Двадцатый век Натальи Храмцовой

– Папа рассказывал много весёлых случаев из газетной своей жизни. Вот один из них.

У крестьян брали в армию лошадей. У одного крестьянина забрали лошадку. А тот взял и написал Калинину жалобу. От Калинина письмо переправили в Сенгилей с резолюцией: верните крестьянину лошадь или дайте другую взамен. А в Сенгилее – начальником – «братишка», бывший матрос, который Калинину отправил телеграмму: «Дай сам коли она у тебя есть».

Тогда крестьянин пришёл с жалобой в газету «Заря». Швер говорит: «Давай посылай все свои документы тому, кто выше Калинина». Послали. Потом крестьянин приходил и благодарил: «Дали лошадь-то мне». Но кому они посылали, не знаю.

Ещё один случай. По-моему, из того же района на редакцию пришла телеграмма: «Христос Воскресе!» Мало того, что в большевистскую газету, да ещё где редактор – еврей. Папа подошёл к Шверу: «Как быть? Что ответить?» – «Так и ответьте: «Воистину Воскресе. Александр Швер». (Смеётся).

У отца был на редкость лёгкий характер. Я никогда от него до 37-го года никаких страхов не слышала. В рассказах отца было больше смешных историй (даже тогда). Ну, а я это, естественно, всё слушала, запоминала. Иногда чего-нибудь не то говорила в школе.

6 апреля 1997 года. Наталья Сергеевна – А.С. Бутурлину в Москву.

(…) Каспарову я не верю: никакая полная смена власти ничему не поможет. Дело в народе, в котором взлелеяли худшие, а часто и самоубийственные черты. А власть у нас сейчас – плоть от плоти этого самого народа, его часть и не всегда самая скверная.

Конечно, как Думу покажут – с души воротит, но ведь в трамвае и метро – тоже самое. Те кухарки, как мечтал землячок, и управляют государством. Естественно, воруют (и масштаб уже не кухаркин!), конечно, бранятся непристойно и даже дерутся публично – а мы все ещё удивляемся. Значит прав Каспаров – сменить? Так где вы других найдёте – честных, жалеющих замордованный и продажный народ, умеющих создавать – разрушать-то мы все молодцы?! Ну, найдётся десяток – так «кухарки» сожрут без соуса, а народ, которому давно уже внушили ненависть к интеллигенции, с визгом и гамом этих избранных проклянёт.

(…) Не помню, писала ли о передаче Радзинского об А.И. Солженицыне. Автор, как всегда, был блестящ и глубок и объяснил мне некоторое разочарование, которое испытала, когда Александр Исаевич вернулся. Мысль Радзинского: «Мы ждали пророка, который поможет нам «обустроить» наши сердца и призовёт к покаянию. Он имел на это право! А он занялся экономикой, говорил в Думе о земстве, где его не слушали». Я передаю смысл, но ручаюсь за верность толкования – мне это очень близко. Наверное, пророку не надо было заниматься чёрной работой и метать бисер перед свиньями. А все-равно святой, и ошибается, потому что святой (…)

Взялась за воспоминания декабристов. Святые люди были. И вдруг читаю у барона Розена о том, как А. Бестужев бросил Следственной комиссии: «В России кто смел – грабит, кто трус – ворует» (…)

– Ещё из папиного послужного списка:

«Апрель 1920 г. Декан Коммунистического факультета Симбирского госуниверситета.

Май 1921 г. Заведующий губернским госиздатом.

Октябрь 1923 г. Инспектор ГУБОНО.

Ноябрь 1925 г. Заведующий промышленно-экономическим техникумом».

Папа совершенно искренне верил во Владимира Ильича Ленина, он был членом партии с 1919 года. И вышибли его из этой партии как социально чуждый элемент в 1930-м году. Во время чистки.

Причём, я спрашивала: «Пап, а где была чистка, когда тебя выгнали из партии?» – «В актовом зале вашего пединститута». (Так что даже это знаю). Назад в партию ему предложили в 56-м году (кто-то из старых большевиков, кто знал его много лет). Папа сказал: «Не надо, спасибо».

В отличие от папы мама в партию никогда не вступала и вообще как-то держалась подальше от политики. Я очень верила папе и в позиции мамы мне очень долго трудно было разобраться.

У отца был младший брат Александр, разница года три-четыре. Он был врачом, их пропустили по ускоренному курсу и успели к Первой мировой в армию выпихнуть. Умер он во время Гражданской войны – то ли у красных, то ли у белых. Он был и у тех, и у других, его нигде не трогали – врач. Умер от сыпняка во время эпидемии где-то в Поволжье.

У обеспеченных и интеллигентных людей золото и драгоценности тогда забирали. Насажали их в тюрьму и требовали отдать ценности. Меня внучка Жиркевича когда-то спрашивала: «А ваш отец не был знаком с моим дедушкой?» – «Был. И даже ваш дед читал ему стихи, написанные в тюрьме. Оттуда я помню только две строчки: «Несут зловонную парашу приват-доцент и генерал…»

Генерал был Жиркевич, кто был приват-доцент, я не знаю. Жиркевич сидел в женском Спасском монастыре, там был первый в Симбирске концентрационный лагерь.

Жиркевич Александр Владимирович (1857-1927), военный юрист, литератор, коллекционер. Из семьи потомственных военных. Внук И.С. Жиркевича, симб. губернатора в 1835-1836. С 1883, после окончания Военно-юридической академии в Петербурге, служил в Виленском воен.-судеб. ведомстве. Отдельными книгами вышли его произведения: поэма «Картинки детства» (СПб., 1890), сб. стихов «Друзьям» (СПб., 1899), «Рассказы 1892-1897» (СПб., 1900). Занимался благотворительностью. Был дружен с И.Е. Репиным. Из четырёх портретов Ж. работы Репина один (1888) находится в Ульяновском художественном музее.

В 1908 принял должность судьи в воен. ведомстве Вильно, но через несколько месяцев ушёл в отставку в знак протеста против введения военно-полевых судов и смертной казни для политзаключённых. В 1915 Ж. эвакуировался с семьёй в Симбирск, где стал попечителем 10 госпиталей, 3 тюрем и воен.-гарнизонного кладбища. Участвовал в работе учёной архивной комиссии. Познакомившись в 1916 с чувашским просветителем И.Я. Яковлевым, записал и литературно обработал его воспоминания (…)

После революции 1917 бедствовал с семьёй, с трудом получая работу. В 1922 Ж. передал в Ульян. худ. музей – фактически даром – огромную коллекцию (около 2 тыс. ед. хранения по описи) картин, графики, старопечатных книг, предметов историко-литер. значения (…) «Дневник» Ж. представляет собой историко-культурную ценность. В нём широко отражены связи Ж. на протяжении 1880-1925 с общественными и государственными деятелями, представителями русской культуры, в т.ч. с Л.Н. Тослтым, В.С. Соловьёвым, И.А. Гончаровым, А.Н. Апухтиным, А.Ф. Кони, симбирянами И.Я. Яковлевым, Н.И. Ашмариным, Д.И. Архангельским, П.Л. Мартыновым, В.А. Колосовым, Ф.О. Ливчаком и др. (…)

Н.Г. Подлесских-Жиркевич.

Ульяновская-Симбирская энциклопедия, том I, 2000 г.

– В Симбирске, где-то в начале 1920-х папа стал преподавать в Школе-коммуне имени Карла Маркса, там, где нынче госпиталь ветеранов войн. Ребятишки были одеты в костюмы кадетов – больше надеть было нечего. Потом они ловили на улицах собак и их варили. Там были сказаны замечательные слова, которые я не устаю повторять. Папа будит в бывших дортуарах деток, а один из них отвечает: «Не трог, буду спать до социального рассвета». (Смеётся).

Было совершенно особое время. Туда набирали беспризорников. Были, например, дети белогвардейцев, которые отстали от каких-то составов, их подбирали на станциях и в подворотнях (за что Дзержинского хвалили, и правильно хвалили), там были дети репрессированных. И вот в эту же школу, куда привозили вшивых беспризорников, отдавали своих деток партийные руководители. Там, например, учился Филька Ксенофонтов, будущий комсомольский вождь, которого посадят в 37-м году.

Потом Филька устроил туда же свою сестрицу Райку (рыжую, курносую), которая была абсолютно неграмотна и к тому же ленива. И когда её ругали, она говорила: «Я всё Филе скажу и вобше иголку проглону». Это была Райка. Насчёт Фили мои родители говорили, что это был редкостно талантливый человек. За что его убили, так и не поняли.

Ксенофонтов Филипп Алексеевич (1903-1938), общественный деятель. Осенью 1918 был одним из организаторов союза учащихся – коммунистов «III Интернационал» в первой пролетарской школе им. К. Маркса в Симбирске. В том же году вступил в ряды Коммунистической партии. В 1919 принимал активное участие в создании губернской организации РКСМ. В 1919-1920 – секретарь, отв. Секретарь губкома комсомола, редактор газеты, а затем журнала «Юный пролетарий» – органов губкома РКСМ. В последующие годы находился на редакторской и партийной работе в разных городах страны. В 1938 расстрелян в связи с обвинением в принадлежности к троцкистско-зиновьевскому блоку.

Л.М. Константинова.

Ульяновская-Симбирская энциклопедия, том I, 2000 г.

– В этой школе-коммуне учился какой-то родственник Свердлова. Папа говорил, что мальчишка замечательно играл в шахматы.

Папа преподавал историю, географию, а когда приняли Конституцию – преподавал и её (был такой предмет). И помню две строчки из его стихов: «Хорошо, что теперь померла Конституция и не надо сдавать нам немедля зачёт».

Была такая девчонка по фамилии Хелло, у неё отец был белый офицер, скрывал это и был репрессирован. Она в восьмом классе сказала моему отцу: «Сергей Палыч! Мы боимся вам говорить, как мы вас любим. Потому что мы же все дети репрессированных, скажут, что и вы виноваты!»

Была хорошенькая, стройная девочка Алька Бойчук. Тогда на праздниках делали гимнастические пирамиды. И вот тоненькая длинная Аля забиралась на самый верх и громко говорила: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» А отец у неё в это время сидел.

Как-то раз директриса упрекнула папу, что у него меньше всех было народу на родительском собрании. Он разводит руками и хорошо поставленным голосом говорит: «Марья Степановна! Так у меня же все дети – ни отца, ни матери, тётка из жалости родила…»

У папы была собака, приблудилась к нему, он её подкармливал. Потом кормить её стало нечем. А ребята голодали. Он привёл собаку в школу своим ученикам, они были очень ему благодарны, они её сожрали.

23 июня 1997 года. Наталья Сергеевна – А.С. Бутурлину в Подмосковье.

(…) В ночь на 13-е позвонила подруга и бывший ученик из Москвы и сказали о смерти Б.Ш. Окуджавы. На меня обрушилось настоящее горе – смерть близкого, родного по духу, любимого человека. Этой любви уже около сорока лет, с каждым годом всё больше его понимала – и ошибки тоже. Как всегда бывает при истинной любви – она соединяется с Верой и Надеждой. Всегда верила в его не просто порядочность, а в то, что он сам провозгласил: в его совесть, благородство и достоинство. И всегда надеялась, что пусть не стихи и проза, а хотя бы песни завоюют и облагородят сердца нового поколения – боюсь, что надежда, увы, не сбылась.

Его ностальгически любили родные «шестидесятники», о большинстве которых можно было сказать: «другие ему изменили и продали шпагу свою». Но оплакивали – и себя ведь отчасти. И приличные люди из правительства пришли попрощаться. А у меня всё не проходит боль – я никому не говорю, ещё подумают: «устраивает истерику – обожаемый бард умер».

Правда, смерть отняла любимого барда, поэта, интересного прозаика – отняла у многих. Для меня он был чем-то неизмеримо большим. И ещё – с ним навсегда ушло моё время – согласитесь, я ведь не типична для своего поколения – тех старушек, которые таскаются на ампиловские митинги с портретом усатого палача на груди.

В своё время – после ХХ съезда – я очень естественно вписалась в нишу с теми, кого потом назвали «шестидесятниками» и лучшим из которых был Булат Шалвович.

Я пишу Вам об этом так длинно, чтобы объяснить, почему же мне так скверно (…)

Моё горе перешло в тихую грусть после сна, в котором я вела довольно долгую беседу с Б.Ш., где он меня уговаривал не мучаться и объяснил, почему должен был уйти: «Понимаете, время кончилось. Пора». Вот бы Фрейду рассказать…

Но во время передачи, посвящённой Окуджаве, плакала.

Спасибо, что подробно написали о нём, счастливый Вы человек, что видели его близко и всяким. Я ведь тоже его любила – всякого. Я всё вспоминаю его «Пора» из сна. Умерли, погибли, неузнаваемо изменились любимые мои «шестидесятники» – недавно повторяли фильм про них – старый, Виноградова. Нет Шукшина, Высоцкого, Шпаликова, О. Даля. Во что превратился О. Табаков, каким исписавшимся монстром стал А. Вознесенский, противно-манерной молодящейся старушкой стала красавица Белла – тогда наивно-романтичная, ныне – со следами «не былой красоты на лице», а всех мыслимых пороков. И ведь словечка в простоте не скажет, всё с ужимкой. Господи, прости, ну что я на неё бедную накинулась?!

Просто мне вдруг стало неуютно жить не в моём времени. Уж на что Солженицын был шире всякого времени, а достал его инфаркт – сейчас и в России, а не в тихом Вермонте. Господи, да почему же не назвать площадь или проспект именем Солженицына при его жизни?

(…) Наша припрезидентская молодёжь мне, в общем, приятна, но светлых надежд не внушает. Именно оттого, что они и впрямь «чтут уголовный кодекс», наверное, но насчёт моральных установок – большие сомнения. Вы ведь тоже об этом пишите в своём отклике на статью в «Известиях». Но среди зверинца Думы молодые и симпатичные Немцов и Сысуев – просто отрада для глаза. А Сысуев ещё и бардовские песни хорошо поёт. И все-равно – из другого времени. Гайдар – из «своего»… Не говоря уж о С.А. Ковалёве – этот из «праведников». Только его не видно и не слышно.

И не столько власть отталкивает интеллигентных, честных и праведных, а народ – то ли это слово в кавычках писать, то ли без. О «людях холопского звания» написал Некрасов: «Чем тяжелей наказание, тем им милей господа». Уж очень их много, жаждущих «сильной руки». А способность к забвению – феноменальная! А зависть – патологическая! А полная неспособность к раскаянию… И это всё – у родного народа. И я перечислила только те качества, которых, к счастью, нет у меня, а сколько общих, увы, не лучших черт…