Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 2

Это «немецкий Версаль» с замком в центре парка, радиусом от него расходятся улицы, их немного, и весь город невелик.

Таким же новым кажется г[ород] Мангейм[342 - Мангейм (нем. Mannheim, произносится как Манхайм) город (с 1607) в Германии, второй после Штутгарта по величине в земле Баден-Вюртемберг.]; планировщики разбили внутреннюю часть города на мелкие квадратные кварталы. Город бесцветный, скучный, несмотря на эффектный дворец XVIII века с большим парком. Но все это было таким холодным, временно останавливающим взор и незапечатлевающимся.

Штутгарт утопает в садах[343 - Штутгарт (нем. Stuttgart, от нем. Stutengarten – конюшенный сад) город в Германии, столица земли Баден-Вюртемберг.]. В городском музее небогатые коллекции и собрания фарфора, живописи, останавливает внимание устроенный в начале нашего века Музей дурного вкуса[344 - В 1909 г. директор штутгартского Музея прикладного искусства Густав Пацаурек открыл в музее новый «Отдел заблуждений в вопросах вкуса», в котором к началу 1930-х гг. ему удалось собрать более 900 образцов дурного вкуса в предметах прикладного искусства.].

Ротенбург. Вид старинной застройки. Фото конца XIX в.

Директор музея Г. Пацаурек собрал удивительное собрание предметов искусства и бытового обихода, где дурной вкус выражен в несоответствии материала, форм, уродливом рисунке, непонимании им назначения материала, вроде шкафа для платья с дверками из литого чугуна, сувениров, альбомных крышек с узором из волос, передачи в тканой занавеске рафаэлевской Сикстинской мадонны или наше русское изделие – серебряная сухарница работы Сазикова в виде плетенки из дерева с наброшенной салфеткой. Глупая имитация. Целая комната, убранная с поражающей пошлостью, вроде никелированной кровати в стиле модерн с китайскими бумажными веерами и воткнутыми в них фотографическими портретами над кроватью и всяких предметов, «неизвестно что изображающих». Глубоко эстетические обоснования логики в искусстве Пацаурек изложил в своем замечательном труде «Хороший и дурной вкус в художественной промышленности»[345 - Речь идет о книге: Pazaurek Gustav. Guter und schlechter Geschmack im Kunstgewerbe von Gustav E. Pazaurek. Stuttgart; Berlin, 1912 (в переводе с нем. «Хороший и дурной вкус в прикладном искусстве» Густава Пацаурека). Сведений о переводе книги на русский язык и издании ее в России обнаружить не удалось.]. <Путем метода анализа предмета иллюстрирует он раритеты этого “Музея дурного вкуса”>[346 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 29. Л. 63 об.].

Действительно, сколько дурного вкуса окружает нашу жизнь, и как мало обращаем мы внимания на эту карикатуру культуры!

Совершенно иной мир в соседнем Гессене. Ряд небольших городков в живописных долинах. Многие дома построены из фахверка. В Аллендорфе целые улицы, ведущие к городской площади, состоят из четырех- и пятиэтажных домов фахверка, необычайно разнообразного, встречаются фасады из одного дерева и дома все старые – XVII и даже XVI в. Крыши покрыты только черепицей мутного темно-красного цвета.

Но из всех старогерманских городов останавливает внимание своим декоративным архаизмом небольшой городок Ротенбург, с остатками защитных стен еще XIII в.

Словно в ином мире, а не в Европе XX в. мы находились: трамвая в городке не было, и от вокзала конечная узкоколейная железная дорога [вела] в город, добрый километр до городских старых ворот, где старик-сторож сидел у своего домика <и встречал нас приветливым здорованьем.

Улочка проложена вдоль старых его стен, и небольшие каменные дома живописно-прихотливо разбросаны. Полная тишь на улицах, и во всем городке только 8000 жителей. Старые железные фонари висят на веревке, протянутой через улицу, полумрак, часы на башне отбивают четверти, и опять тишина.

Кельн. Собор. Фото конца XIX в.

На таком небольшом пространстве собрано так много старонемецкой архитектуры в окружении нетронутого целостного городского пейзажа XVI века. Оттого-то здесь так убедительно живописное зодчество и церквей, и домов с красноватым фоном башен и стен, окруживших этот городок, словно от современности отгородился оригинальный остаток прошлых веков.

Все слитно воедино, начиная с церквей XIV века, кончая зданиями эпохи Ренессанса – Ратгаузом, госпиталем и “домом строителей”. Здесь Ренессанс немецкий, скромными формами не выпячивающийся на центральную (и единственную) небольшую площадь.

Нюрнберг – это сердце старой германской жизни, а Ротенбург – кровь этого сердца.

Роттердам. Субструкции железной дороги. Фото конца XIX в.

Только все едут в Нюрнберг, он расположен по пути всюду и на главной железнодорожной артерии Германии, а >[347 - Там же. Л. 63 об.–64.] Ротенбург – в стороне от главных магистралей железных дорог, не скоро в него и попадешь. Это какой-то забытый окаменелый кусок древнегерманского строительства, <окаменелая древнегерманская сказка. Нет музеев, магазинов. И только изредка попадается вывеска “колониальные товары”, где отыщется что-то и современное>[348 - Там же. Л. 64.].

После Ротенбурга я проехал в Кельн и с чувством какой-то досады пошел по улицам этого города. Это Европа со всеми ее атрибутами. Уж очень назойливы все эти ее достижения. Огромный вокзал, театр, музеи и общественные здания, выстроенные недавно, но под старую готику, и пошлый эклектизм в архитектуре богатых домов Гогенцоллернринга[349 - Улица в Кельне (нем. Hohenzollern Ring).]. Слишком много воздаяний почести Гогенцоллернам. Всюду банальная скульптура Фридрихов, Вильгельмов[350 - Вероятно, речь идет о конном памятнике королю Пруссии Фридриху Вильгельму III скульптора Г. Блезера, открытом на площади Хоймаркт в 1878 г. Автором проекта стал немецкий скульптор Г. Блезер. В Кельне возле моста Гогенцоллернов, получившем свое название в честь немецкой графской, княжеской, королевской и императорской династии, на обоих берегах реки Рейн находятся конные статуи представителей этой династии. На левом берегу, на смотровой площадке расположен памятник Вильгельму II, который гордо восседает на своем храбром коне, пристально смотря вдаль.]. Приторно! <Есть остаток старого Кельна – одна улочка, но мало типичная; после той самобытности городского пейзажа, что видел в южной Германии, особенно после Нюрнберга и Ротенбурга – здесь пустынно. В музеях есть сокровища живописи, особенно ее старой “рейнской школы”, есть много новых мастеров, но меня интересовал город в целом, его ансамбль>[351 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 29. Л. 64 об.].

Роттердам. Пристань. Фото конца XIX в.

Здесь пустынно. После нескольких романских церквей, испорченных ненужным подновлением неумелых реставраторов, взор невольно обращается к знаменитому собору. <Это – одно из чудес готики, парит над городом. Его видишь отовсюду. Побродил денек, посидел в холодном соборе, где>[352 - Там же.] на светло-сером камне гладкой стены собора отражают солнце живописные цветные стекла. Такая воздушная фреска производит особое впечатление, углубленное густыми аккордами органной мессы. Купил в лавке Мария Farina рядом с собором знаменитой кельнской воды[353 - Одеколон (фр. eau de Cologne – «кельнская вода») – духи, созданные итальянским парфюмером Иоганном Марией Фарина, основавшим в 1709 г. в Кельне мануфактуру – старейшее парфюмерное предприятие в мире.], так, по ритуалу, и убедился, что наш русский одеколон <Брокара>[354 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 29. Л. 64 об. Возможно, речь идет о продукции московской парфюмерной фирмы «Брокар и Ко»: получившем широкое распространение в России одеколоне «Цветочный» (1882) или о духах «Персидская сирень», отмеченных Большой золотой медалью на Всемирной выставке 1889 г. в Париже.] в Москве лучше, и недаром он был выставлен в числе лучших одеколонов в магазине Вейлера в Вене, где было собрано все выдающееся в мире и по части туалета.

Роттердам. Канал в городе. Фото конца XIX в.

С массой впечатлений сел в ночной поезд, в уютный третий класс <(никогда не набитый народом, выберешь местечко поуютнее у широкого окна, завернешь ноги в плед, из кармана достанешь резиновую дорожную подушку, прикурнешь, да и проспишь)>[355 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 29. Л.64 об.], и проспал по примеру соседей, сидя всю ночь. Денег обычно у меня было немного, чтобы можно было пользоваться спальными вагонами хотя бы второго класса, и только поздней, когда заработки увеличились, позволял себе это удовольствие, но никогда не пользовался международным вагоном, и только однажды с больной ногой я должен был воспользоваться этим комфортом.

Раннее весеннее утро. Открыл окно вагона – и какая радость! Поля с цветущими тюльпанами, гиацинтами и нарциссами, как шахматная доска. Каждый квадрат засеян одним цветом. Эти мягкие тона – акварель! Удивительный пейзаж. Мы в Голландии, скоро Роттердам. Границу проехали незаметно, и никакой таможни не было. На вокзале в Роттердаме у входа сонливый чиновник, типичный розовощекий одутловатый голландец, молча мотнул головой, взглянув на мой чемодан, как бы спрашивая: «Есть что-нибудь?», – и я ему в ответ также молча покачал отрицательно головой – поняли друг друга!

Амстердам. Новая застройка бульвара. Фото начала XX в.

Выбрал незатейливый отель, бросил свой чемодан и скорей на улицу, и, прежде всего, на центральную рыночную площадь.

Какая толпа! Рынок расположен у канала, весь город состоит больше из каналов, чем из жилых кварталов.

Тут же, на рынке, и статуя Эразма Роттердамского[356 - Кейзер Хендрик де. Статуя Эразма Роттердамского на большом рынке Маас-Гафенштадт в Роттердаме (1621).]. Вот он – остроумнейший человек, взирающий так углубленно на человеческую глупость, коей и написал свою знаменитую «Похвалу»[357 - Речь идет о сатире Эразма Роттердамского «Похвала глупости» («Похвальное слово Глупости») (1509).]. А вокруг памятника масса тележек с зеленью, лавки с мясом и лавки с кучами рыбы, поодаль – тележки с цветами, а вот – расставлена на мостовой посуда, и какая оригинальная – все из Дельфта[358 - Делфт (нидерл. Delft) – город и община в Нидерландах, в провинции Южная Голландия, между Роттердамом и Гаагой. В XVII в., когда Делфт переживал «Золотой век», там возникло массовое гончарное производство. Делфтские мастера имитировали изделия популярного в Европе сине-белого китайского фарфора. Помимо китайских рисунков мастера изображали на посуде и изразцах традиционные голландские пейзажи, библейские сюжеты и цветочные композиции.]; тут и простые расписанные фаянсовые кувшины, глиняные зеленые примитивные подсвечники, тарелки с удивительно-наивными рисунками, присущими только дельфтскому фаянсу. Мы в музеях собираем «старый Дельфт», а здесь новый в старых рисунках. Торговки, торгующие какао, сидят на больших глиняных корчагах[359 - Корчага – глиняный сосуд больших размеров.], покрытых стеганой подушкой; в корчагах – горячее какао, а на длинном шесте навздеваны мелкие крендели. Из фаянсовых кружек пьют молчаливые, скорее полусонные, чем задумчивые, голландцы; много матросов в их кожаных оранжевого цвета широких штанах и в деревянных башмаках (сабо). Длинная деревянная простая скамейка, медлительно усаживается голландец, долго курит сосредоточенно длинную и тонкую белую глиняную трубочку, а затем начинает пить какао. Присел и я, больше объясняясь жестами, т. к. голландский язык понять еще можно, но объясниться на нем невозможно, тем более что слова цедят, все время что-то жуя. Попробовал мутное какао, крендели мелкие из кукурузной муки, обильно смазанные каким-то маслом, только не сливочным. <В отеле объясняться легко. Там “миннгер” лакей говорит и на немецком, и на английском языках. Кстати: я спросил себе кофе, произнося кафе1 – “кофий”, – поправил меня голландец; напрасно мы смеемся, когда говорят по-русски “кофий” – это правильное голландское слово>[360 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 29. Л. 65 об.].

Амстердам. Площадь Дам. Фото 1900 г.

Было воскресенье. Мальчишки его празднуют по-своему. Засунув руки в широчайшие штаны темно-синего сукна, в вязаной расшитой куртке, сбив на затылок высокую шапку и держа в своем маленьком рту огромную сигару, важно прогуливаются по главной набережной большого канала на Маасе[361 - Маас (нидерл. Maas, Мас / Мёз, фр. Meuse, валлон. Mouze) – река во Франции, Бельгии и Нидерландах.].

Идут из церкви в широких юбках женщины в расшитых корсажах и огромных накрахмаленных чепцах, из-под которых виднеются медные украшения вроде бубенчиков.

Вся набережная в складах железобетонных, глухих, лишь с одной дверью и люками на крыше, куда спускают кранами с кораблей мешки кофе и табака. Масса кофе и табака, курят в Голландии много и всюду. <Тут же на набережной небольшие ресторанчики-кабачки, набитые главным образом моряками и рыбаками>[362 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 29. Л. 66.]. Масса лодок, баржей снуют по каналам; в главном порту и большие океанские пароходы, где в мутно-зеленые воды глядят дома; узкие фасады в три, четыре этажа, заканчивающиеся ступенчатыми фронтонами, крыты черепицей светло-розово-серого цвета, огромные окна с частым переплетом затянуты кисейными занавесками, схваченными посредине цветной ленточкой или закрытые наполовину внутренними ставнями. Эти дома старые, еще XVIII в., их необычайная простота и прельстила нашего Петра Великого. Он писал своему пенсионеру архитектору Коробову: «Иван Коробов, пишешь ты, что тебе ехать во Францию, того не следует, а езжай в Голландию, ибо сии места против нашей ситуации больше похоже и дома строят прочно и просто, чего и я хочу от тебя…»[363 - Точная цитата из ответного письма Петра I И.К. Коробову от 7 ноября 1724 г.: «Иван Коробов! Пишешь ты, чтобы отпустить тебя во Францию и Италию, для практики архитектуры цивилис, во Франции я сам был, где никакого украшения в архитектуре нет и не любят, а только гладко и просто, и очень толсто строят, и все из камня, а не из кирпича; о Италии довольно слышал, к тому ж имеем трех человек русских, которые там учились, и знают нарочито: но в обоих сих местах строения здешней ситуации противные места имеют, а сходнее Голландские. Того ради надобно тебе в Голландии жить, а не в Брабандии (Бельгии. – Примеч. ред.), и выучиться маниру Голландской архитектуры, а особенно фундаментам, которые нужны здесь, ибо равную ситуацию имеют для низости и воды, также тонкости стен…». (Голиков И. Дополнение к деяниям Петра Великого. В 18 т. М., 1794. Т. 14. С. 380–381.)].

Амстердам. Современная застройка центра города. Открытка начала XX в.

Скученность домов, стоящих вплотную один к другому, с крошечным двориком чистым, выстланным плиткой, скорее напоминающим какой-то вестибюль. И как голландки заботятся о своих домах: утром мокрой щеткой моют цоколь дома и ступеньки наружных входов.

До соседнего Дельфта ход по каналу; видел деревни с высокими ветряными мельницами, ровные луга, насыщенные влагой, с яркой сочной зеленью, <движется по каналу оранжевый холст паруса лодки, скоро пересядешь в местный маленький вагончик железной дороги, и через 2 часа – Гаарлем>[364 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 29. Л. 66.].

Гаарлем[365 - См. примеч. 59 к гл. 16.] крошечный, всего два километра по длинному диаметру, городок чисто деревенский, несмотря на его оживленный ритмичный темп трудовой жизни.

Опять склады, тележки, мешки с кофе, рыбаки. Круги сыра из Эдама, центра сыроделия, почему везде в Европе «голландский» сорт сыра и называется «эдамский». И цветы, цветы многовековой культуры гиацинта и тюльпана. Воздух пряный, насыщенный ароматом цветов, когда проезжаешь цветущими равнинами, и так до самого Амстердама, города Рембрандта. Кроме нашего Эрмитажа нет другого в мире большего собрания работ великого голландца.

Амстердам интернациональный город. Океанские пароходы выбрасывают разноязычную толпу; а в гавани небезопасно вечером заходить в узкие улочки, где кабаки и притоны; снуют всюду моряки, жующие табак и постоянно подкрепляющие себя «больсом»[366 - Вероятно, речь идет о распространенном названии можжевелового спиртного напитка женевер (еневер), производимого старейшей компанией Болс (Воls) в Амстердаме с конца XVII в.] (род смеси джина и рома).

Майнц. Мост. Фото 1896 г.

Амстердам носит в одной части города столичный общеевропейский оттенок, но еще большая его часть сохранила свой старый оригинальный облик; также многочисленны каналы, дома иногда вырастают прямо из воды, без набережной, а набережные каналов узкие, без перил, и, возвращаясь поздно, я едва не свалился в сонную влагу.

На главной улице те же высокие фасады, часто только в два окна; конка ползет в одну лошадку, без кондуктора, а при входе висит кружка, куда и опускают стейфер[367 - Видимо, Бондаренко имеет в виду медную разменную монету Нидерландов стювер (стейвер), чеканка которой для страны была прекращена в 1809 г., но которая чеканилась еще в XIX в. для нидерланских колоний.] – монету в 5 сантимов, а если поздний час вечера, то вагоновожатый-кучер желает вам спокойной ночи.

Европеизм построек теряется на общем фоне голландского Амстердама.

В Амстердаме родилась ветвь нового стиля, модерна, выразителем которого является голландский архитектор Ван де Велде[368 - Бондаренко ошибается, связывая модерн Ван де Велде с Амстердамом. Один из крупнейших зодчих и дизайнеров интерьера рубежа XIX–XX вв., бельгийский архитектор, дизайнер, музыкант и литератор, теоретик и педагог, один из создателей бельгийского варианта стиля модерн с 1900 по 1917 г. работал и жил в Германии.]. Рядом со старыми домами кое-где возникли новые постройки, отразившие эпоху искания «нового стиля», «новой свободной школы». Но в Голландии новаторы архитектуры исходили из традиций своей голландской архитектуры, и только во внешних чертах они подражали брюссельскому фантасту-архитектору Виктору Орта.

В отделке таких новых домов всюду натуральный кирпич, даже в оформлении вестибюлей. Особая тщательность соблюдается в чистоте линий оконных и дверных пролетов, избегается излишняя «свобода» не архитектонической кривизны модерна, как и ненужного откоса и украшенности карнизов. И цветное стекло, нашедшее такое большое применение («Опалецент»[369 - «Опалецент» – в начале XX в. московская фирма стеклянно-художественных изделий, бывшая фирма Ф.А. Подпалого.]) здесь в рамках строгого рисунка. Та же скромность и во всех деталях.

Но при всей отличной работе эти новые дома среди крепкого национального искусства Голландии напоминают разряженную столичную франтиху, случайно попавшую на провинциальный убогий бал в честь уезжающего исправника в городе Елабуге.

Страна неустанного труда, отбившая у моря землю, а у Испании свою независимость, Голландия богата, и жизнь в ней дорога. <В Амстердаме в английском магазине я купил себе серый английский клетчатый костюм с такою же дорожной кепью и в этом костюме поехал также с ночным поездом обратно в Кельн, чтобы дальше проехать по Рейну>[370 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 29. Л. 67.].

Ранним весенним, теплым утром я приехал в Кельн. Все уже в зелени, на небе ни облачка. Рейн блестит, как зеркало, у пристани белый чистенький пароход, занял я место на носовой части палубы, выбрав себе удобное кресло <с локотниками, где можно и книжку положить, и бутылку поставить>[371 - Там же. Л. 67 об.]. Со мной небольшой чемодан и плед. 8 час[ов] утра, я был первый пассажир. Еду до Майнца, куда должен приехать в 10 ч[асов] вечера, значит весь день буду созерцать Рейн. Рядом поместился какой-то немец, <по виду что-то купеческое, сел и>[372 - Там же.] сейчас же заказал себе яичницу и 1 бутылку кесслера[373 - Имеется в виду игристое вино, производимое в Германии виноторговой компанией «G.C. Kessler» с 1826 г.] (белое легкое рейнское вино). <Значит, можно и с утра пить эту оживляющую влагу рейнских берегов. Заказал и я себе то же самое. Быстро приносится столик, и завтрак готов. Организовано все отлично, чистоплотно и>[374 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 29. Л. 67 об.] стакан для вина темно-зеленого дымчатого стекла, пузатый, старонемецкой формы. Большую коллекцию такого древнего стекла я видел в Кельнском музее и в Нюрнберге. Новое стекло отлично имитирует старые формы, не удается лишь получить той тонкой патины, чем и отличается старое стекло и хрусталь, да грани в новом острее на ощупь.

Франкфурт-на-Майне. Панорама исторического центра. Фото конца XIX в.

Попробовал я настоящего «рейнского». Вино оказалось необычайно легким, с тончайшим ароматом, какого совершенно нет в тех рейнских винах, какие привозили в Москву. Оказывается, натуральные рейнские вина можно пить в их первородной чистоте только на Рейне, т. к. перевозки они не выносят и для экспорта их сдабривают салициловой кислотой, окуривая предварительно бутылки горячей серой, чтобы вино не заплесневело.

Пароход совершает только дневной рейс. Судоходство по Рейну начинается немного выше Кельна, от Дюссельдорфа, и оканчивается немного выше Майнца, в Мангейме, но этот путь – лучший плес. По пути два больших города – Бонн и Кобленц. <Собирается публика, заполняет открытую палубу. Кому же охота спускаться вниз, где большая кают-компания и столовая. И в такой теплый день только и можно сидеть на просторной палубе, без тента над головой и без наваленных тюков с товаром, через которые приходилось перелезать на голландском пароходе. Здесь все только для пассажиров, и все рассчитано на удобство. Но, видно, было немного таких удобных, комфортабельных кресел, как мое, т. к. я вскоре услышал за собой русскую речь, говорил густого тембра баритон:

– Представь себе, Женичка, не нашел такого кресла.

– Поищи же, Васинька, – просил молодой женский голосок.