Родом из шестидесятых

– Почему так долго к маме едем?

Кажется, я всегда был в чистоте гениально развивающегося ребенка, живущего в первозданном, постоянно обнаруживающемся новом мире.

Взрослый знает все заранее, с богатейшей кладезью памяти, и это препятствует восприятию, дает заданную форму. В нем есть барьер впитанных представлений эпохи – мешает выйти в подлинную разгадку бытия. У ребенка и животного нет предварительного знания, есть только очевидное, сиюминутное. Интеллектуальное богатство ребенка в том, что он только что увидел. Мир для него незамыленный, неизвестный. Это высшее состояние творца, впервые открывающего мир. Только так можно внезапно открывать глубины истины.

Человек не может жить в светлом, но пустом пространстве. Мы упорядочиваем его, различая дни и ночи, зиму и лето, приоритеты, лидеров и иерархию социума. Я думал, что Свете все еще предстоит создавать свою иерархию упорядоченного мира.

Мама появилась неожиданно. Светка заплакала.

– Уходи снова на работу!

Мама оторопела.

– Я уйду тогда. Так торопилась, думала, ждешь.

Я вступился:

– Ну, мама, это она от любви к тебе. Это потому что мы тебя заждались. Тебя выгоняют, что ты?

Легли в постель, у меня холодное тело, и вдруг током пронзило ее тепло, – такой уют и покой, полная разрешение и удовлетворенность неосознанная – мающейся души.

Она была грустная.

– Ты чего?

– Что ты, ничего. Спать хочу… Умерла Детуля, рак легкого, много курила. Это жена Томского, нашего сослуживца в издательстве. Помнишь, он сын того Томского, который покончил с собой, упросив Сталина не трогать семью, а сын отсидел 16 лет. Он убегал с работы, колол жену лекарствами. Она оживала, разговаривала, потом снова глаза стеклянные, видно, от боли. Томский о ней: «Моя Детуля очень мужественная баба, оптимистически все переносит». Не хотел в больницу. «Она там без меня сразу умрет».

Она помолчала.

– Мы смеялись над ним. Надоел своими россказнями, что у нее рак. Очень ломался при этом, нам казалось. А она недавно пришла ко мне, и так томно: «При-и-ходите ко мне. Я очень хочу, чтобы именно вы ко мне пришли-и. Я скоро умру, вы знаете». И так всем говорила. Она тогда еще была прилична, хотя очень худа. Я была шокирована. Оказалось, правда. Вот и високосный год начался.

Она вздохнула.

– А он, после ее смерти, тоже умер. После похорон шел пьяненький, его забили в милиции. Ужасная судьба.

– Я все думаю, не перейти ли мне в корректоры, – озабоченно продолжала она. – И на дом брать корректуру. Подсчитывала – если уйду с работы, твоих 120 рублей никак не хватает.

Вечером она читала Достоевского, восхищалась его юмором. Я задумывался над ее приверженностью к умствующим писателям – Достоевскому, Томасу Манну. И читал странный роман Зощенко "Над восходом солнца", почему его одолевала хандра, и что писатель дожжен быть здоровым, жизнерадостным. Иначе не стоит писать.

Перед отъездом снимал первый урожай ранних яблок – грушевки и мельбы, упаковывал в деревянные ящики. Света порезала клубни гладиолусов лопаткой и в испуге спряталась – нету, мол. Еле нашли…

____

Не хочется выходить из этого светлого прошлого мира в наше настоящее время. Как это тягостно – возвращаться! Лучше бы остаться там навсегда, чтобы не переносить снова то, что мы с мамой пережили.

14

Забитый солнцем на просторах полей и свежей зеленью садов, я вышел в сложный город, в свое учреждение, похожее на казарму, с сидячей однообразной работой, с бытовыми заботами и горестями сослуживцев. Это было тяжелым отрезвлением.

– Хорошо отпуск провел, – докладывал я. – Целый день вертелся на земле, залезал на деревья, – наслаждение. А продуктов на ветках – видимо невидимо. Сливы рвал, так упал с вершины. С шумом! Знаете, как лоси через чащу пробегают. И сейчас в состоянии упавшего с высоты.

Прохоровна изнывала от смеха. Потом смотрела жалостливо.

– Мой Андрей Иванович тоже стал таким садоводом! Он все делает, как Ручкин скажет. Тот сказал – вырубить! И мой – наготове с секатором. По его совету вырезал весь низ вишен. А там-то самые вишни. Я ему говорю: "С твоим росточком только внизу и рвать вишни». А Ручкин раньше был по технике, а потом внезапно выучился на садовода. Хоть у него ничего не растет, но это не мешает ему давать указания всему дачному району.

Она расцвечивала подвиги мужа, стыдясь его низкого росточка.

– Как тут без меня?

Прохоровна всплакнула.

– Не могу писать решения по каждому совещанию. Тошнит.

Это она из-за ссоры с шефом, когда ей приходится писать решения одной, а остальные ходят только. Я бодро посоветовал:

– Альпинист не должен смотреть на вершину, а только на 10 метров вперед, и тогда преодолеет. Вот и вы – на одну строчку вперед.

– Да ну тебя! Я о деле, а ты треплешься.

Здесь было одно и то же.

Вошла изможденная тетка, с шубой на руке.

– Мне эксперта бы.

Тетка купила шубу, "на месте, где сидим, вы понимаете? – вытерлось".

Она причитала:

– Легко ли? 325 рублей заплатила, в кредит, еще не выплатили, а уже износилась. Дочери купила, копила всю жизнь.

Прохоровна искусственно пригорюнилась.

– Да, конечно. Но что поделать – эксперт не может назвать это производственным дефектом, поскольку тут замины – это же искусственный мех.

Та ушла успокоенная от безнадежности, махнув рукой.

Прохоровна вздыхала.

– Это отвратительно. Все-таки жалко покупателей, ой, жалко. Эксперт прав, но и покупатель прав – покупаем по дешевке то, что за границей на один сезон покупается, а продаем дорого, мех-то искусственный, а цена – естественного. Наденешь – и замины. Но покупатель не виноват – отвалил кучу денег.

В женском кругу обсуждали подарок ко дню рождения Прохоровны. Ирина оживилась.

– Белье? На радость ее Геннадию Ивановичу?

– Коротенькую комбинацию, – радовалась Лиля. – Чтобы распахивалась перед ним.

– Цвета роковой ночной воды.