Три Толстушки: Книга Нехилых Перемен

– Тотошка! Тотошка! Где ты? – доносились крики Эдуарда. – Вернись ко мне! Сеткин тебя не любит!

Продолжая тявкать, Тотошка скреб лапой сияющий бок кастрюли.

– Походу, Сеткин в этой кастрюле, – сказал Сучок поварам. – Ну чо, ребзя, сварите его что ли.

– В этой кастрюле нет никакого Сеткина, – сказал наркоторговец из кастрюли.

– А типа кто тогда говорит?

– Человек-пицца и двухголовый заяц. А Сеткина тут нет, и никогда не было.

– Ладно, хрен с тобой, – Сучок подумал, что наркоторговец вроде как друг артиста Канатова. И Канатов просил только привет ему передать, а не варить в кастрюле. Вдруг вареный наркоторговец выбесит артиста, а люлей опять Сучку ни за что ни про что получать придется. Злить отмороженного на всю голову Канатова совершенно не хотелось. – Типа отбой, пацаны. Просто подержите его в кастрюле часок-другой или типа того.

– И вы нас не зашкварите, многоуважаемый андроид наследницы Софьи? – спросил главный повар.

– Да не, походу. Живите пока, – Сучок широко зевнул. – Только это, я тут мальца заблудился во Дворце этом вашем отстойном. Навигатор короче барахлит.

– Конечно-конечно, я лично провожу вас к нашей всеми любимой наследнице Софье. Для меня это великая честь. Можно сказать, что сегодня счастливейший день в моей жизни. Разве мог я вообразить, что на мою скромную кухню низойдет такое счастье – визит самого высокотехнологичного представителя обладателей искусственного интеллекта, – подобострастно кланяясь, говорил главный повар.

– Э, слышь, диалект искусственный, захлопнись. В тишине прогуляемся.

Глава XII

Инструктор танцев Раздвиног

Что случилось с так и неразоблаченным киборгом дальше, пока неизвестно. Кроме того, мы воздержимся пока что и от прочих объяснений, а именно: в каких отношениях состояли массажист Эдуард, наркоторговец Сеткин и йоркширский терьер Тотошка; каким образом Сучок догадался заглянуть в процедурную комнату №2 и за каким занятием он застал Сеткина; что это был за чудовищный Александр Иванович, и что было в его бумажнике, которому Сучок так ловко приделал ноги…

Все разъяснится в свое время. То есть, существует вероятность, что разъяснится. Уверяю вас, что никаких чудес не происходило, а все совершалось, как говорят ученые, по железным законам логики. Хотя, может быть, и не все. В конце концов, авторский произвол никто не отменял. Книгу написать – это вам не поле переплюнуть. И если не нравится эта книга, будьте любезны, напишите свою собственную и целуйтесь с ней до пенсии. А я, с вашего позволения, хоть и нуждаюсь в этом позволении не более чем в геморрое, продолжу увлекательнейшее повествование.

Итак, сейчас утро. Как раз к этому утру удивительно похорошела природа. Даже у одной старой девы, имевшей выразительную наружность козы, перестало болеть вымя, нывшее у нее с детства, бородка стала выглядеть мягкой и шелковистой, рога не чесались, да и грибковый зуд копыт умерился. Такой целебный был воздух в это утро, словно кто-то добрый щедро подпустил в него веселящего газа. Деревья не шумели, а пели чернокожими голосами зажигательный госпел, вскидывая в благоговении ладони листьев к небу.

В такое утро танцевать хочется не только деревьям, но и вообще всякому. Поэтому не удивительно, что студия инструктора танцев Раздвинога была переполнена.

На трезвую голову, конечно, не потанцуешь. Но мало кто в городе мог пожаловаться на излишнюю трезвость. Дерзкий ром, душевная водка, задорные косячки, волшебные грибочки, праздничные дорожки и радужные пилюльки внушали оптимизм. Даже те граждане, которые в бесконечном алкогольном и наркотическом угаре довели себя до предсмертного состояния, были преисполнены веселой злобой и беспричинной залихватской агрессией. Все знали, что артист Канатов готовит представление, обещающее быть чудовищным и абсолютно невыносимым. Ни для кого уже не было секретом, что наркоторговец Сеткин едва ли сдержит слово и обеспечит всех бесплатным кайфом. Все слышали вой обиженных мятежников, оставшихся без обещанных лимузинов. И на все это людям было плевать. Просто воздух и химический коктейль в их крови требовал движняка. Яростно кричать, бить, крушить или, хотя бы, танцевать.

– Я подумывала сама стать мятежницей, – говорила фонарному столбу хорошенькая, но укуренная в хлам барышня. – Но какой в этом смысл, брат? Лимузинов нет. Их не существует.

– Все ложь, кроме саморазвития, сестренка, – отвечал тощий зеленый юноша с сальными волосами, заплетенными в жидкую косичку. Он решил, что барышня обращается к нему. – Как на счет того, чтобы познать глубины внутреннего космоса через путешествие на моей ракете тантрического секса?

– Предупреждаю. Я откушу тебе голову, говорящий богомол. И яйца, – барышня бросилась на столб, но промахнулась, и повисла на юноше. – Только сначала танцы.

– Танец – это первозданный язык тела, – зеленый юноша с языком поцеловал барышню, и пара устремилась к студии Раздвинога.

На дверях студии висела табличка с надписью:

«Инструктор танцев на шесте Раздвиног. Учу не только танцам, но вообще красоте, стилю и жизненной философии. Я раздвину не только твои ноги, но и сознание.

Оплата за десять сеансов вперед».

В центре круглого зала с меховыми обоями и зеркальным потолком, на высокой золотой сцене, украшенной стразами, Раздвиног преподавал свое искусство.

Обычно, сам инструктор извивался вокруг шеста. Он наматывался на него, как проворная анаконда, напрыгивал, как саранча, резал ногами, как ножницами, терся о шест, как сексуально обеспокоенная кошка, лизал блестящий металл, как сладчайший леденец. При этом Раздвиног ежесекундно закатывал глазки, чтобы посмотреть на свое отражение в зеркалах потолка, убедиться в собственной безупречности и испытать прилив сексуального возбуждения.

Однако этим утром Раздвиног был далек от совершенства. Источая ароматы немытого тела и разложения, в тех же лохмотьях, в каких его видели доктор Гаспарян и Сучок, инструктор стоял на сцене на четвереньках. Разрушенными зубами он грыз шест. Рядом с Раздвиногом сочился гидравлической жидкостью мешок с мощами истинного андроида наследницы Софьи.

Зал вокруг сцены был утыкан шестами, возле которых шевелились ученики и ученицы. Одни качали головами и повиливали бедрами, другие ходили по кругу, держась за шест руками, третьи пытались раздеться под музыку, а четвертые были очень активны – они тряслись и дергались, словно в припадке. Многие дремали, а несколько особо усердных и внимательных учеников встали на четвереньки и клацали зубами, более-менее похоже повторяя движения инструктора.

Ах, если бы Сучок посмотрел на эти танцы, вот бы он смеялся, показывая пальцем и повторяя: «Типа прикольно! Ваще дебилы»! Даже тогда, когда он смеялся, исторгая жуткие звуки и конвульсивно содрогаясь, подросток выглядел эталоном изящества в сравнении с этими танцорами.

Психоделическое безвременье, царившее в школе танцев на шесте и существенно усугубленное плачевным видом Раздвинога, оборвал фирменный голос капитана Конского.

– Господа, дамы, почтенный мастер Раздвиног, прошу минутку вашего бесценного времени, – сказал Конский. Первое же слово этой фразы взорвало динамики и заставило умолкнуть музыку. Из учеников устояли только те, которые держались за шесты, и находящиеся на четвереньках.

– Три Толстушки просили передать вам приглашение посетить их с дружеским визитом. Они верят и надеются, что вы сумеете найти в своем плотном графике несколько часов, чтобы погостить во Дворце. Вы можете выбрать любой удобный для вас день и час, – продолжил Конский нарочито негромко. – Смею предположить, что наиболее удачный момент для вас – это сегодня и сейчас. Вы же не станете возражать, мастер Раздвиног?

Инструктор танцев не возражал. Он таращил на капитана свой единственный глаз с любопытством, присущим гориллам, ковыряющимся в собственных экскрементах. На губах Раздвинога пенилась розовая слюна. Он скрежетал осколками зубов, по-кроличьи шевелил носом, барабанил по сцене и шесту пальцами рук и ног, но ни в коем случае не возражал.

Через пять минут инструктора школы танцев на шесте Раздвинога, прижимающего к израненной груди мешок с металлоломом, везли во Дворец Трех Толстушек. Сидящий с ним рядом в салоне лимузина капитан Конский брезгливо щурился и прикрывал рот и нос шелковым платком с красивой вышивкой.

– Что-то ты, братец, как будто заветрелся и закис, как несвежий бутерброд, – сказал капитан Раздвиногу. – Неужто у тебя или твоих сладеньких дружочков, с которыми ты коротаешь темненькие ночки, не водятся диковинные звери, имена которым душ и свежее бельишко?

Челюсти инструктора танцев скрипнули и хрустнули, муть с его глаза сплыла, как облачко, подгоняемое ветром. Он выхватил из кармана капитана стильный блокнот в черной кожаной обложке и с золотой перьевой ручкой, расположенной в специальном кожаном кольце-фиксаторе, аккуратно пристроченном к блокноту.

«Ты охренел? – дрожащей от гнева рукой написал Раздвиног в блокноте, разумеется, девственно чистом. – Ты видел, что со мной вытворил этот ублюдок?!»

– Ну же, дружочек, мне, конечно, ужасно любопытно. Но лучше бы ты просто помылся и переоделся.

«Я мог бы стать хорошим персонажем ооо я был рожден чтобы стать хорошим персонажем но нет!!! – строчил Раздвиног. – Я мог бы быть бетменом гораздо лучше чем все другие бетмены потому что бетмен-инструктор школы танцев на шесте это хотя бы не такая тупость как бетмен-филантроп-миллионер которого никто не узнает а он бетмен! Но нет я стал самымсамымсамым опущенным персонажем этой сраной книжки! Я в полном дерьме я не хочу больше играть в это я нетнетнетнетнетНЕЕЕТ!!!»

– Хватит, успокойся, – Конский огляделся, будто кто-то мог следить за ними. – Не так уж сильно тебе досталось. Женщину-ниндзя вот вообще убили доктором Гаспаряном по голове.

«Да уж лучше бы я сдох нахер ко всем херам это невыносимо меня выставили педрилой и заставляли нести полную пургу мне в жопу засадили ботинок размером с крокодила меня отдали на растерзанье маньяку и оставили в живых сумасшедшим одноглазым беззубым безумным с отрезанным языком и еще и обосравшимся в собственные штаны не менее семи раз ооооо лучше бы я сдох!»

– Так, прекрати жаловаться, – капитан Конский повысил голос до той частоты, на которой он начинает причинять боль. – Тебе еще во Дворце сцену отыграть, а потом свободен – подыхай, сколько влезет, бетмен хренов.

«Ты не понимаешь дурак дурак дурак думаешь будто у тебя роль хорошая капитан Конский а ты на самом деле тоже здесь плесень говна кусок ничего не решаешь шестерка дрянь дерьмо ненави…»

Дописать Раздвиног не успел, потому что капитан Конский вырвал блокнот и ручку из его растерзанных рук.

– У меня хоть язык есть, шваль. И я не хочу его лишиться из-за тебя или подобных тебе персонажей, недовольных решениями автора, – прошипел Конский, и добавил громко. – Наш автор – гений, самый человечный человек и вообще поистине божественная сущность! Если бы не он, я бы тебя нахуй послал! То есть… нахер. Да, автор говорит, что… Это негативно влияет на продвижение книг и… О! Смотрите, как высоко взошло солнце!

Спасибо, Конский! То есть… солнце влезло действительно высоко.

На самом деле Раздвиног был очень доволен и даже счастлив, что его вызвали во Дворец почетным гостем. Он любил Трех Толстушек за то, что те любили всех своих подданных, включая и его. Пока в жизнь Раздвинога не вмешался автор, все шло очень даже неплохо. Более того – все было просто офигенно. Раздвиног, конечно, предпочел бы другой термин, но на продвижение книги это повлияло бы крайне негативно.

«В самом деле, – рассуждал он, – я немного разнервничался из-за Конского. А ему повезло не больше чем мне – капитан не учит танцевать на шесте. Он всегда занят работой, только и делает, что словами ранит людей. То ли дело Три Толстушки – они не станут отбирать блокнот и они… они меня выслушают… ооо… они же такие же персонажи, как и я это бессмысленный фарс дайте мне умерь прошу прошу прошу просто умереть умоляю».

Как видите, Раздвиног был не глуп по-своему, но по-нашему – глуп, или наоборот – с изувеченными безумцами никогда нет никакой ясности.