственных слов родителей, теперь выключила музыку и бросилась рассыпать конфеты на пути Настеньки и Володи к их местам за столом.

– Пусть будет ваша жизнь полной и сладкой! – кричала она.

И все подхватили:

– Пусть будет!

Свадьба началась.

После нескольких традиционных родительских тостов, слова попросил Володя.