Крылья.

Я топал вперед, набычив голову, подкидывая каждую секунду отяжелевший рюкзак, уже не выискивая, куда поставить ногу, или обо что-то опереться рукой.

Ноги отяжелели, в голове гудело, в глазах прыгали цветные пятна.

Светляки тоже устали, и светили неровно. Свернули луч, расползлись по стеклянным стенкам фонаря, словно, обиженные друг на друга, перемигивались зелеными пятнами и волнами.

– Поругать бы их, или ободрить или воды плеснуть или еды, но все разговоры кончились. Все песни тоже.

– Вера, скулившая еще десять минут назад о своей усталости, теперь топала, так же как и я упрямая и злая.

Ничего не видя, кроме тусклого желтого пятная, выхватываемого фонарем у черной бархатной тьмы.

Коридор был по-прежнему длинным, выматывающе однообразным.

Только провалы переходов на другие уровни и входы в норы проплывали то справа то слева.

Бетонная крошка хрустела под подошвами, как и сутки и трое и годы назад.

Наверное, так же хрустела она под ногами Изгоев, которые шли по ней веками ранее.

– Но мы таки до нее до этой Крыши дойдем.

– И выходило так, что после нее ничего у нас не будет, ни у меня ни у Веры.

– Так всегда ведь бывает. Вот хочешь ты себе что ни будь. Очень хочешь. Так хочешь, что и не вмоготу тебе, арбалет, например, с острыми стрелками.

– И вот ты его или находишь или вымениваешь или покупаешь.

– Постреляешь по углам по куклам тряпичным, и проходит неделя, две и тебе уже не интересно им играть, а применить его в деле нет никакой возможности.

– Никто тебе не грубит. На рожон не лезет. На каждом углу Солдаты стоят -следят за порядком. И такая тоска тебя вдруг охватывает. И понимаешь ты, что цель которую ты себе поставил ценная не сама по себе, а ценна дорогой которую пришлось пройти, достигая этой трижды проклятой цели.

– Вот взять Крылья. Верю я в них? Да вот черта с два! Не верю! Просто не верю уже и все! Но иду же. А зачем иду? Зачем?! Кто вот мне скажет? Я тоже долго думал и сейчас думаю, кто мне сказать может, зачем мы то или это делаем.

– А получается так, что вот буду я умирать и спрошу себя: Что ты в этой жизни сделал? И получится, что ничего у тебя кроме дороги не останется.

– Все прочее – пыль и прах.

– Бетонное крошево под ногами.

– Только дорогу на Крышу у Изгоя никто отнять не может, потому как он Изгой и есть. Потому, как «шел» – это главным в жизни и будет. – Я сделал шаг ровнее. Подбросил рюкзак.

– Что-то в голове не правильное. Шел же не просто так. За Крыльями. А в Крылья мечтать сладко. Ох, как сладко.

– А Крылья – все равно мечта не простая. Со смыслом мечта. Будто внизу грязно да горько, а Крыльями р-раз и в Небо. А там чисто. Я на картинке у Последников видел.

– Только, Веру, то я без всяких Крыльев себе намечтал, или не намечтал. Вот в Крылья бы не мечтал – и не было бы Веры. Эх. Голова дурья, запутался я совсем.

– Сам-сон… – Выдохнула Вера сзади. – Самсон, я больше… Я больше не могу…

Я остановился. Натруженные ноги подрагивали. Звали двигаться дальше.

Идти, бежать, пихать и пихать дальше всю эту тьму впереди. До тех пор пока не начнет светать в конце то ли пузырем большим Светляковым, то ли загадочным солнцем. Жарким и светлым, ласковым и добрым.

Я развернулся и посмотрел на Веру хмуро.

– Идти же надо. А стоим.

Вера прислонилась плечом к стене коридора и тоскливо смотрела на меня.

– Прости, Самсончик. – Шевельнулись потрескавшиеся губы, в белом больном налете. – Не смогу я идти больше. Не смогу. Ноги… Не идут… Совсем не идут ноги… – Она закрыла глаза и стала медленно съезжать по стене.

Села на пол прямо в жирную полосу плесени.

Та возмущенно чавкнула.

Не понравилось ей, что Изгой на нее пятой точкой присел.

– Странная, какая-то плесень. Я такой и не видел даже. Почти в руку толщиной.

Я повел взглядом от пола по стене вверх. Длинная бахрома развесилась под потолком, раскустилась, свернувшись толстенным клубком, а по стене вниз темная почти черная полоска спускается, и черви вокруг шевелятся.

Тоже жирные, словно их протеинами откармливали.

– Вера, а Вера – говорю я ей и пальцем в эту погань тыкаю. – Не слышит Вера. Совсем ей плохо стало. Да и мне же не сладко. Скинул я рюкзак на бетон.

– Давно было пора привал делать. Боялся все. Что не хватит здоровья до Крыши дойти. Вот, похоже, и не хватило. Если я еще сейчас свалюсь то вообще – труба. Ни туда и ни оттуда. Никто за нами не придет.

Я подошел к Вере и аккуратно освободил ее от скатки. Бросил одеяло в сторону.

– Вера тащить его не может. А я вместе с рюкзаком и Верой и подавно.

Взял за подмышки отволок от плесени в сторону.

– Она безвредная конечно, эта плесень, но все равно кому приятно на скользком сидеть?

Голова Веры беспомощно склонилась на грудь. Светляки на веревочке тревожно заморгали красными сполохами. Я погладил грязный пузырь. Проговорил тихонечко, успокаивая.

– Чего вы разволновались, глупые? А? Плохо хозяйке вашей? Знаю, что плохо. Вы бы вместо того, чтобы расстраиваться так светили бы поярче. Мы бы может и до Крыши бы успели дойти. – Светляки возмущенно вспыхнули ярким почти белым светом. Обиделись.

– Да ладно вам, обижаться то – постучал я ногтем по стеклу.

– Морды свои слепые выворотили. Жрать хотите? Так и скажите внятно

– Жрать хотим. Ты за нас отвечаешь – тебе и поить и кормить. Мы для тебя светим, а остальное нам и не нужно. Живой ты или мертвый нам все равно. Мы только дорогу тебе светим, а остальное – не наше дело. Так?

– Светляки по-прежнему полыхали белым с переходя местами в гневный голубой.

– Ух, ты! – Рассерженных Светляков я видел редко. Очень редко. А тут, казалось, что их возмущению не было предела.