Лыткаринский маньяк

– А вы могёте?

– Если б мог, здесь бы не сидел. Каждый должен заниматься своей работой и за нее отвечать. А за других я не ответчик.

Господи, как удобно все устроились! Конечно, виноват и отвечает кто-то. Кто угодно, только не мы.

Виктор Валерич, с усами, бравый, подтянутый. Такой правильный, крепкий мужик. За версту ясно: отличный семьянин, рукастый хозяин, заботливый отец и дед. Вот так, сядет, обнимет внучка за плечи и расскажет, какова она, эта жизнь. И все будет правильно и складно.

А здесь, – включает дурака. Досиживает до пенсии и какова она, жизнь, – знать не желает.

Фомиченко, исполнительный и недалекий. Делегировал право думать другим, послав туда же любую ответственность. Сказали – сделал. Сделал – забыл. Красота! Дадут наган – пойдет ставить к стенке неугодных. Вручат связку гранат – крикнет «Ура!» и бросится под танк. Для любых целей годится. Универсальный человек!

Конечно, никакие они не вурдалаки. Здесь все, – неплохие люди. В другое время были бы героями. А сейчас… так, поле с жиденькими цветами. Невзрачными, но не ядовитыми. А посередине, черной дырой: смертоносный борщевик, отравляющий округу своими фитонцидами.

Как он смог здесь прорасти? Почему его не задавили в зародыше? Дали впитать живые соки, позволили разрастись до гигантских размеров. Ведь здесь полиция, а не логово Минотавра! Как он умудрился тут завестись?

И что же я? Как все, цветочек полевой?

Пустой взгляд стажера жестко сфокусировался на мигающем светодиоде.

Бросивший курить курильщик, анонимный расхититель материалов, незадачливый освободитель, – все это умерло в нем. Засохло и прилипло к стулу, когда он встал с пониманием, что действительно может и должен сделать.

Макаров нащупал сбоку кобуру и двинулся к выходу. Прошел мимо зеркала, взглянул и отправился дальше. А отражение… как положено, последовало за ним. Как иначе? Теперь он был равен самому себе. Был цельным и, наконец-то, настоящим. И никакие тени с отраженьями не вправе от него отставать.

Он стал человеком, вспомнившим прописные истины, известные каждому с детства, но забытые во взрослой жизни. Что Василиса Прекрасная – добро, а Кощей Бессмертный – зло. И ничего среднего между ними нет и быть не может.

Что зло коварно и вероломно, а добро прекрасно и беззащитно. И нуждается в Иване Царевиче, его крепкой руке и остром мече. И пока он готов прийти на помощь, злу не удастся победить.

Так было и будет всегда. Теперь его очередь. Иван Царевич – он. Без коня, с кобурой вместо ножен, в серой, полицейской форме вместо кольчуги. Но, тот же самый. И добро, все то же. Оно в беде и нуждается в его оружии. В его пистолете Макарова.

Да, Макаров решил застрелить Федора Романыча. Решил, решился, – не важно. Теперь все неважно: чего хочет оппозиция, какое будущее ждет его и всех остальных…

Прямо здесь и сейчас поселился страшный, черный паук и нет никакого будущего, пока он тут.

Дверь налево выводила из дежурной части. Проход направо – в коридор с камерами для задержанных. Почти классическая развилка, только без дороги прямо.

Подобно добру молодцу, стажер остановился на распутье: слева был его долг, справа ничего не было. Но, именно туда его сейчас потянуло. Сырые камеры желали с ним говорить. Повинуясь их зову, Макаров прошел в коридор.

Уже скоро, одна из них станет его домом. И еще множество таких же, мрачных, с шагреневой штукатуркой на стенах. Но сейчас, их голос был о другом. Они благословляли его. Хотели поделиться черной, но праведной решимостью. Передать ему ужас и боль своих обитателей, превратив их в силу и железную волю. Крикнуть ему вслед: «С богом!», а когда уйдет, облегченно выдохнуть: «Совершилось».

И выйдя из их мрака, он уже не остановится. Не оглядываясь пойдет и сделает то, что должен сделать.

Едва различимая тень придвинулась к прутьям обезьянника.

– Лейтенант! Подойди. – негромко позвал Василий Иванович.

– В сортир вывести? – рассеянно спросил Макаров.

– Не делай этого.

– Что не делать?

– Того, что задумал. Не делай.

Лейтенант отвлекся от своих мыслей. Каким-то образом, человек в клетке заговорил им в такт. Получилось необычно, но продолжать разговор в подобном духе он не собирался. Однако и уходить не спешил.

– Он не сам. Зло – не он.

– Тогда кто? – неожиданно для себя спросил стажер.

– Кто… Он тебе не по зубам. Не впускай его. Этого будет довольно.

Теперь точно получалось, – они говорят об одном и том же.

Макаров внимательно посмотрел на Василия Ивановича. Он уже слышал о нем. Слышал, как дежурный орал на полицейских, доставивших его в отдел. Был в курсе его истории, диагноза и уверен: Водченко придурок и скандалист.

Но сейчас, шизофреник словно видел его изнутри. Человек, которого не должно здесь быть, говорит, чего ему не следует делать. Наваждение какое-то: Если он больной, кто тогда здоровый?

Дав высказаться всем внутри, стажер будто забыл кого-то. И теперь этот кто-то взял слово, пригласив неожиданного спикера.

– Как вы узнали? – спросил Макаров тоном человека, который все понял.

– Я это видел уже. А когда увидишь, потом ни с чем не перепутаешь. Иди к себе. Здесь не твоя вина. За студентом, только, присматривай.

Опять в цвет. Но все равно, услышанное не укладывалось у стажера в голове. Захотев вернуться в реальность, он резко и с вызовом спросил:

– На меня, теперь, тоже жалобу напишешь?!

В ответ Василий Иванович устало улыбнулся:

– Мне нечего писать. О тебе в другом месте напишут. Галочку поставят.

Кровь ударила Макарову в лицо: Стыдобища-то какая. Зачем я это ляпнул!

Он виновато поднял глаза на человека в клетке:

– Разве, я ее заслужил?

– Да, сынок, уже заработал. Иди.

– Спасибо.

Макаров повернулся и ушел, а Василий Иванович остался стоять у решетки со своими мыслями: Тебе спасибо, лейтенант. Не знал, что здесь такие остались.

В углу камеры завозились.

– О чем ты с ним? – поинтересовался спросонья Копытин.

– Лейтенант хотел героем стать. Я его отговорил.