– Слава тебе, Господи! – воскликнул Володыевский.
– Есть еще приписка, – сказал Заглоба, заглядывая в письмо через плечо Володыевского.
– Правда! – сказал рыцарь и продолжал чтение:
«Податель сего письма, есаул миргородского куреня, заботился обо мне, когда я был в Сечи в плену; теперь он помогал мне в Киеве и взялся доставить вам это письмо с опасностью для жизни; позаботьтесь о нем, чтобы он ни в чем не нуждался».
– Вот хоть один благородный казак нашелся! – сказал Заглоба, подавая Захару руку.
Старик пожал ее с достоинством.
– Мы его вознаградим! – прибавил Володыевский.
– Это сокол, – ответил казак, – я его люблю и не ради грошей пришел сюда.
– И у тебя в гордости недостатка нет, многие из шляхтичей позавидовали бы тебе, – сказал Заглоба. – Не все между вами мерзавцы, не все… Но не в том дело. Значит, Скшетуский в Киеве?
– Точно так.
– И в безопасности? Ведь, говорят, там чернь шалит.
– Он у полковника Донца живет, ему ничего не сделают; наш батько Хмельницкий приказал Донцу беречь его как зеницу ока.
– Чудеса творятся! Откуда же у Хмельницкого такая любовь к Скшетускому?
– Он его давно любит.
– А говорил тебе Скшетуский, чего он ищет в Киеве.
– Как не говорил! Он ведь знает, что я его друг… Я искал ее и с ним, и один, так должен он был сказать, чего ищет.
– Но вы до сих пор не отыскали ее?
– Нет. Там скрывается много ляхов, они ничего не знают друг о друге, потому трудно найти. Вы только слышали, что там чернь убивает, а я это видел. Не только режут ляхов, но и тех, кто их укрывает, даже монахов и монашенок. В монастыре Доброго Миколы у черниц было двенадцать ляшек, так их вместе с черницами удушили дымом в кельях; через каждые два дня казаки сговариваются и ловят ляхов по улицам, а потом топят их в Днепре. Ох как много потопили!..
– Может, и ее убили?
– Может!
– Да нет! – прервал Володыевский. – Уж если Богун привез ее туда, то, верно, устранил все опасности.
– Чего безопаснее в монастыре, а и там находят.
– Ох! – сказал Заглоба. – Так ты думаешь, Захар, что она могла погибнуть?
– Не знаю.
– Видно, Скшетуский не теряет надежды, – продолжал Заглоба. – Господь послал ему испытания, но он и утешит его. А ты, Захар, давно из Киева?
– Ох, давно. Я ушел, когда комиссары возвращались через Киев. Много ляхов хотело бежать с нами и бежали несчастные, кто как мог: по снегам, по сугробам, через леса в Белгород, а казаки гнались за ними и били. Много ушло, но многих убили, а некоторых Кисель выкупил за все деньги, какие у него были.
– О, песьи души!.. Так ты ехал с комиссарами?
– Да, с комиссарами до Гущи, а оттуда до Острога и дальше шел уж сам.
– Так ты старый знакомый Скшетуского?
– Я познакомился с ним в Сечи и стерег его, раненого, а потом полюбил, как родное дитя. Я стар, мне любить некого.
Заглоба позвал мальчика, велел ему подать меду и мяса, и они сели за ужин. Захар ел с удовольствием: он был голоден и устал, потом омочил свои седые усы в меду, выпил и произнес:
– Славный мед!
– Лучше, чем кровь, которую вы пьете,– сказал Заглоба. – Но думаю, что ты честный человек, Скшетуского любишь, не будешь бунтовать, а останешься с нами! Тебе хорошо будет у нас.
Захар поднял голову.
– Я письмо отдал и уйду, я казак, и мне надо с братьями-казаками быть, а не с ляхами.
– И ты будешь нас бить?
– Буду! Я запорожский казак. Мы себе избрали гетманом батьку Хмеля, а теперь король послал ему булаву и знамя.
– Не угодно ли! – сказал Заглоба. – Разве я не говорил, что нужно протестовать?
– А из какого ты куреня?
– Из миргородского, но его уж нет.
– Что же с ним случилось?
– Гусары Чарнецкого разбили его под Желтыми Водами. Теперь я у Донца с теми, что уцелели. Чарнецкий хороший солдат, он у нас в плену, за него комиссары просили.
– И у нас много ваших пленных.
– Так и быть должно. В Киеве говорили, что лучший наш молодец у ляхов в неволе, хоть многие говорят, что он погиб.
– Кто такой?
– Славный атаман Богун.
– Богун убит в поединке.
– А кто его убил?
– Вот этот кавалер, – сказал Заглоба, указывая на Володыевского.
Захар, пивший вторую кварту меду, выпучил глаза, – лицо его побагровело, и он расхохотался.