Багдад до востребования

Округа вздрогнула – то ли от громкого кваканья, то ли гавканья. Зазвенели даже окна виллы, замершей в одночасье. Новая порция скребущих по барабанным перепонкам звуков, на сей раз обозначивших источник – громкоговоритель, командующий по-арабски.

Семен Петрович распрямился и, казалось, напряг слух в ожидании очередного послания, но матюгальник молчал, напоминая о себе лишь подвыванием фона. Зато заговорил «Коррида», с горечью, но решительно. Должно быть, та интонация встряхнула Талызина – он двинулся к двери, в душе распаляясь: «Сдаваться? Не дождетесь! Хоть одному, да шею сверну! Помирать – так с музыкой! В отличие от вас, безмозглых прихвостней тирана, знаю, за что! Как бы истина криво не петляла…

Между тем квинтет рейнджеров, собравшийся в лобби виллы, Талызина смутил. У всех АКМы, гранаты откуда-то взявшиеся, но жажды лечь костьми, обуявшей гражданского общника, нет и в помине.

Царит невнятица. Нет, не страх, а некое суетливое приноравливание к событию, огревшему обухом. Но тут Талызин заметил, что безучастно глядя на него, рейнджеры между делом раскрывают украдкой свои ладони. В них будто бы маленькие желтые капсулы. По крайней мере, у двоих он рассмотрел четко. И вскоре постиг: гвоздь происшествия – не бронетранспортеры, просматриваемые из зала, а эти капсулы, на каждого – одна. Именно они – кратчайший мостик между гаммой чувств, сей момент стократно обострившихся, и смертью, постучавшей в их дверь. Так что войны не будет, а будет провизорский, строго по рецепту, перевод в небытие – как из класса в класс, при общей анестезии…

– Мне не давай! – осадил Талызин «Корриду», увидев, что тот отвинчивает крышку пластмассового пузырька. Смягчив тон, продолжил: – АКМ лучше дай …

– АКМ – это что?.. – недоумевал один из рейнджеров.

– «Калашников», – неохотно ответил шеф команды, запрограммированной при сбое на самоликвидацию.

– Куда ему, канцелярской крысе… – фыркнул спросивший и в который раз раскрыл ладонь.

– Сдавайтесь, всем гарантируется жизнь! До штурма – три минуты! – напомнил о капсулах матюгальник.

Синхронно взглянув на часы, рейнджеры забросили капсулы за десна и перепроверили оружие. «Коррида», с постным, бесстрастным лицом, несколькими фразами и жестами произвел расстановку – кому где какую позицию занять. В мгновение ока те распределились. Двое рванули на второй этаж, остальные – обосновались у окон на первом. Затем командир закинул в рот капсулу и себе, после чего обратил взор на Семена Петровича. Тот заново переваривал действо, казалось ему прежде, израсходовавшее все запятые.

– Что, не нашлось мне вакансии? – спросил Талызин, как только «Коррида» шагнул в его сторону.

– Путаться под ногами? Посуди сам… – рассеянно, витая в своем, ответил «Коррида».

– Значит, убьешь?

– Зачем так много слов? И предлагал я тебе…

– Тогда… Не в затылок!

– Затылок? – задумался командир, будто подыскивая альтернативу. Приобнял общника и напряженно, не в пример недавней отрешенности, нечто взвешивал. Так и не выказав причины заминки, осмотрелся по сторонам и… нанес Талызину страшной силы удар – прямо в лоб.

Пролетев метра полтора, Семен Петрович шмякнулся затылком о стену и упал замертво. Кроме стука черепной коробки о штукатурку, не издал ни звука. Прежде чем захлопнулась дверца его разума, на сотую долю мгновения мелькнули девочка и мальчик, бегущие навстречу друг к другу по горячему вязкому песку.

***

Час спустя г. Багдад ул. Аль-Мутанаби 605, посольство СССР

Стрельба и взрывы гранат, гремевшие в километре севернее посольства, утихли в одночасье, точно аккумулятор боя выбрал свой ресурс. Разбежавшиеся кто куда ополченцы вскоре вылезли из своих углов, чтобы обнаружить: посол, Тимофеев и Хромов, облачившись в робы, споро роют во дворе яму. Причем самый энергичный – Виктор Викторович.

– А, прогульщики! – возрадовался свежей рабсиле посол, после чего разъяснил обстановку: – Не та это война! Для той же, что с дня на день, нужно убежище, так что окапываемся!

Сгруппировавшись, он выпрыгнул из заложенного им укрытия. Передал лопату Сурену Папикяну, повару, ближайшему из подкрепления, и удалился со словами: «В МИД позвоню. Надеюсь, объяснят, кто стрелял…»

За час до «плановых учений» – как нарек яростную перестрелку в «Аль-Мансуре» иракский МИД – включили воду. Тем самым, словно намекнули: те, кого ошибочно выкуривали из посольства, локализованы. Разумеется, гипотеза обозначилась лишь, когда застрекотали автоматы, но была та столь умозрительной («Корриду» сотоварищи посол представлял более, чем смутно), что ничего вразумительного не завязалось. Только подумалось ему: «Интересно, а где сейчас Талызин? Пусть, по факту, он предатель, но не дешевка, это точно».

Между тем, со смыканием клещей осады, Посувалюка испытал резкое смещение приоритетов. Личная драма, скатавшись в холодный шарик, укатила на периферию умонастроения и напоминала о себе лишь изредка. Помыслы заполонило дело, суровое, неумолимое, и чувство долга, возрожденное форс-мажором и осознанием вины – не согреши он некогда, не угодили бы подопечные в унизительную темную. В итоге он перестал копаться в подоплеке подкопа – где «Мухабарат», а где заговорщики и кто у кого на хвосте. Видел одну границу отчизны и самозабвенно тот форпост защищал: нес караульную службу, жег секретную часть архива и даже дал ополченцам концерт. Словом, жил жизнью прифронтовой полосы.

И впервые по-настоящему себе нравился. За то, что состоялся как лидер и достоинство своей страны отстоял. Льстили ему и восхищенные взгляды подчиненных и случайно подслушанная фраза «Виктор Викторович, наверное, последний советский человек».

Продиктованная обстоятельствами забота о персонале, дважды взятого в заложники – близкой войной и антииракским заговором – казалась ему ныне божьим снисхождением. Будто дарован штрафной круг искупления. Выведи только коллег из-под удара – и на божьем суде, как минимум, зачтется, а смотришь, и помилуют. Причем то было не задабривание молоха возмездия, а органичный зов естества емкого душой, рожденного общественником (в самом благородном, незатасканном смысле этого слова) человека.

Между тем часом ранее, когда неподалеку вспыхнула настоящая баталия, большая часть ополченцев бросилась в рассыпную – курс молодого бойца, проведенный накануне, – как коту под хвост. Посувалюк было кинулся собирать беглецов, но в последний момент передумал. Воззваниями-то от бомб не заслонишь. Стало быть, мобилизуй не ополчение, а стройбат. Бомбоубежище – вот злоба дня. Это единственное, что удержит белых воротничков от дезертирства.

Посувалюк принимал в пищеблоке душ, слегка фыркая от удовольствия. Мало-помалу азарт начинания, столь непредсказуемо воплотившегося, но, в общем-то, напрашивавшегося давно, иссяк, и посол задумался о распорядке дня, примечательного не одной памятной датой и перестрелкой, которая пробуждает какие-то смутные ассоциации. Сегодня – не много не мало встреча с Саддамом Хусейном. Аудиенция, о которой, помимо считанных лиц в Москве, знают только Буш и Бейкер. Последний шанс остановить состав войны, какими только ноу-хау разрушения не напичканный. Рандеву, исчерпывающее миротворческое посредничество СССР, увы, никогда не воспринимавшееся Посувалюком всерьез. Хотя бы потому, что посредник и обе стороны – представители трех радикально отличных не стыкуемых культур. В некоем образном осмыслении: толмач, прежде практиковавшийся на одних ультиматумах, зацикленный на потребительских ценностях барин, снявший джек-пот схватки за мировое господство, и сотканный из одного коварства тиран, для которого обещание – часто одноразовая салфетка.

Но это так – кухня феномена, хоть и чреватая несварением. Камнем же преткновения был сам Саддам, фигура беспримерной воли и дерзости, вывих человеческого начала, зверь без страха и упрека. Мнить себя звездой властного Олимпа ему не приходилось – еще взбираясь на трон, он ей уже был.

Часто контактируя, Посувалюк президента Ирака за последних два года хорошо изучил. Тот опыт подсказывал: Саддам из Кувейта не отступит – хоть усей весь Персидский залив ядерными подлодками. Он не внемлет угрозам. Помимо своей верховной предначертанности, осознанной с младых лет, он не столько бесстрашен, сколько нем к боли. Болевого центра в его мозгу попросту нет.

Тем самым свой визит в президентский дворец Посувалюк воспринимал, как формальность, с одним, правда, существенным обременением: доклад в Москву – неизбежен, не позднее 17:00. И ничего не оставалось, как задействовать открытую, прослушиваемую связь, объяснив при этом, почему. То есть, хочешь не хочешь, сообщи начальству о ЧП с антеннами, одновременно выдавая «Мухабарату» свою причастность, пусть гипотетическую, к антииракскому заговору. Там-то ведомо, что диверсия не их рук дело. Оттого посол отказался от вызова ремонтников – дабы в яму с рвущими себя в клочья волками, на бровке которой едва балансирует, раньше времени не свалиться. Зря надеялся, что война все спишет, перестарались молодчики с антеннами, прямо противоположный эффект породив, одеваясь, корил где себя, а где заговорщиков Виктор Викторович.

Вскоре посол перебрался в свой кабинет. Минуту-другую он настраивался на рабочую волну, успокаивая нервы, вновь, спустя сутки, разгулявшиеся. Наконец решительно потянулся к телефону, но, приподняв трубку, застыл. Какая разница, кто стрелял – затихло ведь, не задев посольство ни так ни эдак, сбила его с курса мысль. И звонить в МИД он передумал.

Обратился к рабочей тетради, куда вносил, пользуясь личным шифром, все актуалии. Полистал. Однако, ничего полезного, выводящего на повестку дня, ограниченную утилитарным выживанием, не нашел. Прислушался: звон лопат и возбужденные голоса сослуживцев, но громче всех – вновь прибывшие. Ухмыльнулся от скабрезности, внезапно посетившей: «Кооператив – в полном сборе. Лишь заикнись – и на опалубку из кровных скинутся. Коль для державы мы естественная убыль…»

Он взглянул на часы – 10:30. До аудиенции у Саддама, которую, в силу предсказуемости итога, и дипэтикетом и не назовешь, – четыре часа. Стоило ради моциона от дела первостатейной важности отрываться? Но… в МИД звонить все же нужно: пусть, уже сегодня, состыкуют с подрядчиком по бетону. Завтра может быть поздно. Какие-то сутки – и добро пожаловать в ад. Резон американцам откладывать?

Тут на посла снизошло какое-то слюнявое, из смутных предчувствий и аллюзий, состояние. Будто проснулся аппетит, но чего душе угодно, не разобрать. Между тем деликатесы не проявлялись, а напоминали о себе события, один другого тревожнее: декабрьская контругроза Ирака обрушить на Израиль свой химический потенциал, прогнозы некоторых обозревателей – упади на Тель-Авив хоть одна боеголовка с зарином, симметричный ответ, химический, а то и ядерный – неизбежен, меловые лица подопечных, бросившихся, как только запахло жаренным, наутек…

Посувалюк судорожно протер глаза, после чего прикусил большой палец, будто ухватившись за некую нить.

– Какое на хрен бомбоубежище… – изумленно зашептал он, медленно поднимаясь на ноги. – Пару дней – и Багдад необъятный могильник. По-иному-то израильтянам не вырулить. И вдохновители заговора, сто пудов, они. Идиот, не врубился…

Посол распахнул верхний ящик стола, стал перебирать содержимое. Ничем не поживившись, захлопнул и выдвинул второй. Но, будто опомнившись, медленно задвинул обратно. Повернулся к сейфу и, судя по нахмуренному лбу, прикидывал: не там ли? Наконец озарился и вскоре раскладывал на столе лоскутное письмо-инструкцию заговорщиков.

Между тем, состыковав фрагменты сюжетно, он обратился не к началу текста, а к его последней трети – «Памятке по эксплуатации изделия». Первоначально посол ее лишь бегло просмотрел и то наполовину. Не то чтобы стресс его сморил, авантюра – явно не его жанр. Я все еще дипломат, а не детективщик, подумалось ему тогда.

При всем том технология запуска изделия Виктора Викторовича сей момент не интересовала. Он искал то, что прежде успел прочитать, но истолковал, казалось ему ныне, неверно. И та ошибка может дорого стоить – в нынешней, только что обозначившейся призме: ковровые бомбардировки – самая благоприятная перспектива войны. Не быть ей конвенциональной.

Надобный абзац наконец найден, но изучал его Виктор Викторович крайне медленно, причем тремя заходами, беря для осмысления перерыв. В конце концов он откинулся на спинку кресла и добрых полчаса, казалось, приноравливался к истине, при чтении приоткрывшейся. После чего проштудировал памятку до конца, правда, единожды. Встал из-за стола и принялся прохаживаться по кабинету, транслируя собранность, дисциплину мысли и чувств.

В эти минуты, впервые с момента визита Талызина, Виктор Викторович реально взвешивал свое участие в заговоре, только не уступая диктату, а переосмыслив акценты иракского конфликта. На его обновленный взгляд, до сегодняшнего дня Израиль – как самый уязвимый сектор будущей войны – никем не воспринимался. Странами ислама, примкнувшими к коалиции – по причине неприятия еврейского государства как такового. Американцы же дальше кувейтских нефтевышек особо не смотрели…

В гремучую смесь наспех сколоченного антииракского блока Израиль не вписывался, посему и был переведен Вашингтоном на карантин под гарантии зонтика безопасности. Был тот не столь дырявым, как, по большей мере, декларативным. На Потомаке не то чтобы игнорировали своего вассала, не верили в серьезность угрозы Хусейна превратить Израиль в гигантский Освенцим. Суицидальных черт в портрете тирана янки не находили, предполагая, что от первого же щелбана тот пойдет на попятную.

На самом же деле, вдруг обрушилось на Виктора Викторовича, Хусейн приведет в действие антиизраильскую угрозу, и глазом не моргнув. Ведь совсем недавно, усмиряя мятеж, он затравил насмерть собственную деревню, две трети которой – беззащитные старики, женщины, младенцы. Так что убежище – как мертвому припарка, запасайся журавликами…

Тут между тем напрашивается: что мешало Посувалюку, многоопытному дипломату и носителю уникальных наблюдений, осмыслить все ответвления драмы раньше – как только в конце декабря угроза была озвучена? Ведь на политической сцене с тех пор, помимо накала риторики, ничего не изменилось. Все верно. Только в утренней сводке новостей посол первым делом отслеживал намеки о своем разоблачении, а не флуктуации кризиса. Тем самым, был обречен видеть ближневосточный пасьянс усеченно. Лишь прознав, что его жуткая тайная обнажена и он обращен в валюту беспринципного закулисья, из порочного круга самоедства вывалился.

И новая, разверзшаяся горькой истинной явь гласила: дабы себя и подопечных из лап мучительной смерти вызволить, нейтрализация Саддама Хусейна – единственный выход. Так что заколка, определился он, отнюдь не мутант ближневосточного террария, а механизм, преследующий сугубо гуманистические цели. При этом никаких симпатий к Израилю он не испытывал, считая его страной, некогда перспективной, но скатившейся к средневековой племенной междоусобице. Не двигал им и мотив прослыть спасителем человечества, ибо как продукт системы тотальной унификации частью мира себя не ощущал.

Между тем столь радикальный переворот во взглядах – от отрицания авантюры до признания ее правомерности – одно переосмысление анамнеза конфликта породить не могло. По большому счету, Посувалюку ничего не стоило рвануть с персоналом подальше от Багдада, главной мишени коалиции, и где-нибудь отсидеться, благо, транспорта в посольстве хоть отбавляй. Катализатором прозрения послужило иное. Посол, с явной задержкой, допетрил: инструкция не врет, подчеркивая безвредный для жизни характер излучения. Было бы оно смертельным, тогда зачем увязывать «выстрел» с фразой «Примени Ирак отравляющие вещества, американцы затопят зарином Багдад», произносимой за секунду до приведения заколки в действие?

Так улетучилось первое табу, блокировавшее завершающий этап авантюры. Ведь совершить убийство посол ни под каким соусом не мог бы, особенно, столь низкое, укрывшись мундиром дипломатического иммунитета. Второй же барьер – конфликт государственника до мозга костей с чисто криминальной затеей – растворился как только Посувалюк вчера повесил на плечо, выходя на вахту, автомат. Ну и как-то между строк драмы затерялось: уберечься от расправы за грех, им совершенный, можно было, только пересев в попутку заговора…

Отмеряв в кабинете пару сот метров, Посувалюк вновь забрался в свое кресло. «Стенгазету» сгреб в кучу, но не полностью – фрагменты памятки не тронул, более того, придвинул к себе поближе. Извлек из сейфа заколку и аккуратно водрузил на стол, после чего достал из верхнего ящика швейцарский перочинный ножик. Сверяясь с памяткой, выкрутил из задней стенки заколки едва заметный винтик. Тем самым, надо полагать, привел изделие в боевое состояние. Примерил заколку к галстуку, но покрутив ансамбль так и эдак, снял. Задумался.

Затем посол переместился в машбюро. Там, чуть покопавшись в хозяйственном шкафу, нашел иголку с нитками. Заторопился обратно. Из кабинета прошел в гардеробную, где несколько минут отбирал костюм. При этом занимали его не фасон и расцветка, а внутренние карманы пиджака.