И ни на одно мгновение дольше

– Ты не болтай, разворачивай.

Под серой бумагой оказалась небольшая, покрытая блестящим лаком икона, купленная в какой-нибудь церковной лавке.

– Будто специально тебя дожидалась, – причмокивая беззубым ртом, важно сообщил Александр.

– Что-то я не очень понимаю, – Павел протянул икону обратно. – Зачем она мне?

– Как же? – искренне изумился Санек и демонстративно убрал руки за спину. – Ты же историк, а это икона. У нас тут москвичи толпами по деревням бродят, ищут всякую старину.

– Но это же не старина. Это подделка из Китая, скорее всего.

– То есть она ничего не стоит?

Павел Петрович только сейчас внимательно посмотрел на Саню и понял, что не он один вчера перебрал с алкоголем. Теперь в надежде опохмелиться его новый знакомый, видимо, по простоте душевной или из-за сильного презрения к городским жителям, понадеялся, что глупый историк купит эту новодельную икону. Сочувствуя, Павел спросил напрямую:

– Тебе деньги нужны?

– Икона от жены осталась, – уклончиво ответил тот. – Она перед смертью очень верующей стала, – Санек показательно вздохнул. – Как раз сегодня год как померла, – добавил он, видимо, соврав.

Павел пошарил по карманам и протянул найденные деньги незадачливому продавцу.

– Я мигом. Я бегом, – обрадовался тот.

Саша так быстро умчался, что Павел Петрович не успел даже отказаться.

– Пустой человек, – услышал он за спиной голос деда Захара. – Пока Дарья жива была, она его в кулаке держала, а как померла, он и загулял. Работать не работает. А ведь не дурак. Больше прикидывается.

– Здравствуйте, – повернув голову, поздоровался Павел с хозяином. – Наверное, не надо было ему денег давать…

– Что должно произойти, то все равно произойдет, – скороговоркой тихо произнес Захар. – Давайте чаю попьем с черничным  вареньем. Прямо здесь, в садике. Я уже заварил.

Не успели они принести из дома чашки, как Саня вернулся. Павлу показалось, что он чем-то встревожен.

– Вот, к чаю, – он поставил на стол бутылку водки и неуверенно присел на край скамейки.

– Ты пей, если хочешь, а мы лучше чайку с вареньем, – ответил дед Захар за двоих.

– Ну как хотите, – не стал уговаривать Санек. Он торопливо открутил крышечку с бутылки, налил водку в белую чашку, разрисованную большими розовыми цветами, и без промедления выпил.

Павел Петрович тяжело вздохнул. Он бы и сам с удовольствием опрокинул рюмочку с лечебными целями здесь, в тенечке под деревьями, но ему было неловко перед хозяином.

– Зачем же ты икону продаешь, если она тебе о жене напоминает? – строго спросил дед Захар.

Санек почесал лоб и, сдвинув вбок прядь жидких волос, показал большущую, уже очень давно полученную шишку. Потом покрутил головой, чтобы ее было лучше видно, и радостно пояснил:

– Вот что-что, а память о ней у меня всегда с собой, – похвастался он. – Как-то летом после бани вышли мы с супругой на свежий воздух охладиться. Она в простынку завернулась, а я так… без ничего. Попробовал я к ней приласкаться: больно мне ее размеры нравились. Ущипнул за задницу. А она мне в ответ кулаком по лбу. Я в стенку, от стенки в поленницу, а по ним сполз на землю. У нас как раз там крапива до пояса. Ядреная… Я на нее и сел… После этого уже ни к жене, ни к кому другому не ласкаюсь. Вот такая память. Поставила метку. Теперь с женщинами не могу. Только о них подумаю, то сразу причинное место жжется и чешется. Ну и побаиваюсь я немного. Обидно, конечно, потому что женщин свободных у нас в деревне полно. Редко какой мужик до пятидесяти доживает – одни вдовы кругом.

– Получается, ты теперь как евнух в гареме? – рассмеявшись, спросил Павел Петрович. – Только облизываешься?

– Да, наверно так. Это мне в наказание за грехи. Я же по молодости ни одной юбки не пропускал. А как женился, еще больше гулять стал. Вот Дарья перед смертью своей мне будто отомстила.

– Все равно иконы продавать не следует, – проворчал дед Захар.

– А сам-то ты, дедушка, какой веры? – спросил Санек, опять наливая себе в чашку. – Креста вроде на тебе нет.

– Я-то? – дед пожал узкими плечами и посмотрел на голубое небо, чуть просвечивающееся сквозь густые ветки деревьев. – Я простой веры. Бог один, а земля круглая. Каждому воздастся по заслугам. Кому повезет, как тебе например, то на этом свете. А кто сильно нагрешил, то где-то в другом месте, там, где уже ничего не исправишь.

– Красиво ты говоришь, – Саня выпил, поморщился и постучал по многочисленным карманам своей камуфляжной куртки в поисках сигарет. –  А ты, историк, как думаешь? – спросил он у Павла.

– Мне кажется, что вера – дело очень личное. Не стоит ее выставлять напоказ.

– Так-то оно так. Только вот везде написано «не укради», а то боженька накажет. А посмотришь вокруг – наказаны только те, кто живет честно, – он нашел сигареты и, с удовольствием откинувшись на спинку скамейки и закинув ногу на ногу, закурил. – Может где-то там… не пойми где… их и накажут. Только я не видел ни разу, чтобы с нашего кладбища из могилки кто-нибудь выходил. Все тихо лежат, скучают. И им уже ничего не надо. Ни воздаяния, ни наказания, ни земель райских, – водка сделала свое дело, и Санек уже не мог остановиться, ему хотелось поговорить. – Коммунисты за семьдесят лет много, конечно, напортачили, но от этих поповских сказок нас отучили. «Религия – опиум для народа», – он попробовал рассмеяться, но закашлялся от табачного дыма и разозлился. – Те, кто их сочиняют, сами, конечно, не верят – иначе они стали бы богатыми. Поэтому они сами по себе, мы здесь сами по себе, – он отбросил в кусты недокуренную сигарету и хлопнул себя по животу. – Вот ты, дед Захар, вроде и не русский, да и веры не пойми какой, а мне будто родня. А наш глава района, вроде и местный – сын Нинки Акиньшиной с кривого дома, что за сельпо, – а для меня он, как басурман. А я для него еще хуже – пустое место, с которого и взять-то нечего. Так что нет никаких земляков. И никаких выдуманных русских, англичан или немцев… Есть бедные, есть богатые. А других делений нет.

Пока он говорил, Павел сидел и думал, почему слова вроде правильные и сам он думает почти так же, но сейчас, слушая эту напыщенную речь, ему хотелось взять со стола полупустую бутылку водки и стукнуть Санька по давно немытой голове. Может из-за того, что он точно знал, что этот балабол сделал бы все что угодно, лишь бы его названной родней был не дед Захар, а хотя бы тот выбравшийся наверх сынок его односельчанки. А за то, чтобы посидеть за одним столом с этим главой администрации, Санек продал бы не только икону жены, но и все, что его попросят.

В этот момент по деревянным мосткам, уложенным в деревне вместо тротуара, за забором почти бегом пронеслась Анастасия Владимировна. Мужчин в палисаднике она не заметила. Павел успел увидеть, что председатель чем-то очень сильно встревожена.

– Да на ней лица нет, – сказал он, показав на удаляющуюся женщину.

– Не мудрено с такой дочкой, – ухмыльнулся уже сильно пьяный Санек. – Дочурка  такое в магазине вытворила… Бешеная. Вся в мать.

*****

Год назад, окончив местную школу, Дина неожиданно обнаружила, что для неё в деревне будущего, о котором она мечтала, нет. Она бы убежала в город сразу, но случилось то, что часто случается в семнадцать лет – Дина влюбилась.

Роман по праву считался в деревне самым перспективным женихом. Под два метра ростом, широкоплечий, улыбчивый, всегда спокойный, будто вышедший из русской сказки красавец разбил не одно девичье сердце. Некурящий, непьющий, работящий он прекрасно знал себе цену и не торопился с выбором.

Дине он понравился, когда она еще училась в девятом классе, но будучи реалисткой и к тому же очень закомплексованной девочкой с невысоким мнением о своей внешности, она даже не мечтала о том, что у нее с Ромой может что-нибудь получиться. Тем более, что из-за своей серьезности он казался ей слишком взрослым, хотя разница у них была всего пять лет.

То лето, когда она окончила школу, было сухим и жарким. Два месяца Дина бездельничала и загорала на реке. К концу августа решила, что будет поступать в техникум в Ярославле. И чтобы произвести впечатление на будущих однокурсников, вместо того, чтобы подтянуть знания, она выкрасила свои светлые длинные волосы в голубой цвет.

И в этот же вечер на улице она столкнулась с Романом, который до этого никогда не видел девушек с голубыми волосами. От смеха его согнуло пополам. Он так увлеченно хохотал, что не заметил, как Дина, не говоря ни слова, вырвала из соседнего забора рейку штакетника и с размаху опустила ее ему на голову. Штакетина сломалась. Рома недоуменно потер ушибленную голову, с удивлением посмотрел на девушку, которую раньше почти не замечал и, подобрав с земли кусок отвалившейся деревяшки с ржавым гвоздем, заметил:

– Мальвина Ивановна, ты ведь мне могла и дырку в голове пробить.

– Одной больше, одной меньше – все равно в твоей голове ничего нет, так что ничего страшного.

– А в твою, наверное, чернила налили, если даже волосы посинели, – Рома улыбнулся и чуть смягчил свои слова. – Зато теперь они стали под цвет глаз, – он не умел долго злиться, да и девушка, удивившая его своей необычной решимостью, ему понравилась. – Извини за дурацкий смех, –  добавил он примирительно. – Давай я тебя мороженым угощу?

– Ты мне еще ирисок с карамельками предложи, – огрызнулась Дина, еще не зная, как реагировать на неожиданное предложение. – Тебе не очень больно?

– До свадьбы заживет, – ответил Рома и аккуратно потрогал голову. – Лед бы приложить.

– Тогда пошли за мороженым. Где мороженое, там и лед.

Поступать в техникум она не поехала. Какая учеба, когда считаешь минуты до каждой встречи, а на уме лишь бесконечные поцелуи под звездным осенним небом.

Через полгода Дине исполнилось восемнадцать, и Роман пошел к ее матери просить разрешения взять девушку в жены. К этому времени он уже не представлял своей жизни без нее. Совершенно разные, они так замечательно дополняли друг друга, что казалось, встретились те самые половинки, которые некоторые люди безрезультатно ищут всю жизнь. Спокойный, рассудительный Рома и вспыльчивая, беспечная Яна были схожи только одним: когда дело касалось чего-то серьезного, они оба не могли пойти ни на какие компромиссы.