Увидев меня, он аж подскочил.
– Анька? – спросил он. – Ты же вещи, вроде, свои собирала вчера? Не видела мою маленькую пепельницу с деленьицами?
С ужасной досадой я отметила, что по поводу нашей ссоры он даже не переживает. Я спросила дрогнувшим голосом:
– Скажи, кофе вреден или нет? И сколько раз в день его можно пить? И правда ли, что детям его нельзя? И почему все вдруг стали пить именно кофе?
К моему удивлению, папа немедленно принялся отвечать.
– Видишь ли, – сказал он развязнее и дружелюбнее, чем обычно – Когда то, давным-давно, весь кофе в мире был одинаковым. И мир был одинаковым вместе с ним.
Поэтому мы готовили и пили все, что есть и не парилсь.
– Разве сейчас мир такой разный? – спросила я и села поближе.
– Да, слишком разный. Раньше все любили и кофе и пиво и группу «Раннинг Вайлд»…
– Ну, а теперь? – наседала я.
– А теперь… в этом мире многие вещи устарели. Вместо них появились новые. Соя, глютен и так далее. И, конечно новый кофе. Лично я считаю, что кофе просто должен оставаться честным. Как пиво. Как стакан воды. Как любовь с первого взгляда. Как татуировки в виде черепов и жизненных принципов…
Виммельбух папы уже давно выпал у него из рук, а он всё разглагольствовал и разглагольствовал. Я подвинулась ближе. Скорее всего, он уже был готов о многом мне рассказать, но неожиданно что-то защекотало меня под задницей. Оказалось, все это время я сидела на закопанной под одеялами Бертой Штерн. Она уже не могла больше терпеть и хихикала прямо в голос. От этого было ужасно щекотно.
– Господи! Что вы забыли в моей кровати, Берта Штерн? Это мерзко! – заорала я. Я не просто орала, а взрывалась ненавистью ко всему окружающему.
Дурные глаза Берты постепенно обретали форму. Не переставая хихикать, он запищала на весь дом каким-то сдавленным дурным голосом:
– Нашла!
Тыкнув пальцем в старый, любимый, сто раз мной читаный виммельбух, Берта подчеркнула длинным ногтём изображение маленького толстого чёрта. Этого чёрта никому не удавалось найти.
– Он? – Берта захохотала во весь голос. – Он!
Тут я схватила её за трусы и постаралась выкинуть Берту вместе с ними в окошко.
На следующее утро папа не вставал с моей постели до того, как на работу идти, Думаю, он проделывал это из чистой вредности. По его мнению, после скандала с разрыванием на две части трусов Берты Штерн, виноватой себя должна была чувствовать я, а не он. Но я не чувствовала себя виноватой.
Конечно, пришлось перегнуть палку с этими трусами. И, кстати, это не помогло. Папа всё равно лежал на моей кровати в одежде. А с ним рядом лежала длинная Берта. Они копались в моих «Виммельбухах», периодически разражаясь ругательствами на двух языках, и курили по очереди из маленьких трубочек. Наблюдать такое было невозможно. Надо было срочно противодействовать.
Прогнать Берту не получилось, поэтому я снова сбежала. Только не смейтесь сейчас надо мной. Если я ухожу и возвращаюсь, а потом опять ухожу, значит именно того мне и надо. На этот раз к уходу я подготовилась основательнее.
7
Зашвыривая спальный мешок и пенку в кусты акации, я ухмыльнулась. С гордостью посмотрела на светившую с неба луну. Если скажете, что я плохо обделываю такие делишки, как уход из родительского дома, получите от меня в глаз!
– Все дела сделала? – спросил Ходжа.
Он стоял рядом и ждал, когда я закончу прятать спальные причиндалы. Неподалёку орали сирены от машин и играла дискотека. Страха остаться одной не было.
– Если сделала, то идём. Покажу тебе наш киноклуб.
– А кролика? – спросила я.
– И кролика тоже…
Непонятно с чего я решила, что киноклуб действительно должен быть похожим на киноклуб. Думала, будет что-то со стульями, складывающимися пополам и ещё большими плюшевыми занавесками, чтобы солнце ненароком не засветило в тот момент, когда показывают фильмы. Но ничего подобного я не увидела. Кролика, кстати, тоже не нашла. Вокруг были только разбитые стёкла и вымазаный в краске бетонный пол. Мы находились внутри огромного холла какого-то старого общественного здания.
«Анан-аас!», – крикнула я внутри – «Анан-аас!». Эхо разнесло по сторонам на расстояние километрадругого.
Ходжа нетерпеливо потянул меня за рукав. Оказалось, что здание с разбитыми окнами – это только парадная часть. Мы спустились в грязный и тесный полуподвал. Перед входом можно было увидеть полустёртую надпись «Террорист Карлос».
Затем мы спустились по лестнице в полуподвал. Запах был спёртым. Пахло резиной с какашками. Спускаясь, приходилось то и дело переступать через лужи, натёкшие со стен. Впрочем, если не обращать внимание на запах и сырость, внутри было вполне себе ничего. Можно даже сказать, было довольно уютно.
На стенках висело штук пятнадцать плакатов со старым французским кино, там где все персонажи носят пальто и на редкость суровы. Каждому из суровых французов кто-то располосовал глазки бритвочкой. Получилось, как будто они взирают на нас торжественно, с тайным смыслом. Наверняка поэтому и «киноклуб», догадалась я. Но потом всё-таки увидела старый кинопроектор и экран размером с салфетку. Под проектором, на пивном ящике сидел потасканный тип с едва пробивающимися усами. На вид лет четырнадцать. Глаза у парня были красными как барбарис.
Тут я поняла, что мне не приходилось видеть этого парня раньше. Как бы вам объяснить? Понимаете, мы здесь все ходим в одну школу. И не просто так эта школа разделена надвое, репербанские дети не просто так у всех на виду и не просто так они делятся на две категории. Я видела специальное дело о школьниках в руках нашей бабушки Дульсинеи. Там были обозначены наши имена и дурные привычки. Степень опасности наших перемещений тоже была обозначена. Если бы не эти карточки, мы никогда не узнали бы, что Ходжа Озбей поёт в хоре пожарников. Но этого барбарисного в списках не было. И в школе про него слыхом не слыхивали. Значит, он был не наш.
– Королёк Конинхен, – представил барбарисного типа Олли. – Кролик. Не подумай только что он у нас тут за главного.
Королёк недовольно сверкнул красными глазками.
– То есть, вы хотите сказать, что это и есть ваш так называемый кролик? – разочарованно спросила я.
– Да! – хором сказали ребята.
– И это ваш так называемый киноклуб? – протянула я.
– Да!
– Почему же я раньше не видела этого кролика?
– Он скрывается от полиции! – чувствовалось, что Ходжа просто перед ним трепетал.
– И его прошлое покриминальнее твоего, – гордо сказал Олли. – Покриминальней некоторых, что уж тут говорить!
После слов «криминальное прошлое» Королёк перевёл взгляд на меня. Всё еще без особого интереса, но уже с оттенком доброжелательности. Наконец, разгладив пальцами морщину как пластилин, Королёк пропищал с еле распознаваемым оттенком дружелюбия:
– Привет сокорешникам!
– Меня зовут Ана. – холодно ответила я.
– Это моя девушка, – подмигнул вдруг Ходжа и помахал Корольку рукой через моё же собственное плечо. Я с негодованием сбросила его руку.
– Меня зовут Ана Ананас, – поздоровалась ещё раз я, желая знать как к этому Корольку подкатить – по человечески или по кроличьи.
– Моё имя Кролик Королёк Конинхен.
И опровергая всё сказанное до этого Олли, Кролик добавил: