Поэтическая афера

– Так значит, он Вам не платил? – удивился Зорин.

– Да там сумма небольшая, я бы и месяц потерпела, и два, сколько нужно было бы, – начала открещиваться женщина.

– Непорядок, – Зорин задумчиво посмотрел на Женю, тот виновато опустил голову. – Я закурю?

– Конечно-конечно, – замахала руками. – Я вижу, Вы человек уважаемый, серьезный… – но не закончила Варвара Ивановна, как Зорин ее перебил.

– Конечно, уважаемый! О чем может быть речь. Я работаю в Петербурге в министерстве… знаете ли, – Зорин закурил. – Досталось мне это наследство, от моей сестры покойной. Светлый был человек. Но я и представить не мог, что, вернувшись из поездки, найду своего племянника в отделении полиции, – сказал он.

– Как в отделении? – Варвара Ивановна побледнела.

– В полицию обращались? – спросил я. Женщина замялась, начала теребить свой фартук и что-то лепетать.

– Да, в полиции! Он ждал меня на вокзале. Я должен был приехать еще пять дней назад, но вы же знаете, что сейчас выкроить время занятому человеку, при такой-то должности, – Зорин поднял палец вверх.

– Представляю, – сопереживала Варвара Ивановна. – Ох, представляю.

– Задержался страшно, на пять дней, и, приехав на вокзал, не обнаружил встречающего меня племянника. Ну, поспрашивал там, выяснил, что задержали его как беспризорника, да еще и подозревают его в чем-то там. Скандал был страшный, – Зорин выдохнул дым через нос и гневно посмотрел на Варвару Ивановну.

– Да я так, лишь сказала знакомому, что, мол, мальчонка, не заплатил, да пропал. А он, оказывается, в полиции работает, видимо, услужить хотел, он давно в мужья напрашивается, – покраснела женщина. – Уж не обижали его там?

– Конечно, его там не пряниками кормили, можете убедиться, – я взял Женю за голову и повернул лицом к Варваре Ивановне. На лице Фитиля сиял огромный синяк под глазом, правда, оставленный Зориным. Женщина заохала, заахала и принялась причитать.

– Так сколько он Вам должен, уважаемая? Я вижу, как-никак создал Вам неудобства в лице своего племянника?

– Да бросьте, Николай Степанович, какие могут быть деньги? Чуть было мальчонку не погубила.

– Столько хватит? – отсчитал несколько купюр Зорин и положил на стол.

– Более чем, – женщина сразу же схватила деньги и убрала в карман своего платья.

– Мы пришли за его вещами, если вы, конечно, не против, – сказал я, напоминая всем цель нашего визита.

– Конечно-конечно. Он как только ушел, так я его комнату-то и заперла, никто туда и не заходил.

– Вот и хорошо. Собирайся, Евгений, нам пора, – сказал Зорин, завершая свою роль влиятельного дяди.

Фитиль пошел собираться, а мы все это время пили чай. Зорин ни на шутку разошелся и начал рассказывать, как нынче живут в Петербурге. Рассказывал о своей работе в министерстве, о том, как у него все по струнке ходят и что он обязательно возьмется за воспитание своего племянника.

– Вы уж простите меня, не со зла я. Очень сожалею, что не поверила мальчику. Если нужно будет пожить, вы останавливайтесь у меня, я всегда буду рада, – сказала Варвара Ивановна, уже провожая нас в коридоре.

– Не сомневаюсь. Всего доброго, – сухо сказал Зорин, приподняв шляпу и удостоверившись, что ничего не забыли, мы вышли в подъезд.

Глава V

Решено было, что жить Фитиль останется у меня, так как у Зорина и без того мало места. В первую ночь мы до утра просидели за бутылкой с вином у меня в квартире и читали стихи Фитиля. Он оказался очень хорошим поэтом, и его стихи на нашем фоне выглядели куда более профессиональными и душевными. Мне одно из них очень запомнилось, с первых же строк я полюбил его, а затем, часто перечитывая, выучил его наизусть.

В моем доме тусклый свет меняет оттенки дня,
Написано кому-то звездами счастливыми быть,
А мне сказано лишь, исписать до капли себя,
Оставляя следы вопросов, оставляя следы борьбы.
И уже нет крыши, над моей головой – лишь ветер,
По коже мороз, треплет мне волосы и бумагу,
Грустные в сердце ноты играет скрипач на рассвете,
Жалеет бездомных собак, собаки жалеют бродягу.
Что-то мне, милая Родина, стало очень уж горько,
Пить воду из сточных труб, есть сухой и черствый хлеб,
Других ты жалеешь, мать, не меня ты жалеешь только,
И снова луна серебром освещает мне скудный ночлег.

Он писал о чем-то таком, чего мне и никогда не приходилось чувствовать. В своих стихах он открывал себя, ранимого, забытого всеми. Я иногда смотрел на Женю и не мог поверить в то, что он сам выбрал для себя этот путь, давно, еще в десятилетнем возрасте, ради детской забавы и каких-то немыслимых убеждений. Мы работали над стихами почти каждый день, собираясь у меня или у Зорина. В них мне все больше и больше виделось сплочение, хотя Коля нередко отзывался о нашем решении приютить у себя Фитиля как о самом безрассудном поступке. Он был скептически настроен, и нередко мне приходилось слышать о том, чтобы я повлиял на Женю, на его воспитание, манеры, обучил его правилам этикета. Можно сказать, Фитиль стал моим подопечным, и все его промахи были лишь моей головной болью. В Жене я видел, в первую очередь, огромную благодарность. Он с искренним теплом относился к нам. Но меня почему-то воспринимал с серьезом, что не скажешь о Коле, которого он порой мог вывести из себя самым безобидным, по его мнению, вопросом или фразой.

На второй день Жениного пребывания он неожиданно для нас с Зориным ушел, и его не было до глубокой ночи. Коля недовольно вздыхал и косился на меня. Я чувствовал, что должен как-то оправдаться, но у меня не было ни малейшего представления, куда и зачем мог отправиться Фитиль. Вернулся он пьяный, весь потрепанный, много смеялся и очень громко читал стихи. Он забирался на стол, размахивал руками.

– Если ты и дальше не будешь ничего делать, нам придется с ним попрощаться, – задумчиво произнес Зорин, смотря на шатающегося Женю.

– Я сейчас отправлю его спать, – только и мог ответить я.

Зорин очень любил стихи, которые писал Фитиль, он буквально зачитывался ими. И потребовалось много часов безуспешных споров, чтобы убедить Зорина относиться к Жене так же хорошо, как и к его стихам. Голубев и Ильич не появлялись. У них самих было много дел. Ильич работал над своим романом, а Голубев обивал пороги издательств, но, по всей видимости, безуспешно. Именно он и напомнил мне о том, что я до сих пор бездействую и мой роман до сих пор лежит без дела. Я даже забыл о том, что хотел прочесть письмо от матери, а уж про «Золотые колосья» Зорина я мог бы и вовсе промолчать.

Уже было девятое число. День обещал быть спокойным и тихим, мы втроем сидели в комнате и каждый из нас писал свое стихотворения. Я достал письмо от матери и, посмотрев на конверт, погладил его рукой. Открыв его, я достал сложенный вчетверо листок бумаги:

«Дорогой Саша!

Давно не получала от тебя писем и очень переживаю, все ли у тебя благополучно? Отец теперь работает в поле, я к нему прихожу после занятий, которых в последнее время не так много. Все спрашивают о тебе, а Борис Николаевич с нетерпением ждет твоего возвращения, хочет взять в свою бригаду. Меня ругает, что отпустила тебя в город. Светлана заходила на днях, красавицей стала, замуж выходит. Все о тебе спрашивала, как ты там, в городе.

Пиши, сынок, очень любим и ждем»

Я вздохнул, еще раз перечитал письмо и хотел было написать ответ, но писать мне было не о чем. Не хотелось расстраивать ни мать, ни отца, так как успехов у меня не было. Мой роман пылится в папке, а новости о том, что связался с поэтами и теперь пишу стихи целыми днями, могли их расстроить. Работая на кондитерской фабрике, я худо-бедно посылал деньги, а когда ушел оттуда, возможность помогать родителям иссякла. Решение об обратном письме домой я отложил.

– Так, ну посмотрим, что у нас получается, – сказал Зорин, и я отложил письмо и отвлекся от своих дум. – Фитиль, начинай.

Женя встал со своего стула и начал читать:

Вернуться нет возможности по льду, скользит подошва,
Вдохнуть – и в путь, не встану в позу посреди замерзших луж,
Продолжу сокращать то расстояние, что мною скошено,
За двадцать пять лет мной оставленных и позабытых душ.

– Очень хорошо, Фитиль, это прекрасные строки. А почему за двадцать пять лет? Тебе ведь семнадцать, насколько, мне не изменяет память, – сказал Коля.

– Ты прав, но к двадцати пяти оставленных и позабытых душ станет еще больше, – улыбнулся Фитиль. – Это немного не обо мне, это я пишу от лица лирического героя.

Я же увидел в этих строках не лирического героя, а самого Женю, только чуть старше, он словно пишет о себе в недалеком будущем. Он знает наперед, что оставлять позади тех людей, что ему дороги, придется всю жизнь, может быть, и мы с Колей попадем в их число.

– Филатов, давай, – Зорин посмотрел на меня.

– Я сегодня не могу ничего из себя выжать, – и пожал плечами.