Царь Медоедов

На Троицу паломников был полный собор и во время колено преклонной молитвы девушка в центре взвыла. Крик ужаса пронизывал до мурашек, она кричала, так как будто её сворачивают в испанский сапог. С длинными развевающимися волосами её выгнуло над полом, так что она стояла на носочках, а всё тело выгнулось назад. Если так и возможно простоять, то не больше секунды. Она закричала «помогите», как кричат от невыносимой боли. Послушники под руки вынесли её из храма. Когда все выходили после службы, она стояла внизу у лестницы, её трясло как от холода. Из любопытства я посмотрел ей в глаза. Зрачки стали настолько маленькими, что их не было видно, и меня насквозь пронзила похоть… к ней. Чувство было настолько сильным и физически ощутимым, что я испугался и ускорил шаг. Отец Авраамий остановился переговорить с ней и с сопровождающим её парнем в очках. Как он потом рассказывал, они ездят по монастырям в надежде на исцеление. То что в ней живёт какая-то сущность не вызывало сомнений.

Из-за пятидесяти процентов «бракованных» просфор отец Фаддей решил дать нам ещё один мастер-класс, тесто было мягче, чем обычно и я ловко переворачивал его в раскатке. Раскатка – старая, советская, шумела так, что приходилось работать в наушниках для стрельбы. В какой-то момент я не успел выдернуть правую руку перед валами, палец прилип к тесту. Толщина стояла на 6 миллиметрах. Когда руку прокрутило внутрь машины, первой мыслью, после пронзающей боли, было: «то что я на всю жизнь останусь с одной рукой». До меня эта машина уже ломала кости и снимала кожу до локтя. Я нажал красный-стоп, но вытащить руку не мог. Отец Фаддей и Вячеслав какими-то скалками пытались разжать валы. Когда им это удалось, и я вытащил руку, то закричал, очень хотелось орать матом от боли, но вместо этого я закричал то, что повторял про себя изо дня в день, я прокричал Иисусову молитву. Рука покраснела и надулась до размеров баскетбольной перчатки. Нужно было обезболивающее, и я побежал к медкабинету, где сидела старая монашка мать-Олимпиада. На кабинете висела записка: «Уехала, а город, буду не скоро». От досады я закричал второй раз. Благо, как всегда, откуда-то появился отец Авраамий, он мгновенно организовал пакет со льдом и через пару минут мы уже ехали в больницу. Я попросил двойную дозу обезболивающего, сделали рентген.

– Все суставы смещены, но переломов нет, вам повезло, – сказал доктор. Отец Авраамий купил обезболивающих, мазей и мы поехали в монастырь. Забинтованная рука болталась на перевязке. С одной рукой я работать не мог и по приезду отец Фаддей попытался пошутить, что работа найдётся – «могу ворон на огороде гонять». Через неделю, я всё же вышел на огороды, помогал пропалывать грядки одной рукой.

Как-то в храме подошёл молодой человек, начал спрашивать одно, другое, третье. Мы вышли из собора. Его представления о православии граничили с мракобесием и стереотипами американских фильмов, где архангел Михаил с пулемётом уничтожает нечисть. Когда я уже возвращался, сзади в компании, идущей с форума, мужской голос пошутил насчёт руки на перевязи: «Видимо не удержался!». Компания дружно рассмеялась, я шёл впереди, и того как я покраснел, они не видели. Удачная шутка, что сказать, круто унижать того кто не может дать сдачи. Хотя год назад и я мог идти в такой же компании и так же посмеяться, не потому что смешно, а чтобы не отбиваться от коллектива.

Узнав от бабушки, где я, ко мне решил приехать Андрюха, тот самый выбежавший из подъезда. К слову, он был единственный, кто решил меня навестить, и эту преданность, я не мог не оценить. Мой сосед по келье – заторможенный послушник, впал в уныние и недавно уехал, так что мы сидели одни. Андрюха оказался в непростой ситуации, его приятель вышел из тюрьмы, снова продавал наркоту и встречался с прикольной общительной девчонкой, на которую запал и Андрей. Я посоветовал разобраться в своих чувствах, уверен ли он что это не просто страсть, и стоит ли того его дружба. Судя по рассказу: ни дружба того не стоила, ни влюбленность. Ситуация разрешится сама собой через неделю, когда девушка узнает, что беременна, приятель будет бухать и не готовый к отцовству сольётся, а Андрюха – так красочно расписывающий сейчас свои чувства, не примет её с ребёнком, а на аборт уговорить не сможет. Она родит, располнеет, они будут встречаться, но всё будет уже не так… Андрюха поймёт, что ни она, ни её ребёнок ему не нужны. И это важно, правильно оценить свои силы, точнее их отсутствие. Часто встречаешь примеры самообмана, когда парень был уверен, что потянет чужого ребёнка, но размеров сердца не хватило. Гордыня взяла своё, и в семье нет мира и счастья. Ну а каково ребёнку – не получающему отцовской любви и внимания. Малыш думает, что дело в нём, или что все отцы такие «холодные», но потом видит другие примеры, и навсегда разочаровывается в семье.

В сумерках мы вышли прогуляться, дошли до белого храма, где я собирался рассказать Андрюхе про то, как медитировал здесь год назад, о том, что у меня с этим храмом особая связь, и я часто ночью прихожу сюда помолиться. Сегодня подсветку не включили, и мы зашли за храм уже в темноте. Андрюха достал трубочку:

– Будешь?

– Ты серьёзно??? Я тебе столько рассказывал всего, а ты просто нашёл место чтобы дунуть? Не советую тебе вообще курить на святом острове.

– Как хочешь, – он закурил, а я только покачал головой в темноте, да уж, некоторые люди не меняются. Он задержал дыхание и закашлявшись выдохнул. Я, провоцируя, спросил:

– Скуришь вторую?

– Да, почему нет.

Двух трубок обычно хватало, от стафа конечно зависело, но если скурить третью то обычно теряешься на пару часов.

– Сможешь и третью?

По голосу было слышно, что он уже накурился и улыбается:

– Наверное, смогу и третью.

– Давай, жги, чтобы ночью тебе не бегать больше не курить.

После третьей он сел на корточки и на мой риторический вопрос: «Ну как?» махнул рукой, мол – «Отстань».

Неожиданно нас ослепил свет прожекторов, установленных на земле вокруг, и первая мысль была: «Нас кто-то видел, и видели, как Андрюха курил». Где включаются прожекторы я не знал. Как только зрение привыкло к свету, мы увидели огромное облако выплывающее из темноты. Симметричное, оно напоминало фигуру человека, только… я всё смотрел пока оно не выплыло из темноты целиком. С крыльями. Это было, как… может у нас коллективная галлюцинация. Глядя на небо, Андрей спросил:

– Ты тоже это видишь?

– Э-э, да, а ты? Опиши.

– Нет ты первый, я курил.

– Ну как … как ангел?

– Ага, капец. Стоп. Ты всё подстроил, чтобы я скурил третью и ты дал сигнал чтобы включили прожекторы…

– Ну да, и чтобы ещё облако нагнали парогенераторами в форме ангела.

– Ну да, облако ты никак не мог сделать… Странно. Потихоньку улетает.

Я испугался не меньше Андрюхи, потому что был уверен, что такое явление было показано как предвестник Божьего гнева, за то что Андрюха покурил там, как и я когда-то. И ответственность ляжет прежде всего на меня. Кощунству не воспрепятствовал я. Не зависимо от того разрушен храм или нет, считается что ангел храма остаётся на этом месте до Страшного Суда, только там теперь никто там не молится и людские молитвы он больше не возносит.

Мы шли до паломнической гостиницы, молча. Я думал о возможном наказании, когда Андрюха вдруг произнёс:

– Я бы хотел завтра исповедаться и это… то что ты говорил…

– Причаститься?

– Ага.

– Ну, если тебя допустят до причастия.

– Ладно, до завтра.

– До завтра.

Изменило ли это чудо его жизнь? Да. Он начал ходить на службы у себя в ближайшем храме, реже курил, записался в тренажерный зал и начал бегать, не от ментов как раньше, а по пересечёнке. Но его попытка взлететь была больше похожа на прыжок. Я не отрицаю того, что он наркоман, того что веры – он коснулся поверхностно, потому что сам запрос был слабый.

Во второй его приезд произошло искушение от одного насельника монастыря. Не буду вдаваться в подробности, подобных тем полно и в интернете. Виноват наместник, не осознающий, какую ответственность за души вверенной братии на нём лежит, и не изгнавший такого монаха. Отец Симеон, с сожалением сказал, что это не последний раз, когда я буду сталкиваться с Элтонами Джонами в овечьих шкурах. Господь ждёт и их покаяния и исправления. Люди, прикрывающиеся рясами в своих корыстных или порочных целях и это большая проблема. Один митрополит накладывает запреты им на служение на пятнадцать лет, приходит другой и эти запреты снимает. Большой грех осуждать церковное руководство, мы должны молиться об их исправлении, но давать здравую оценку, как говорил Даниил Сысоев, наша обязанность. Вопрос заключается в том, что наместников-управленцев, а не духовных отцов, назначают митрополиты, хотя по уставам монастырей, он должен избираться из числа братии, посредством голосования. Тоже, кстати, происходит и на приходах, где кандидата в священники должны выбирать из своего числа верующие, как зарекомендовавшего себя добрыми делами и созиданием своей собственной семьи. Но приходы восстанавливаются, почти все прихожане бабушки и женщины, воцерковление которых, оставляет желать лучшего. Мужчин на приходах мало, поэтому право выбора священника, как и в дореволюционное время, за собой оставили архиереи. А мужчины не ходят, потому что не видят мужественности и опыта у бывших семинаристов, кроме школы ничего не видевших. Человеку, имеющему за плечами военную кампанию, отсидку, два развода и молодую любовницу, им посоветовать нечего. Бывший семинарист может вспомнить что-то из Евангелия, но не подкреплённые опытом слова не найдут отклика в душе такого мужика. Он с досадой вздохнёт и выйдет из храма, возможно, чтобы пересечь его порог уже только телом, в последний раз. Поэтому отвечая одному медийному батюшке, скажу, что проблема не в мужиках, а в женственных священниках, сидящих под каблуком своих матушек – быстро разобравшихся, что к чему, и взявших удила в свои руки. В семейных вопросах он не советчик, потому что целиком и полностью отдал главенство в семье – своей жене, несчастной, без сильного плеча рядом.

В конце лета, один из отцов, ездивший на Афон пригласил к нам старца-схимонаха, пользовавшегося духовным руководством и жившего рядом со святым Паисием Святогорцем. Его родители – русские иммигранты, но родился он уже в Греции. Подростком участвовал в партизанском движении по освобождению страны от фашистов. Воспитанный в верующей семье, дослужился до полковника и познакомился со святым Паисием, чтобы через какое-то время стать монахом. Отцу Иоакиму было восемьдесят шесть лет. Я прочитал его книгу, по детски простую и глубокую. Эту трогательную историю времён фашистской оккупации пересказать мне не хватит таланта.

В тот день, когда должен был приехать отец Иоаким, я терпел сколько мог мат-перемат от Вячеслава, пока, наконец, не сменил рабочий – белый подрясник на чёрный и не вышел во двор бывшей конюшни. Мне навстречу шла делегация с отцом Иоакимом во главе. Сопровождающие немного отстали, когда я подошёл и поклонился старцу пытаясь взять благословение. Отец Иоаким поклонился рукой до земли и обнял мои руки так, чтобы я не мог их поцеловать:

– Я читал вашу книгу.

– Это не я, кто-то другой, – улыбаясь, ответил монах с греческим акцентом.

– Да нет, точно вы.

– Нет-нет, – все, также улыбаясь, ответил старец. То ли шутит, то ли смиряется. Выглядел он очень бодро и больше шестидесяти ему не дашь.

Его лицо сияло:

– Запомни три вещи, – начал он, – То, что с тобой происходит – скоро пройдёт; Всю красоту, что видишь здесь, – он показал пальцем в сторону берега, – Храни в своём сердце, и Иисусову молитву – говори не «помилуй меня», а «не оставляй меня».

На просфорную я не вернулся, пошёл за отцом Иоакимом, находясь под впечатлением того, что он сказал. Эти слова подобно пружине начинали раскручиваться внутри, освещая смыслом моё будущее. Почему он сказал, чтобы я хранил эту красоту, я что уеду и не смогу вернуться? Что он имел ввиду? Я почувствовал, как на глазах наворачиваются слёзы, и посмотрев вокруг, увидел, что не я один потихоньку плачу. Рядом со старцем ты начинал ощущать собственную греховность. Он молча перебирал маленькие чётки, но то как он двигался, то как он молчал, по словам одного монаха – была самая громкая проповедь о Христе, которую он когда либо слышал. Он был обладателем сердечной Иисусовой молитвы и дара слёз, дара плача о своих грехах, который чувствовали окружающие. Позже, пригласивший его монах рассказал, как придя к нему в киновию на Афоне, он и трое мирских мужчин были радушно им приняты. Пока отец Иоаким заваривал чай на афонских травах, он рассказывал какую-то историю. Сначала заплакал один, потом второй, третий, и в конце эта история обличала главную страсть того монаха, заплакал и он. Никто из них не понял про другого, но услышал то, что должен был услышать про себя. Размышляя над этим, я думаю, что даже построить так эту историю, чтобы она задела струны души каждого – невозможно, используя харизму или чуткость. Он говорил Святым Духом. Исцелить наболевшие сгустки внутренней боли, вот призвание врача душ. Проходя мимо трудников раскопавших какую-то трубу, отец Авраамий, не зная, что сказать, констатировал факт: «А это Алексей-разбойник». Отец Иоаким ответил:

– Был бы разбойник – не был бы здесь, – и легонько потрепал по голове амнистированного. Я шёл сзади и заметил, как хмурое лицо Алексея в этот момент просветилось, как будто внутри зажгли лампочку. Он почувствовал это прикосновение любви, хотя и не знал кто это идёт. Я продолжал идти за ними, потому что рядом со старцем чувствовал себя лучше, голос затихал, и на душе было радостно и светло. Не знаю, как всё это передать, потому что возможность языка сильно ограничена, когда речь заходит о духовных состояниях. На следующий день была запланирована поездка на скит. Я подошёл к благочинному:

– Отец Авраамий, а можно я тоже съезжу?

– Почему бы и нет, только если отец Фаддей тебя с просфорной отпустит.

Я знал, что отец Фаддей никуда не отпустит, не такой он человек, чтобы понять, как для меня это важно. Такая вот косность. Поэтому, я метафорически, продал всё что имею, ради жемчужины. И утром соврал, что отец Фаддей отпустил. Меня посадили в машину с отцом Иоакимом. Когда мы проезжали мимо форума отец Иоаким спросил:

– Что там?

– Там проходит форум, пьяная молодежь ходит потом по монастырю и девушки в одних купальниках… в общем, лучше бы его здесь не было.