Плот или байдарка

Кузя привстал, и его взгляд тоже зажегся.

– А в Америку шлюшкой подстенной поедешь работать, когда восемнадцать стукнет? Там ведь симпатичные мальчики, которые без мамкиных-папкиных денежек и связей, других папиков ищут, иначе кофе на что будешь лакать?

Первым проснулся Николай, который быстро подошел и взял младшего сына за плечи и отвел в каюты. Среагировала и Мария Карловна с видом ледокола, о который мог разбиться любой айсберг, она перерезала путь молодым волкам, которые хотели разобраться со слишком заигравшимся щенком.

– Это все твое воспитание! Няньками-мамками обложила его с рождения, все игрушки на! Все капризы на! Вот и выросла принцесса на горошине! Лучше его убить здесь, чем он убьет всех нас там. Или сам убьется, если принцессой не станет.

– Я все знаю, – кивнул Кузя, кивком соглашаясь на братоубийство.

– Дегенерат! – зло плюнул в сторону Гриша, отходя и оставляя на время план разобраться раз и навсегда с непонятной и очень опасной ситуацией, видя, что мать не сломить сейчас, а то дойдет и до материубийства.

Мария Карловна испугалась в тот момент, но не за себя. Страх холодным потом лил по спине. Стало липко в подмышках. Она боялась за Шуру, которого затащила не на спасительный плот, а в ловушку, на явную погибель.

В душе она была согласна с сыновьями: то, что Шура задумал, являлось полным фиаско для семьи. Пережить такое было можно, но след от подобной раны оставил бы смертельные язвы навсегда.

Однако когда она вспоминала сцены с самоубийством Саши, у нее стыла кровь в жилах. А сейчас оказывается, самоубийство, возможно, было не самым худшим решением для семьи…

– Если он сгинет в своей Америке – то без проблем. Скажем, что Шурик летчиком стал. Улетел далеко и надолго! – сказал Кузя Грише, уходя, но намекая матери на план спасения любимчика.

– Летчик-налетчик! – зло ответил Гриша.

– Вот так непримиримые волки объединяются, когда видят жертву, с которой не справиться одному, – смотрела она вслед сыновьям.

Они не разговаривали целый следующий день. Благо накануне закупились, и каждый всухомятку жевал то, что мог найти на плоту. Никто не желал готовить для другого или разделять вместе пищу. Это был откат назад. А точнее, никакого прогресса вперед и не было. Были иллюзии, что гроза и катастрофа объединили на время семью, но разногласия были слишком непримиримыми.

Опять стала побаливать спина, и Мария Карловна, несмотря на разнообразные таблетки из своего спасительного ридикюля, вся покрылась нервными прыщами. Эта жизнь на плоту вскрыла все проблемы, медленно гниющие под толстой кожей ведущего гинеколога.

Она вся чесалась, и красные пятна со спине и груди переползали выше на декольте, шею, к лицу.

Николай обратил внимание на воспаление, дотронулся до прыщей и понял, что нервы Марии на пределе.

– Надо с ним переговорить…

– С кем? – грустно спросила Мария Карловна, указывая на всех сыновей, с каждым из которых стоило б переговорить.

– С Сашей. Тебе надо. Тут только ты поможешь, – Николай сделался грустным.

Мария Карловна готовилась всю ночь, не сомкнув глаз, решая, нужно ли обострять и так острую взрывоопасную атмосферу на плоту. И где переговорить? Когда?

Она хотела выпить сильного снотворного, которое накануне закупила по собственноручно выписанному рецепту, но побоялась. Эти таблетки вырубали минимум на шесть часов. А вдруг за шесть часов, увидев, что мать спит, эти волки решили б тоже «поговорить по-своему» с Шуриком.

Однако утром ребята: Гриня, Кузя и Вася – уплыли. Надеясь, что надолго, Мария Карловна стала ходить вокруг младшего сына, желая поговорить. Хотя что выяснять, если дома и так все было сказано?

На кону стояла жизнь Шурика. Белые шрамы на запястьях отлично говорили о его настрое. Как и условие, с которым он согласился на плот: сразу же по приезду начать пить гормоны с ее согласия. Мария Карловна была в отчаянии, но все-таки подошла к сыну.

– Мам, расскажи какую-нибудь историю из больницы? Последнюю. Ну какую-то необычную… – сам заговорил Шура, разглядывая что-то в своем телефоне.

Мария Карловна опешила, и на ум почему-то приходила только история со спасшимся близнецом. Она рассказала, как вела эту молодую женщину почти с пяти месяцев беременности и как очень страдала, когда нужно было принимать решение: говорить ей о том, что она так или иначе умрет после рождения близнецов, одного из которых тоже было не спасти. И как мучились родственники, особенно несчастный муж, знающий обо всем с самого начала. И как тот впоследствии не мог смотреть на выжившего ребенка, погубившего мать и их общую судьбу. Как ребенка забрали родственники.

– Интересно, этому ребенку читали сказки? – спросил Саша.

Мария Карловна не нашла, что ответить. Она стала прикидывать, сколько прошло времени с тех пор, как она сама…

– Ты мне вот не читала сказок, – опять ошарашил мать своими словами Саша, что та подзабыла про трагичный случай на работе. – Я специально спрашивал отца и Нину. Нина читала. Отец ну может одну книгу за всю жизнь прочел. А ты нет. Ни одной. Вообще.

Мария Карловна по лицу Саши поняла, что тот тоже готовился к разговору. И этот разговор запомнится ей намного сильнее, чем случай на работе.

– Хорошо, – подумала Мария Карловна, у которой задрожали руки и ноги, но сильная женщина не привыкла отступать перед пропастью. Сейчас ей казалось, что очень даже хорошо, что он сам завел этот разговор, который непонятно чем закончится.

– Не читала. По правде сказать, я не люблю читать сказки. Просто не люблю и не верю в них.

– Даже ради жизни ребенка, твоего собственного ребенка, ты б не поступилась принципами?

Мария Карловна задумалась, понимая, к чему он клонит.

– Я бы поступилась принципами ради твоей жизни, – просто ответила она, боясь вкладывать в слова тот бушующий ураган страстей, где любовь перемешалась с чувством вины.

– А ты знаешь, сколько раз в жизни я подвергался опасности? – наконец он оторвал взор от телефона, и тот был черен. Такой же черный, как у самой Марии Карловны, в нем можно было сгореть от вины до костей.

– Однажды я шел на курсы по компьютеру, это было в Сосновке. Туда двадцать первый ходит. В феврале. Стоял сильный мороз. Отец в больнице лежал еще с воспалением. Ты его, кстати, тоже ни разу не навестила. Все занятая очень ходила.

Мать не перебивала.

– Так вот из-за холода отменили последних два автобуса. Телефон сел. А идти шесть километров. Верное обморожение. На улицах никого. Я шел. Думаю, догадаешься. Меня давно нет. Мне тогда ж четырнадцать только исполнилось. Поедешь навстречу, поймешь, что со мною беда. Материнское сердце почувствует. Я шел и ждал. Но нос и уши совсем перестал чувствовать. И тут едет машина. Красная девятка с черными стеклами. Я сел. В зеркало глянул – нос белый, – он вдруг усмехнулся. – Прям как у снеговика, – опять смех. – Нет! У снеговиков же морковки, они красные, – он так и смотрел ей в глаза, не моргая и не отворачиваясь, а она чувствовала, как заходится сердце от бешенного бега в ту самую пропасть. Мария Карловна не отворачивалась, почему-то представляя, чем закончилась история.

– Дядька-дурак тогда напугал меня только. Схватил за яйца одной рукой, а другой за голову. Фигня. Но он так вонял, что до сих пор его мерзкий запах у меня в носу сидит. Его лицо, потное и гадкое, я вижу как тебя сейчас. Но он меня спас. Прежде чем накинуться, отвез гад до дома. Я потом год боялся домой ходить, думал, будет поджидать. Но он обычным маньяком оказался, без выкрутасов.

Саша замолк, и Мария Карловна хотела сказать и даже подбежать и обнять сына, но тот резко выбросил руку вперед, останавливая ее порыв.

– Мы были на дискаче. Пошли отлить с Михой. Но Миху рвать начало, и он прям уснул на унитазе. Дурак. Я ж стоял на своих двоих. Мужик подошел бесшумно сзади. Этот был настоящий маньяк. Профессионал. Скрутил руки так, я понял, что не повернусь и не увижу гада. Он меня начал щупать, как девчонку. И почти вошел. Почти. Задница моя голая… хоть я ее не видел никогда, – он усмехнулся, – но ею свое все гадское положение прочувствовал до последней клетки. Что дело плохо. И знаешь, мам, еще понял, что я трус. Девка и есть. Можно было б рвануть, сломать себе руку, но рвануть и позвать на помощь. Но я ослабел, морально ослабел. Он сломал меня, как личность. Я тогда подумал, этого Бог хочет, чтоб меня как куклу изнасиловали. Ведь на дискаче сотни человек, но никто, никто тогда, ни пьяный, ни трезвый так и не зашел отлить. Чтоб спасти меня.

Мария Карловна похолодела, сердце больше не стучало, оно вообще остановилось и стало куском льда.

Она, не дыша, ждала продолжения, и глаза ее, черные от природы, как у Саши, наливались кровью.

– Не бойся, он не смог. Дурак Миха проснулся и зашевелился и спугнул тварь. Лица я так и не видел. Только помню крепкие руки.

Но что-то произошло со мной. Я тебе это хочу донести. Я не тот, что раньше, – он взлохматил красивые волосы на красивой мальчиковой голове. – Я ж пробовал потом с девчонками. У меня встает. Но… мне опротивело с ними. И еще, – он опять не дал ей вставить слово. – Ты ж гинеколог, должна знать, я больше не хочу это делать как раньше. Мне нравится, когда мне трогают там… – она поняла, где это там. – Они как будто какую-то кнопку секретную нажали. С тех пор я не получаю удовольствие, если не там.

Глава 14. Братоубийцы

– Ну так мы тебе эту кнопку с корнем вырвем, – иронично и зло сказал Гриня. Втроем мокрые, они по пояс еще находились в воде, похоже, услышав лишь конец исповеди. Шура вскочил на ноги и ощетинился. От братьев шла угроза. Они быстро повылазили из воды и взяли его в оцепление, даже Вася с горящим взглядом, помогал двоим поймать щенка.

– Я! Я! Я! Я! – зло вскричал Кузя. – Все у тебя я! А ты о семье подумал? Собирается он операцию сделать, отрезать себе черенок, чтоб потом на всю семью Земиных пальцем показывали. Мол, сынок-дегенерат-кастрат!

– Ты на себя посмотри! – закричал Шура в ответ. – Сам эгоист! Про тебя в городе знаешь какие сплетни ходят?

– Да плевать, но не те, что я кастрат в женских платьях с сиськами разгуливать собираюсь!