Питомцы апокалипсиса

– Наоборот, потому что обожал заботитьхя о тебе. Всю тебя обожал. Эта завихимость убивала меня.

Юля глянула на мой аксамитовый доспех.

– Все изменилось?

– Да, – я рывком поднялся на ноги. – Больше я тебя не обожаю. Прохто люблю.

Юля вложила руку в мою протянутую ладонь.

Глава 28

Вслед за Адалой, я, Мана, Юля, спускались в подвалы филиала. Покрытые серым ребристым кафелем ступени стучали под ногами. Двое громадных унголов Овако сопровождали нас на почтительном расстоянии. Наверху остались чистые белые коридоры корпуса для содержания эмпатов.

– Почему сюда поместили только Динь-Динь? – спросила Мана. Сенсорные светильники на потолке включались за шаг до того, как мы ступали под них. Словно стена тьмы пятилась перед нами.

Когда унголы освободили из камер тридцать шесть эмпатов, мы не нашли среди них француза. Тогда зеленоглазая немка Адала вызвалась отвести нас в особые камеры внизу.

– Там на Рауле тестировали препараты, – Адала вскинула подбородок, дернулись короткие каштановые волосы. – От них он верукт геворден, лишался рассудка. После этого Рауля куда-то увозили на несколько дней. Возвращался он снова здоровым, в разуме. Но все повторялось сначала. Его сводили с ума, где-то излечивали, снова сводили с ума. Бесконечный кошмар.

Юля повернулась, и ее золотые глаза сказали: «Поэтому я не мешала тебе уйти к унголам». Просто жизнь в сказке никого не делает сказочным принцем. Как только Юля улетела бы на орбиту, меня закрыли бы в Западном филиале вместе с другими эмпатами.

– Динь-Динь увохили лечить в инкубаторий в Адахтре, – сказал я. – В одну их таких «командировок» он и нацарапал ребух в палате.

Бросил взгляд на Юлю. «Я больше никуда не уйду».

Ее губы дрогнули. «Как же Лена?»

«Мы отправимся к ней вместе, согласна?»

«Ты хочешь?..».

«Хочу».

Теперь мы с Юлей могли говорить без слов, это происходило все чаще. Я уже не замечал, что произносил вслух, а что нет. Нас соединил свой собственный непостижимо огромный мир. В нем ничего нельзя было скрыть.

За стеклянной дверью пахло лекарствами и хлоркой. На койке лежал Динь-Динь. Холодный свет люминесцентных ламп выставлял напоказ все морщины на его страдающем лице. Исхудалый, обмотанный проводами француз посмотрел на меня с Маной и не узнал. На экране над его головой линия сердцебиения резко ныряла и вздымалась острыми пиками.

Кошмары раздирали Динь-Динь. Его страх наполнял палату серым туманом. Я схватился за корень этого гадства в голове друга и потянул наружу. Пока порожденный галлюцинациями ужас вылезал из Динь-Динь, я и тонул, и задыхался, и горел, и падал с огромной высоты. Пучина мнимых переживаний хлынула сквозь мое тело, как через узкую воронку, во внешний мир и растаяла в воздухе. Я пошатнулся, Мана и Юля подхватили меня за плечи с двух сторон и опустили на табуретку возле койки. Лицо Динь-Динь вдруг дернулось

– Стас…скажи, – прошептал француз.– Ты все еще стесняешься любви больше, чем голого зада?

Я положил дрожащую руку на его тонкое плечо.

– Вовхе нет.

Мана хмыкнула.

– Ага, теперь он совсем не стесняется ходить без штанов.

Я вспомнил, как шел к Мане от инкубатория в больничной рубашке, открытой сзади. И тут же послал ответочку.

– А Мана оказалахь хладкоежкой, предхтавляешь?

– Да ну? – удивился Динь-Динь, – Почему тогда тебя всегда заставляла есть пресную кашу?

– Хотел бы хнать, – сказал я. Новая розоватая кожа на щеках Маны покраснела.

Динь-Динь вдруг уставился в белый потолок.

– Стас, Мана, вы позаботитесь о Зерель?

– Конечно, вызволим ее вместе…

– Ты обещал, – Динь-Динь закрыл глаза. – Теперь я могу поспать.

Я и Мана переглянулись. Адала в ужасе закрыла рот руками.

– Не хмей умирать, – заорал я.

– Так устал…– пробормотал Динь-Динь. – Наконец покой.

– Не хмей!

– Зерель…ты пообещал…

– Он соврал, – Мана схватила Динь-Динь за воротник белой больничной рубашки и затрясла его. – К дьяволу твою Зерель! Тебе надо – ты и заботься! Слышишь? Твоя полудохлая мусе никому не нужна, кроме тебя!

– Поздно, Шахерезада, – улыбнулся одними губами Динь-Динь. Улыбка застыла на его измученном остром лице.

Мана уткнулась лицом в грудь Динь-Динь. Адала заплакала в голос, я отвернулся к стене. За открытой дверью унголы молча ожидали приказов.

В тишине Юля прошла к изголовью койки и вгляделась в экран кардиомонитора.

– Частота сердечных сокращений замедлилась, – сказала Юля.

– Что? Не ихчезла? – вскочил я.

– Замедлилась, – повторила Юля, – как у спящего человека.

– Ах ты, лягушатник! – Мана схватила Динь-Динь обеими руками за горло. Француз распахнул глаза и забился, как куропатка в когтях ястреба.

– Отпусти, бешеная! Я же сказал, что хочу поспать.

– Вот я тебя сейчас и усыплю пире симпч, навсегда.

Я вытер слезу умиления и улыбнулся растерянной Адале.

– Хорошо, что мы не ухпели его похоронить.