Другая Троица. Работы по поэтике

Воровскую жизнь она вела.

Мурка, ты мой Муреночек,
Мурка, ты мой котеночек,
Мурка, Маруся Климова,
Прости любимого.

Вот пошли провалы, начались облавы,
Много стало наших пропадать.
Как узнать скорее – кто же стал шалавой,
Чтобы за измену покарать.

Раз пошли на дело, выпить захотелось,
Мы зашли в шикарный ресторан.
Там сидела Мурка в кожаной тужурке,
А из-под полы торчал наган.

Мурка, ты мой Муреночек…

Слушай, в чем же дело, что ж ты не имела,
Разве я тебя не одевал?
Кольца и браслеты, юбки и жакеты
Разве я тебе не добывал?

Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая,
Здравствуй, моя Мурка, и прощай.
Ты зашухарила всю нашу малину
И за это пулю получай.

Мурка, ты мой Муреночек…

Павел Флоренский в книге «Имена» пишет по поводу поэмы Пушкина «Цыганы»:

«Это “глубоко женственное и музыкальное имя” есть звуковая материя, из которой оформливается вся поэма – непосредственное явление стихии цыганства. <…> “Цыганы” есть поэма о Мариуле; иначе говоря, все произведение роскошно амплифицирует духовную сущность этого имени и может быть определяемо как аналитическое суждение, подлежащее коего – имя Мариула».

То же можно сказать и об имени «Мурка» в блатной песне, звучание которого включает в себя и «банду из Амура», и «у?рок», и «воровскую жизнь», и «зашухарила», и «тужурку», и «Губчека» («МУреноЧЕК»). То есть включает в себя всё.

Кстати, пушкинская «Мариула» – не вписывается ли и оно своим звучанием в этот смертоносный ряд?

Или лермонтовская «Тамара» – слово, порождающее из себя слова «прекрасна» и «коварна»:

В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как Ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.

А еще там есть слово «чары», характеризующее голос Тамары, и слово «мрак», описывающее засыпание ее замка после убиения (под утро) очередного любовника.

Или перекликающиеся друг с другом имена в названии романа Булгакова «Мастер и Маргарита»? Не указывает ли это созвучие на обретение героем и его Прекрасной Дамой опыта смерти?

Джон Уильям Уотерхаус. Тристан и Изольда с любовным напитком. 1916 год

В «Мастере и Маргарите» нет низкого (и потому жутковатого, как бы затягивающего под землю) звука О/У (столь выразительного в МУромце или в МариУле. Его отсутствие делает оба имени менее мрачными. Этот звук перешел к ВОланду.

Воланд – двойник-антипод Мастера. Первая буква имени «Воланд» (двойное «В» на карточке иностранного профессора, то есть W) есть перевернутое «М» (вышитое Маргаритой на шапочке Мастера). Между прочим, в романе Брюсова «Огненный ангел», из которого Булгаков много чего старинно-фантастического позаимствовал, «Мастером» называют «Дьявола». Так что ВОЛанд – почти МОРанд. Почти ВОЛдеМОР из романов о Гарри Поттере (vol de mort – по-французски «полет смерти», «смертельный полет»).

В «Маргарите» нет рокового звука О, но он есть в «Марго» – и тут он перекликается с О в «Воланде» (Марго – Воланд: АО – ОА):

«Итак, Марго, – продолжал Воланд, смягчая свой голос, – чего вы хотите за то, что сегодня вы были у меня хозяйкой?»

Булгаковская Маргарита (королева на балу у Воланда) ведет свой род (левым путем) от «королевы Марго»:

«– Ни в каком случае, мессир, – справившись с собой, тихо, но ясно ответила Маргарита и, улыбнувшись, добавила: – Я умоляю вас не прерывать партии. Я полагаю, что шахматные журналы заплатили бы недурные деньги, если б имели возможность ее напечатать.

Азазелло тихо и одобрительно крякнул, а Воланд, внимательно поглядев на Маргариту, заметил как бы про себя:

– Да, прав Коровьев! Как причудливо тасуется колода! Кровь!»

«Королева Марго» – роковая героиня одноименного романа Александра Дюма, любовь которой (и к которой) в конце концов убивает героя. Само знакомство героя и героини проходит под знаком крови и смерти:

«– Ну, я-то не промахнулся, – заметил Коконнас, – я всадил ему в спину шпагу так, что конец ее оказался в крови на пять пальцев. При этом я сам видел, как он упал на руки королевы Маргариты. Красавица-женщина, черт побери! Однако я был бы не прочь узнать наверняка, что он мертв».

Забавно (продолжаем играть в наши шахматы), что в словах «мастер» и «смерть» совпадают все согласные звуки: МСТР – СМРТ. Тут своего рода рокировка: меняются местами первый и второй (МС – СМ), третий и четвертый звуки (ТР – РТ). Мастер и смерть как двойники-антиподы. Не знаю, как вам, а, скажем, Набокову бы понравилось, я думаю. (Как сказано в романе «Под знаком незаконорожденных», «смерть есть вопрос стилистический, просто литературный прием, музыкальное разрешение».)

В романе Набокова «Смех в темноте» («Laughter in the Dark») также появляется смертоносная Марго. Она стоит между Альбертом Альбинусом (героем) и его двойником-антиподом Акселем Рексом («а Рекс был – тень Альбинуса»), который играет в жизни Альбинуса роль рокового режиссера. Имя «Аксель Рекс», кстати говоря, двойническое – из-за созвучия КС – КС. (Двойническим – предвещающим появление двойника – является и имя героя.) Кроме того, в имени «Аксель» спрятан топор (Axel ? axe), что удачно обыгрывается в русском переводе романа перевертышем РеКС – СеКиРа:

«– Я очень рад вас видеть у себя, – сказал Альбинус. – Знаете, я вас представлял совсем не таким – полным коротышкой в роговых очках, хотя, с другой стороны, ваше имя всегда напоминало мне о секире».

Рекс («секира») и Марго неразрывно связаны (можно сказать, едины):

«Взаимная их страсть была основана на глубоком родстве душ – даром что Марго была вульгарной берлинской девчонкой, а он – художником-космополитом».

История кончается гибелью Альбинуса: он хочет застрелить Марго, но она его опережает.

Примечателен в набоковской Марго и цыганский момент («Темные волосы налезали на лоб, это придавало ей нечто цыганское»).

Что общего между Набоковым, Томасом Манном (Набоков перевернулся в гробу – не любил он немецкого коллегу) и дедушкой Гюго? (Вопрос как в анекдоте.) Ответ: влечение к Эсмеральде.

Цыганка Эсмеральда (казненная и превратившаяся в скелет и прах в конце романа Гюго «Собор Парижской Богоматери») появляется в романе Томаса Манна «Доктор Фаустус» и в образе бабочки Hetaera esmeralda, и в образе курносой смуглянки из публичного дома, которую герой романа, композитор Адриан Леверкюн, называет Hetaera esmeralda и от которой он заражается сознательно и нарочно («любовь и яд навсегда слились для него в ужасное единство»).

Эта богиня смерти становится Музой композитора – и он зашифровывает ее имя в своих произведениях (или так: из ее имени вырастают его произведения?):

«Никогда не мог я без религиозного трепета думать о тех объятиях, в которых один отдал свое благо, а другой обрел. Возвышающим счастьем, очистительным оправданием должен был показаться бедняжке отказ воздержаться от ее объятий, выраженный вопреки любым опасностям гостем издалека; и, наверно, она явила всю сладость своей женственности, чтобы возместить ему то, чем он из-за нее рисковал. Время заботилось, чтобы он ее не забыл; но и без того он, ни разу не видевший ее больше, никогда о ней не забывал, и ее имя – то, которое он дал ей вначале, – запечатлено в его творениях призрачными, никому, кроме меня, не понятными рунами. Пусть припишут это моему тщеславию, но я не могу уже здесь не упомянуть о своем открытии, которое он однажды молча подтвердил. Леверкюн не первый и не последний композитор, любивший прятать в своих трудах таинственные шифры и формулы, обнаруживающие природную тягу музыки к суеверным построениям буквенной символики и мистики чисел. Так вот, в музыкальных узорах моего друга поразительно часто встречаются слигованные пять-шесть нот, начинающиеся на h, оканчивающиеся на es, с чередующимися e и а посредине – характерно грустная мелодическая основа, всячески варьируемая гармонически и ритмически, относимая то к одному голосу, то к другому, подчас в обратном порядке, как бы повернутая вокруг своей оси, так что при неизменных интервалах последовательность тонов меняется: сначала в лучшей, пожалуй, из тридцати сочиненных еще в Лейпциге брентановских песен, душераздирающей “О любимая, как ты зла!”, целиком проникнутой этим мотивом, затем в позднем, пфейферингском творении, столь неповторимо сочетавшем в себе смелость и отчаяние: “Плаче доктора Фаустуса”, – где еще заметнее стремление к гармонической одновременности мелодических интервалов.

Hetaera esmeralda – большая тропическая бабочка (буквально – изумрудно-зеленая блудница). Адриан видит в детстве ее изображение: «На картинке изображены стеклокрылые бабочки; их крылышки, вовсе лишенные чешуек, кажутся нежно-стеклянными, чуть подернутыми сетью темных прожилок. Такая бабочка, в прозрачной своей наготе вьющаяся под сумеречными кронами дерев, зовется Hetaera esmeralda. Ha крылышках у нее только один красочный блик – лилово-розовый, и этот блик, единственно видимое на невидимом созданьице, в полете делает ее похожей на подхваченный ветром лепесток».

Означает же этот звуковой шифр h e a e e s: Hetaera esmeralda».

«Забегая вперед, я уже упоминал, что мелодикой и гармонией в “Фаустусе” нередко также управляет впервые мною обнаруженный буквенный символ, то есть пресловутое heaees, Hetaera esmeralda, возникающее едва ли не повсюду, где речь идет о договоре, скрепленном кровью».