Порочные цветы

– Постоянно учится? Знаешь, мам, тебе уже пора бы избавиться от розовых очков и получше присмотреться к своей дочке! Это я хожу с ней по клубам и вечеринкам, так что, поверь мне, знаю о чем говорю!

Мама только развела руками. На наш крик пришел сонный папа.

– Что случилось?

– Ничего, пап. Извини, мне пора, – сдержанно закончил Митя, пожав ему руку, и, бросив на меня эффектный уничижительный взгляд, вышел на улицу.

Около часа мне пришлось провести в муторной и бессмысленной беседе с родителями, пока мама не пришла к выводу, что мы оба просто сорвались из-за напряжения, усталости и, возможно, действительно не совсем удачной личной жизни. Про рокера мне и им пришлось рассказать, хотя и без интимных подробностей, про которые насочиняла врачу. Когда я попала, наконец, в свою комнату, то захлопнула за собой дверь и, со всего маху швырнув на кровать свитер, выругалась всеми самыми страшными словами, какие знала. Ну, каков же гад! Это же надо было разыграть весь этот спектакль и свалить, оставив родителей на меня! Я просто вся тряслась от злости, но нервное напряжение постепенно перешло в невыносимую усталость и апатию, так что вскоре я снова начала заливаться слезами. Снова приходила мама, успокаивала, уверяла, что Митя меня очень любит и просто так неловко проявляет свою заботу, что я должна его простить, потому что у него в последнее время слишком много работы, и в Питере совсем нет никакой поддержки. Я даже искренне прониклась сочувствием к нему после этого разговора, но в груди все равно щемило от мысли, что мы не можем быть вместе.

Господи, что за безумная ночь это была! Я то рыдала, уткнувшись в подушку, буквально давясь ею, чтобы заглушить собственные рыдания и никого не разбудить, то блаженно улыбалась, вспоминая его ласки и недавние слова о том, что он просто хотел меня и больше ни о чем не думал. Я уснула только часам к четырем, а когда проснулась поздно утром на следующий день, уже наступило тридцать первое декабря.

В общем-то к Новому Году у нас все было давно готово, потому что этот праздник мы каждый год встречали вполне традиционно. Дома готовили роскошный стол-фуршет для многочисленных гостей, который состоял в основном из блюд, заказанных в ресторанах. Этот стол предназначался для нашей с Митей компании, и его накрывали в гостиной с камином. Родители накрывали стол для своего узкого круга в большой столовой, и он состоял из более основательных блюд. Таким образом, мы праздновали довольно-таки изолированно друг от друга, хотя на бой курантов собирались все же все вместе у фуршетного стола. После двенадцати начинались бесконечные молодежные вылазки сначала к соседям по поселку, потом чуть ли не на другие концы Москвы. Двое наших водителей работали в эту ночь то ли за огромную премию, то ли за небывалую почасовую оплату и в общем в накладе не оставались.

В три часа дня накануне приехал как всегда блистательный и роскошно разодетый Митя, выспавшийся, посвежевший и в приподнятом настроении, да к тому же с ворохом подарков. Видя, что я все еще дую губки и даже не хочу смотреть в его сторону, он наигранно повинился и, комично расшаркиваясь, попросил прощения и позволения заранее сделать мне подарок. Родители радостно переглянулись, а Митя с загадочной обворожительной улыбкой на румяных губах передал мне подарочный пакет с изящной коробкой. Я раскрыла ее и остолбенела: это было роскошное коктейльное платье, сплошь усыпанное кристаллами Сваровски.

– А… оно не слишком вызывающее? – пробормотала я удивленно.

– Нормальное. Но помни, что big brother is watching you!

– Что ж, наверное, ты не такой уж плохой брат, как мне вчера показалось, – растерянно пожала плечами я.

– Просто ты за красивое платье готова продать душу дьяволу, малышка, – весело засмеялся он, грубовато по-братски обнял меня и звучно чмокнул в щеку.

– Знаешь что! Раз ты у нас такой весь белый и пушистый, я тоже прямо сейчас отдам тебе твой подарок, и тогда посмотрим, кто продастся первым!

Я убежала наверх за свертками для Мити и родителей, которые тоже уже были готовы к поздравлениям.

– Вот, – я протянула ему огромную, но относительно легкую коробку. Там был квадрокоптер с видеокамерой на радиоуправлении и к нему очки с мониторами. Как-то Митя восхищался таким в одном ролике в интернете. Он поставил коробку на диван, сорвал бумагу и открыл крышку. Когда он вытянул пенопластовую вкладку с квадрокоптером, он заулыбался от уха до уха и опустил голову как проигравший.

– Ну что, кто сегодня продаст душу дьяволу за вертолетик? – засмеялась я.

– Малышка, где ты его раздобыла?

– Если я расскажу тебе, ты проникнешься ко мне глубоким, очень глубоким уважением! – восторжествовала я, сияя. Он встал, обнял меня так крепко, что я завопила: «Раздавишь!», приподнял и пару раз крутанул по комнате.

Что ж, семейная идиллия была восстановлена в преддверии Нового Года и, наверное, благодаря ему. Мы обменялись оставшимися подарками, а в шесть вечера, разодетые и веселые, начали принимать первых гостей. Я с радостью для себя отметила, что ни одна бывшая девушка Мити не была приглашена, также как и ни в чем не повинный Женя, ставший мнимой причиной нашей выдуманной ссоры и, кстати, звонивший мне уже три раза. Надо ли говорить, что я не брала трубку. Просто в тот вечер мы с братом, кажется, наслаждались спокойствием обстановки и старались ничем не испортить друг другу настроение.

Как только пробило двенадцать, мы вывалили дружной гурьбой на улицу и отправились к соседям пускать фейерверки, потом погрузили в два микроавтобуса несколько коробок шампанского, закуски, и отправились по гостям. Было уже далеко за три часа ночи, когда мы оказались на совершенно безумной вечеринке в роскошной квартире лучшего друга Мити, более походившей на лабиринт в дворцовом стиле. Все комнаты были так забиты народом, что просто яблоку негде было упасть. Мы вошли в какой-то неописуемый кураж, то впадая в танцевальный транс, то обмениваясь восторженными репликами со знакомыми, то произнося душевные тосты в узких кругах каких-то случайно собравшихся на короткие мгновения людей, лица которых, вроде бы, казались такими знакомыми и в то же время такими одинаковыми и потому неузнаваемыми до конца. Митя, кажется, налегал на водку, хотя я не особенно за ним следила. В такой кутерьме даже мне было не совсем до него. Странным образом девушки словно обходили его в эту ночь стороной, словно он заранее сообщил всем, что сегодня он по женским делам «пасс». Впрочем, я знала, что он всего лишь умел их отшивать, когда потребуется. Он вообще не любил навязчивых и предпочитал скромных, воспитанных в лучших традициях патриархата девочек из приличных семей, умеющих сохранять свое достоинство при любых обстоятельствах. Со всеми прочими он мог быть и чрезмерно груб, так что иной раз мне даже становилось стыдно за него перед окружающими. В какой-то момент я потеряла его из виду довольно на долгое время. Вдруг за руку меня тронул Митин друг, Никита, которому принадлежала квартира.

– Слушай, Димке там плохо. Тебя зовет. Он в большой ванной, которая рядом со спальнями. Найдешь?

– Конечно. Перебрал что ли?

– Похоже на то.

«Двадцать семи лет, а ума нет» – пронеслось у меня в голове, и я двинулась через плотную толпу, находящуюся в непрерывном броуновском движении, на другой конец квартиры. Дверь в ванную комнату была заперта, и я постучала.

– Кто? – раздался Митин голос.

– Это я.

Щелкнул замок. Открылась дверь. В проходе стоял Митя с какой-то хищной усмешкой на губах и с таким безумным беспощадным взглядом, что я даже несколько содрогнулась при виде его. Его модный узкий галстук был расслаблен и болтался наперекосяк, пуговицы белоснежной приталенной рубашки были расстегнуты до талии, а рукава закатаны по локоть, волосы находились в звероподобном беспорядке, и вообще всем своим обликом он походил на огромного, дикого, растрепанного, голодного и при этом злорадно оскалившегося в ухмылке пса.

– Что это с тобой? – едва успела вымолвить я, как Митя вдруг грубо сгреб меня в объятья, одновременно защелкивая за мной дверь на замок, и жадно впился в мои губы угарным, раскаленным, удушающим поцелуем. От неожиданности и его напора я скорее испугалась, чем успела обрадоваться, и попыталась вырваться, чтобы не задохнуться. К тому же мне действительно было скорее больно, чем приятно.

– Да отпусти же меня! Ты мне больно делаешь! – извиваясь как змея, зашептала я, выкручивая руки из его железных объятий.

– Я хочу тебя, малышка! Я хочу тебя всю, прямо здесь! Иди ко мне, – он жестоко схватил меня за руки, скорее всего оставляя на них синяки, начал покрывать жадными поцелуями мою шею, щеки и губы и так крепко прижимал меня к себе, что спину и шею у меня мгновенно заломило от такого захвата.

– Ты с ума сошел! Дим! Дима! Мне больно! Что если кто-нибудь услышит!

– Глупенькая, никто не услышит. Музыка всем бьет по ушам, к тому же все упились вдрызг. Дверь я запер, – радостно заулыбался он своей самодовольной, слащавой, наглой улыбочкой, которая выражала то чувственное предвкушение, которое его просто дурманило.

Я вдруг вспомнила наш разговор в машине и меня охватила паника.

– Ты, похоже, забыл, о чем ты мне говорил совсем недавно… Я смотрю, совесть старшего брата тебя больше не мучает?

Словно не слыша моих слов, он бесцеремонно провел горячими ладонями по моим бедрам, мягко поднимая подол бессовестно короткого, переливающегося бриллиантовым блеском кристаллов Сваровски платья. Его руки нежно и настойчиво поглаживали мои бедра, крепко обтянутые шелковистыми чулками с кружевной каймой, и попку, едва умещающуюся в крошечных полупрозрачных трусиках. Он склонился к моим губам, настойчиво требуя поцелуя и уже запуская под трусики ловкие пальцы.

– Митя.... – еле выговорила я на выдохе, уже возбужденная до предела одной его разнузданной внешностью хмельного ненасытного и властного повесы, который творил со мной, что хотел, когда хотел и где хотел. – Я прошу тебя… не надо…

– Сними трусики, – зашептал он мне в ухо очень щекотно и горячо, обжигая мою шею сладостными, влажными, ненасытными прикосновениями языка и жгучими укусами. Он отошел от меня на полшага, давая мне возможность исполнить его требование, но я колебалась.

– Послушай, ты пьян! Ты поэтому себя так ведешь! Ты завтра будешь винить меня во всем! Или сбежишь на край света, потому что тебе будет стыдно посмотреть в глаза маме с папой и друзьям! – выдала я на одном дыхании в отчаянной попытке спасти нас обоих.

Он прижал меня нижней частью живота к массивному мраморному туалетному столику, потерся об меня своим вздыбившимся членом, нежно погладил пальцами щеки, шею, тронул уголки губ, подбородок и часто вздымающуюся грудь, заставив меня содрогнуться от возбуждающего озноба.

– Плевать я хотел на всех, сестренка. Пле-вать! Ты сводишь меня с ума каждую секунду! Я больше ни о чем думать не могу, кроме тебя. Моя красавица… Я сегодня весь день только и мечтал о том, как бы тебя затащить куда-нибудь и оттрахать…

Его вульгарные признания дурманили мой разум, превращая мою волю в воск, из которого он мог лепить что угодно. Он влажно тронул губами мои губы, один раз, второй, третий, пока я не потянулась к его рту за новой порцией ласки. Тогда он отстранился, глядя мне в лицо с победоносным видом самца и заговорщически произнес:

– Мы с тобой отличная команда лгунов, по-моему. Ты просто восхитительна, когда лжешь, выкручиваешься и играешь роль порядочной сестрички. Я больше не могу этому противостоять. Понимаешь? – Его губы и язык вскользь коснулись моих, а потом он вдруг беззвучно захохотал. – Я просто обалдел, когда мама по телефону выдала мне эту душещипательную историю про рок-музыканта! Ты это сама придумала?

Я залилась краской и смущенно молчала, лишенная физических и моральных сил, чтобы сопротивляться. Его бедра тихонько двигались, вызывая неописуемое ощущение горячего притока, разливающегося от низа живота и захватывающего все тело, превращая буквально каждый участок кожи в эрогенные зоны, по которым бегали миллиарды электрических разрядов.

– Скажи, что хочешь меня, девочка… – прошептал он, снова отстраняясь.

– Я… хочу тебя… – срывающимся шепотом пробормотала я.

– Тогда сними трусики… – Он приподнял серебристые складки платья почти до середины живота.

Вся дрожа от возбуждения и волнения, я стала стягивать с себя слабыми непослушными руками этот жалкий кусочек полупрозрачной ткани, который и так мало что прикрывал, а Митя с жадностью наблюдал, как обнажается вожделенный участок моего тела. Когда я слегка наклонилась, чтобы снять трусики до конца, он вытянул из брюк рубашку и распахнул ее, демонстрируя шикарный спортивный торс. Один только вид его загорелой гладкой кожи, его темных сосков, его упругих мускулов разбудил во мне охваченную страстью бестию. Прильнув к горячему телу брата, я принялась покрывать нежными поцелуями его шею и грудь, вдыхая аромат его кожи и робко пробуя ее на вкус. Дрожащие ладошки скользнули под мужскую рубашку, лаская и исследуя, сдвинули назад тонкую выглаженную ткань с его широких плеч и сбросили ее на пол. Дима смотрел на меня, не отрывая глаз, любуясь проснувшейся во мне безудержной нимфоманкой, которая нетерпеливо расстегнула ему брюки, выпуская наружу его окаменевший член в рельефных прожилках. Пальчики с наслаждением прошлись по бархатистой горячей головке, чувствуя, как она откликается на прикосновение. В ту же секунду Митя резко перехватил мои руки, отталкивая их в стороны, а потом одним махом посадил меня на холодную мраморную поверхность туалетного столика.

Уничтожая, испепеляя, насилуя меня взглядом, он рывком расстегнул сзади молнию на моем платье. Усыпанные кристаллами бретельки тяжело скатились с плеч, обнажая пылающие груди с маленькими вздыбившимися от волнения и возбуждения сосками. Его пальцы грубо сжались на упругих холмиках, заставляя меня издать нежный стон. Мужские губы, плотоядно всасываясь, захватили сосок, ласково теребя языком и чувствительно стискивая зубами. Я чувствовала, как между ног у меня все горит от нахлынувшей влаги, заставляя дрожать, выгибаться в нетерпении и задыхаться.

– Я съем тебя, маленькая… – тяжело дыша, прошипел он мне в губы, допьяна напившись вкусом и запахом моей кожи и сладко целуя. Его пальцы продолжали умело распалять мои соски, и без того раскрасневшиеся от его страстных укусов. – Раздвинь ножки… вот так… – порочный шепот опалил ушко, шею, плечо, а его бессовестные пальцы уже двинулись вниз, погладили животик, нашли мягкие лепестки внизу, потерли мокрый пульсирующий бутончик. – Тихо, тихо, Мариш… Моя хорошая, ласковая девочка… – его губы облизали вымазанные моей влагой пальцы, а затем накрыли мой рот, заставляя вспыхнуть от стыда и острого, сводящего с ума желания. – Чувствуешь, какая ты вкусная?

Не услышав ответа на свой непристойный вопрос и наслаждаясь моим полубессознательным состоянием, брат хищно улыбнулся, склонился ниже, заставил меня откинуться назад и шире развести колени. Его рот крепко прижался к моей горящей киске и язык принялся чувственно скользить по упругому вздыбившемуся бугорку. О боже… боже… я закрыла глаза и закинула голову, содрогаясь от мучительных конвульсий… это сладкая смерть, головокружительный полет, падение в пропасть, погружение на глубину… Резко поднявшись и притягивая меня к себе, брат беспощадно вырвал меня из этого блаженного транса, заставляя вернуться к реальности. Не дав опомниться, он подхватил меня под колени и вошел в меня одним мощным рывком, крепко прижимая к себе. Я была такой влажной и обезумевшей от возбуждения, что меня била нервная дрожь при каждом его толчке. Мы молча и неистово содрогались в бешеном темпе, то впиваясь друг другу в губы, то обессиленно откидываясь назад, чтобы крепче соединиться друг с другом, глубже проникнуть, свести друг друга с ума… Выбиваясь из сил, Митя иногда слегка менял темп, но это только распаляло. Переполняющие грудь подавленные стоны душили нас обоих. Страх, что кто-то в любой момент может оказаться так близко, что все услышит и обо всем догадается, будто заводил еще больше. Когда сил уже почти не осталось, неописуемое, ослепительное блаженство на долгие секунды сковало тело судорогой, почти обездвижив. Митя тоже глухо зарычал мне в губы, вдруг отстраняясь и слегка отталкивая меня назад. Горячая влага брызнула мне на живот, стекая тонкими струйками по гладко выбритому лобку и розовым нежным складочкам внизу…