Родом из шестидесятых

На кухне она извинялась:

–Надо же как-то устраивать свою жизнь.

Когда они уехали, любезность Кати как рукой сняло.

– Где был? Уже десять вечера, а ты был с трех свободен.

Я обрадовался.

– Я тебе еще нужен? Я не как твой кумир, бывший Валькин обожженный, она была ему не нужна.

– Вы похожи с обожженным. Он вначале говорил, что его не понимает его жена Валя. В смысле, мало спит с ним.

Она улыбнулась, помягчела.

– Он как-то не застал жену вечером и написал записку в стихах: «Я устал тебя ждать, ухожу гулять Хамство издеваться, да еще стихами. Ты что улыбаешься?

– А я тебе напишу: "Если ты меня придумала, быть таким я не смогу".

Я вышел на крыльцо. В полутьме ровные грядки клубники.

Она вышла тоже.

– Испортил вечер. Ну, сказал бы, что не приедешь, мы бы остались в городе.

– Трудился.

– Языком, болтая с друзьями?

– Над собой.

Она повеселела и торжественно объявила:

– Я тоже начинаю гулять. Тем более, есть с кем. Не спрашивай, куда иду, и когда приду. Хватит с меня все время думать, где ты находишься.

Мне снова стало больно, что меня не любят.

Залез к себе наверх. В окно бьют мотыли. Холодно, а я в "слипах" Разболелось колено. В постели читал Хэма, чувствуя тревогу, что теряю время.

Она пришла ко мне наверх.

– Ну, что? Тебе класть твои вещи направо, а наши – налево? А молоко, что купил, можно попить? Слушай, а где ты будешь справлять свои сексуальные потребности?

– В твоей постели.

– Ха-ха. А мне функции жены исполнять, или уже нет?

Села на колени, целуя гордого, мотающего мордой, чтобы хоть глазом читать книгу.

Потом говорили о Светке.

– У нас с тобой разные взгляды на воспитание. Ты целиком отдаешься, а я нет, не нужно, считаю.

– Она слишком неразвита сейчас, для своего возраста.

– Разовьется и без нас. Флобер, вон, в десять лет еле читал. Жизнь воспитывает, и нужно помогать только жизни. А если самому браться – сил не хватит. Хотя, хорошо бы, конечно.

– Я в обиде на мать, – вздохнула она. – Мной не занималась в ее возрасте. И много пробелов. И у тебя их немало, тебя не воспитывали, и это жить мешает.

Утром копал вываленный у забора навоз под яблони, до обеда. И снова копал – до вечера.

Она, молчаливая, подогрела на газе обед.

Ели молча. Светлана лезла между нами.

– Мама, а почему ты Ефимовой была?

– Вышла замуж за папу, и стала Петровой, – смягчилась она.

– А меня не было совсем?

– Не было. Совсем не было.

– А когда вы меня завели? Когда ты сходила замуж за папу?

Для нее это была фантастика. Впрочем, и для нас тоже.

16

Встретился с Валеркой Тамариным. Он объявил:

– Фу, наконец, развожусь с женой. Вот только жить негде.

Вытянул из сумки свое приданое – бумаги, которые забрал с собой.

– Во, разве плохо? – тыльной стороной руки хлопал по своим материалам из разных газет. – Там интервью с артистами, приезжавшими в Харьков. О первом комсомольце Харькова, и так далее.

– А что, разве плохо? А это – ведь глядится?

Потом пошла его розовая юность – вынимал бумаги и фотографии. Вот он – первокурсник, декан общественного университета молодежи, а вот высказывания декана в больших газетах. Потом – корочки всех цветов.

– Во, де-кан, видишь? Во – путевка в Донбасс. Во! Ну это так – пропуск в общежитие. Во! Студбилет, а по нему тушью "Разрешается посещать все студенческие общежития Харькова". Понял?

Зашли в "стекляшку" на Волхонке. В "стекляшке" обмывали издание книжки о юбилее какого-то института с участием "литературных негров" Коли Кутькова и Бати. Коля показал на страницах свои вкрапленные четверостишия, а Батя – его предисловие, набранное петитом.

К нам присоединился знакомый Коли "стихийный" поэт в мятой шапке, с журналом "День поэзии" подмышкой.

– Гад буду, сам Светлов подписал, – тыкал в обложку он: – "И поэты, и энергетики, Все мы работники этики. М Светлов". Это мы пили вместе, гад буду, пьяный подписал.