Пробуждение весны

Ильза: Дойдем до нашего дома!

Мориц: Зачем? – Зачем?

Ильза: Пить парное козье молоко! – Я завью тебе локоны, колокольчик на шею повешу. У нас и козленочек есть, – ты с ним можешь поиграть.

Мориц: Мне домой пора. – На моей совести еще Сасанида, нагорная проповедь… параллелепипед. – Покойной ночи, Ильза.

Ильза: Приятных снов. – Вы, конечно, еще ходите к вигваму, где Мельхиор Габор зарыл мой томагавк? – Бррр!.. Да что я тут с тобою, – я вся в грязи!

(Торопливо уходит).

Мориц (один): Достаточно одного бы только слова… (зовет) – Ильза! Ильза. Слава Богу, не слышит.

Я не так настроен. – Для этого нужна свежая голова и радостное сердце. – Жаль, жаль прозевал.

… Я буду рассказывать, что над моею кроватью висело огромное хрустальное зеркало, – что я был несдержанно страстен, – что я заставлял ее проходить передо мною по коврам в длинных, черных шелковых чулках, в черных лакированных ботинках, в длинных черных перчатках с черной бархоткой вокруг шеи, – что в припадке исступленья я задушил ее подушкой, – я буду смеяться, когда заговорят о сладострастии… я буду – кричать! – я буду – кричать! Ильза! – Приапия! – Безумие! – Это меня обессиливает. – Это – дитя счастья, это – дитя солнца, – это – дева радости на моем горестном пути! – О! – О! –

(У придорожного кустарника).

Вот я снова невольно нашел ее, – дерновую скамью. Царские кудри со вчерашнего дня, кажется, еще выросли. За ивами все тот же вид. – Вода в реке движется тяжело, как расплавленный свинец. – Да, как бы не забыть.

(Вынимает из кармана письмо г-жи Габор и сжигает его).

Как перебегают искры – туда и сюда, вдоль и поперек – души! – падающие звезды!

Перед тем, как я зажег бумагу, видна была трава и полоса горизонта. Теперь стало темно. Теперь уж я не пойду домой.

Действие третье

Сцена первая

(Учительская. – На стенах портреты Песталоцци и Жан-Жака Руссо. Вокруг стола, покрытого зеленым сукном, над которым горит несколько газовых ламп, сидят профессора Аффеншмальц, Кнюппельдик, Гунгергурт, Кнохенбурх, Цунгеншлаг, Флигентод. На главном месте, в высоком кресле ректор Зонненштих. Сторож Габебальд у двери).

Зонненштих: Господа, не угодно ли кому-нибудь сделать еще какие-нибудь замечания? – Господа! – Если мы вынуждены ходатайствовать перед министерством народного просвещения об исключении нашего ученика, то это обусловлено важными причинами. Мы не можем уклониться от этого, потому что должны загладить уже свершившееся несчастье, потому что должны обеспечить наше заведение от подобных ударов в будущем. Не можем и потому, что должны покарать нашего порочного ученика за деморализующее влияние, оказанное им на своего товарища по классу; и наконец, потому, что должны воспрепятствовать его влиянию на остальных соучеников. Мы не можем – и это, господа, самое важное основание – потому, что должны охранять наше заведение от опустошительной эпидемии самоубийств, которая охватила уже многие гимназии и которая насмехается над всеми усилиями просвещенных педагогов привязать учеников просвещением к просвещенной жизни. – Не угодно ли кому-нибудь сделать еще какое-нибудь замечание?

Кнюппельдик: Я не могу больше скрывать свою уверенность, что настало наконец время открыть где-нибудь окно.

Цунгеншлаг: Здесь а-а-атмосфера, ка-ка-как в подземных ката-катакомбах, ка-как в а-а-актовом зале Вацларского Ка-ка-ка-мерихта.

Зонненштих: Габебальд!

Габебальд: Слушаю, господин Ректор!

Зонненштих: Откройте окно! У нас в городе, слава Богу, атмосферы достаточно. – Не угодно ли еще какое-нибудь замечание?

Флигентод: Если мои коллеги хотят, чтобы открыли окно, то я, со своей стороны, не могу ничего возразить против этого. Я только хотел бы просить, чтобы окно было открыто не за моей спиной.

Зонненштих: Габебальд!

Габебальд: Слушаю, господин Ректор!

Зонненштих: Откройте другое окно. – Не угодно ли еще какое-нибудь замечание?

Гунгергурт: Не желая возбуждать пререканий, я хочу только напомнить факт, что другое окно замазано еще с осенних каникул.

Зонненштих: Габебальд!

Габебальд: Слушаю, господин Ректор!

Зонненштих: Оставьте закрытым другое окно. Господа, я вижу себя вынужденным поставить предложение на баллотировку. Прошу коллег, желающих, чтобы единственное могущее быть открытым окно было открыто, – приподняться со своих мест. (Считает) – Один, два, три. – Один, два, три. – Габебальд!

Габебальд: Слушаю, господин Ректор!

Зонненштих: Оставьте и это окно закрытым! – Я, со своей стороны, полагаю, что лучшей атмосферы и желать нельзя! – Не угодно ли кому-нибудь сделать какое-нибудь замечание? – Господа! – Возьмем тот случай, что мы не будем просить министерство об исключении нашего порочного ученика, – тогда министерство народного просвещения сделает нас ответственными за совершившееся несчастье. Из числа гимназий, постигнутых эпидемией самоубийств, те гимназии, где двадцать пять процентов умерших пало жертвою эпидемии самоубийств, министерство народного просвещения временно закрыло. Охранять наше заведение от этого потрясающего удара является долгом нашим как хранителей и попечителей заведения. Нас глубоко огорчает, уважаемые коллеги, что мы не можем превосходные успехи нашего порочного ученика признать за смягчающее обстоятельство. Снисходительные приемы расследования, которые могли бы привести к тому, чтобы наш порочный ученик был оправдан, в настоящее время, ввиду серьезной угрозы существованию заведения, не может быть оправдан. Мы видим себя поставленными в необходимость судить виновного, чтобы не быть судимыми, несмотря на свою невиновность. – Габебальд!

Габебальд: Слушаю, господин Ректор!

Зонненштих: Приведите его сюда!

(Габебальд уходит).

Цунгеншлаг: Если ца-ца-царящая здесь атмосфера считается, с компетентной стороны, хорошей, то я хотел бы вынести предложение, во время ле-летних каникул и второе окно за-за-за-за-за-за-заморозить.

Флигентод: Если нашему дорогому коллеге, Цунгеншлагу, помещение кажется достаточно хорошо вентилируемым, то я хотел бы внести предложение устранить вентилятор во лбу нашего дорогого коллеги Цунгеншлага.

Цунгеншлаг: Та-та-таких слов я не могу позволить! – Гру-грубости я не обязан выслушивать! – Я еще владею моими пя-пя-пя-пятью чувствами…

Зонненштих: Я вынужден просить наших коллег Флигентода и Цунгеншлага, прекратить дебаты. Кажется, наш порочный ученик уже идет по лестнице.

(Габебальд открывает дверь, в которую входит Мельхиор, бледный, но спокойный).

Зонненштих: Подойдите ближе к столу! После того, как г-н рантье Штифель узнал о безбожном поступке своего сына, огорченный отец, в надежде найти объяснения ужасного деяния, осмотрел вещи своего сына Морица, и нашел в них записку, которая, не разъясняя нам мотивов ужасного деяния, дает достаточное объяснение морального растлевания истинного виновника. Я говорю о сочинении, составленном в форме диалога, озаглавленном "Совокупление", снабженном рисунками в натуральную величину, размером в двадцать страниц; сочинение, которое могло бы ответить самым безнравственным требованиям, предъявляемым любителями неприличного чтения.

Мельхиор: Я…

Зонненштих: Вы должны вести себя тихо. – После того, как г-н рантье Штифель вручил эту рукопись нам, и мы дали огорченному отцу обещание во что бы то ни стало найти автора ее, – почерк этой рукописи был сравнен с почерками всех учеников и, по единогласному мнению ученого персонала, равно как и по мнению нашего уважаемого коллеги, преподавателя по каллиграфии, раскрылось поразительное сходство почерка рукописи с вашим.

Мельхиор: Я…

Зонненштих: Вы должны вести себя тихо. – Несмотря на подавляющий факт признанного неоспоримыми авторитетами сходства, мы считали себя обязанными воздержаться от дальнейших мероприятий до тех пор, пока не услышим от виновного признания в его проступке против нравственности, в связи с возникшим поводом к самоубийству. -

Мельхиор: Я…

Зонненштих: Вы должны отвечать на точно формулируемые вопросы, которые я вам поставлю, откровенным и почтительным "да" или "нет". Габебальд!

Габебальд: Слушаю, господин Ректор!

Зонненштих: Книгу протоколов! – Прошу нашего секретаря, коллегу Флигентода, с этого момента записывать по возможности дословно. (К Мельхиору). – Вы знаете эту рукопись?