Царь Медоедов

– Если хотя бы один человек оттуда – придёт к Богу – то пусть форум будет.

Я задумался, ну один по крайней мере оттуда к Богу пришёл – это я. Получается все те неудобства и искушения, что испытывает монастырь в метафизическом плане того стоят… У нас вряд ли кто бы с отцом Иоакимом согласился, но и спорить бы никто не стал. Он видит всё в качественно других категориях. Всю дорогу старец восхищался облаками и русским лесом, что наверняка посмешило меня раньше, но сейчас я думал только о том, что он и вправду радостно, по-детски воспринимает мир. Давно вы видели бабушку или дедушку которые могли бы в течении получаса радоваться и восхищаться окружающей природой… вот и я не припоминаю. Про больные суставы или давление… но не про небо над головой. Увидеть бы мир когда-нибудь его глазами.

На скиту он собирался окунуться в ледяной источник, но глядя на пританцовывающего от холода меня, сказал: «Я меняю решение». Он рассказал две истории во время обеда. Первая о священнике, которого избили немцы, он напился и пьяный говорил о том, что знает с какой стороны придёт на них возмездие. Кто-то доложил немцам, и весь лес с той стороны посёлка, заминировали. Когда ночью напали партизаны, они попали на это минное поле и единственный кто держал с ними связь, был тот священник. Партизаны, не взирая на потери, пробились к дому священника и расстреляли его на лестнице собственного дома. Думаю, эти истории предназначались двум нашим иеромонахам, приехавшим с монастыря. Хотя и меня эта история до сих пор держит в напряжении. Священник не хотел, чтобы партизаны погибли, но дав волю гордости, пьянству и обиде, стал причиной их гибели.

Вторая история была про рыжебородого католического монаха, побывавшего на Афоне и принявшего православие, оставшегося там. Он разбирался в западном богословии. Его пригласили на диспут с католиками. Всё время он, опустив голову, молился по чёткам, когда наступила его очередь выступить – он вышел за трибуну, по пунктам разложил все заблуждения католической религии и сел на место. Старец сказал, что зал ему рукоплескал, но он был погружён в молитву и ни на кого не обращал внимание. «Так и нужно» – подытожил отец Иоаким, возможно имея ввиду тщеславие.

Пора было расставаться, и если бы было можно, я оставив всё последовал за ним, ни разу не обернувшись. Теперь было понятно, почему апостолы «бросив всё – пошли за Спасителем», потому что ничто не имеет значения рядом с небесным человеком, всё остальное просто шелуха. «Зачем нам уходить?» – спрашивали апостолы, если у тебя «слова жизни»? Но с отцом Иоакимом я поехать не мог, моё время Афона ещё не пришло, и я больше его не увижу, прильну со слезами к его мощам, но живым больше не увижу. Грустно, да, но он дал мне уверенность, в том что прочитанные мною жития и патерики святых это правда. Через две недели после его отъезда голос начал угасать. Он говорил всё реже и всё тише. Начитавшись за полгода в монастыре святых отцов, у меня были вопросы к бесу. Любопытство взяло верх, и впервые с тех пор, как отец Авраамий запретил с ним говорить, я спросил:

– Почему ты, будучи духом, не можешь покаяться и вернуться к Богу?

Тишина. Он молчит. Через полминуты, шёпотом отвечает:

– Не могу.

– Почему не можешь? В чём причина?

– Просто не могу.

– Помнишь, мразь, я как-то говорил, что найду способ избавиться от тебя и буду вспоминать об этом времени с улыбкой, помнишь?

– …

– Так вот, я улыбаюсь.

На следующий день он исчез. Внутреннюю молитву я конечно не прекращал, боясь, что он может вернуться. Моей радости не было предела, я никогда так не радовался, ходил и светился как пасхальный заяц. Я понимал, что отец Иоаким специально не исцелил меня сразу, чтобы я не начал всем рассказывать об этом. Старцу приписали бы дар изгнания бесов, а он, как видно, избегал людской славы. Мы склонны ценить что-то, только после того, как потеряем, особенно свободу духа или тела. Я так отвык от внутренней тишины. С души спали оковы, и она раскрылась в неподвижном восторге, подобно сверкающей лилии. Позже я прочту, что бесноватые и одержимые, посещали порой современных нам святых, и те не могли их исцелить, хотя и молились, потому что на это не было Божией Воли. Удивительно, если задуматься, что для моего исцеления обстоятельства сложились так, что отец Иоаким приехал в Россию, а не я доехал до Афона. Ощущение благодати, посетившее меня, погружало в атмосферу монастыря. Прогуливаясь вечером, меж лип и тополей, я созерцал природу. Отражение в ночной воде монастыря. Я погружался в себя и переосмысливал всю свою жизнь. Современному человеку очень не хватает времени – побыть наедине с собой. Первое – было бесконечное чувство благодарности к Богу, за то что он через отца Иоакима, всё же исцелил меня. Я был очень, очень благодарен, и теперь был предан Богу. Я понял, что никак по-другому не пришёл бы в к Богу. Только через беснование, когда я взывал к мета-справедливости этого мира. Я надеялся, что эта справедливость существует и услышит меня, и я думал тогда о высшем законе бытия. Из средства Он стал для меня Целью.

После приезда отца Иоакима, я как-то сошёлся с молчаливым молодым иноком с Туркменистана, где он крестился, и поэтому был вынужден бежать из страны – отцом Никитой. Шесть лет он проездил по монастырям России и Белоруссии, его вдохновлял подвиг странничества. Он старался быть монахом во всём: в нестяжательности, в послушании, в молчании. Мера его веры меня удивляла. Как-то мы разговаривали и он сказал:

– У многих молодых монахов, со временем, из года в год наблюдающих семьи с детьми, возникает искушение уйти в мир и жениться, поэтому прежде чем решаться на постриг нужно сто десять раз подумать. Мне семья не интересна, я ищу духовного наставника, но пока так и не встретил.

– Так зачем же ты принял здесь постриг, если не нашёл духовного отца?

– Потому что я хотел бы умереть монахом, мало ли что…

Он много рассказывал о разных монастырях и святых местах, хотя порой было видно, что мы на разных волнах. Мне нравилось слушать, но отец Никита видимо вспоминая обо всём этом, терял внутреннюю тишину и этим смущался. Господь призвал Его когда-то, и он достойно ответил на этот призыв, с полной решимостью быть с Богом, а не с людьми.

Для меня, всё изменила экскурсия с братией, на три дня в Псковскую область. За неделю до поездки я прочёл «Несвятые Святые» и Печорский патерик. По приезду первым мы посетили единственный монастырь не закрывавшийся в период Советской власти. Сначала он оказался на территории Эстонии, а потом наместниками удалось его отстоять, что само по себе является чудом. Сказочное впечатление зимой, производил длинный спуск к Успенскому храму. Невысокие фонари освещали заснеженные ели. Ощущение причастия к чему-то таинственному. В храме я заметил, что монахи там были как бы продолжением храма. Среди прихожан они двигались размеренно и спокойно. Те в свою очередь прекращали суету и разговоры, погружаясь в атмосферу подземного храма. В нашем монастырском – всё было не так. У нас ты попадал на сорочинскую ярмарку и болтовня монахов это впечатление закрепляла. Надо ли говорить, что мне захотелось остаться там.

На следующий день после обзорной экскурсии по монастырю и пещерам, для нас открыли келью почившего старца Иоанна Крестьянкина. Его келейник, вдохновлённый воспоминаниями о батюшке, поделился с нами этими крупицами благодати. Когда мы вышли из кельи – я потерял что-то важное. Там в келье было как-то уютно, а в коридоре, я вновь ощутил внутренний холод. В этот момент я почувствовал, как кто-то утешая, коснулся моего сердца, совсем легонько – вот так. От этого прикосновения на сердце стало легче. Ответ на мои мысли о родителях, которые не интересуются где я, о друзьях с которыми я теперь не общаюсь, о жизни, которая проходит мимо. Старец будто сказал этим: что я не один, что он видит боль от одиночества и непонимания. Я не мог перестать плакать минут пятнадцать, вместе со слезами уходила боль. Не знаю, что монахи думали по поводу моих слёз, но никто ничего не сказал, за что я им был благодарен. Они отошли к келье архимандрита Адриана. Он проводил отчитки бесноватых с семидесятых, и разбирался в этих темах как никто другой. Я зашёл к нему последний и бухнулся на колени. На стульчике сидел старенький монах в очках.

– Как тебя зовут?

– Илья.

– Как? Я плохо слышу, – он повернул голову ко мне.

– Илья!

– А-а! Илья! – старец оживился, – Был такой пророк Илия, он обличал евреев, за то, что они поклонялись израильскому царю. Они просили у него вино и елей, а оказалось, что царь – сатана. Они испугались и обратились к Господу: «Прости Господи!» Господь их простил, а те кто не покаялись, сгорели в пламени. Пророк Илия не умирал, но всегда на небе, когда он спустится – его убьёт Антихрист и уже не будет крестных страданий и Воскресения. Много соблазнов будет от мира. Молись Илие-пророку, я ему всегда молюсь…

Старец окунул кисточку в лампаду и крестообразно помазал мне лоб. Всё это время исходившая от старца сила обдувала, как если бы за его спиной стояли ангелы. Звучит странно, но по-другому я свои ощущения объяснить не могу. Я спросил у старца:

– Отец Адриан, как мне помочь маме?

– А что с ней?

– Она занимается оккультизмом.

– Что?

– Колдует! – прокричал я.

Он укоризненно покачал головой:

– Скажи ей, что если любит Бога, то пусть идёт к Богу, а если сатану, то придётся идти к сатане… Не обличай её, не говори ничего, можешь написать письмо и там всё опиши. А то, она сделает заговор на тебя и станет только хуже, будешь пытаться её спасти – и сам погибнешь, и она погибнет. Ну всё, ступай с Богом. – отец Адриан меня благословил, и я вышел к ожидающей снаружи братии.

В голове роились мысли, относилась ли история про Илью-пророка к моему будущему, не являюсь ли я олицетворением этого израильского народа. Вино – символ радости, а елей – благодати. Надо будет написать матери письмо.

За три дня мы проехали по обителям епархии: Крыпецкой, Святогорской, Елеазаровской и в черте города: Мирожской и Снетогорской. У каждого монастыря был свой дух. Где-то искрится воздух, в других молитвенная тишина. Один из наших, как-то сказал, что в монастыре, в котором ты собираешься принять постриг – ты должен чувствовать себя как будто вернулся домой. После ужина в трапезной я решил посоветоваться с отцом Симеоном и отцом Матфеем, так как хотел остаться в Печорах и не возвращаться назад. Рассуждение всегда против импульсивных решений, и они посоветовали вернуться, всё обдумать, хотя обдумывать было нечего.

Вернувшись, я поделился своими впечатлениями, о подлинной духовной жизни, с отцом Никитой, который бывал в Печорах. Через месяц, гуляя по замерзшему озёру, я наткнусь на одном из островов на языческие столпы или капище. Не предполагая, что директор дома отдыха – язычник, я думал, что это какая-то бесноватая молодежь, знавшая житие нашего преподобного и решившая поглумиться. Бензопила ледяные столбы не пилила, и на следующий день, когда я сожгу их смесью бензина и масла, окажется, что отец Никита ушёл не попрощавшись. Он оставит мне: «Поучения преподобного аввы Дорофея» и «Училище благочестия». В последнюю нашу беседу, я понимал, что он вот-вот сорвётся, так что оставалось надеяться, что однажды судьба опять нас сведёт. Меня уже взрослого и умудрённого опытом, и отца – преуспевшего в молитвенном созерцании.

Зимним вечером Максим-трапезарий рассказал, о том, что днём приехал парень с Москвы, который слышит голоса. Наместник решил сменить благочинного и постриг двух молодых братьев на должности благочинного и эконома. Комментарий по этому поводу отца Симеона был бесценен: «Нельзя молодых стричь, нельзя сразу давать им власть, они должны пройти через все послушания в монастыре, понять, как всё функционирует, стать, прежде всего, монахами и потом уже заниматься управлением. Если перед тобой когда-нибудь станет такой выбор, беги от этого – это гибель». Прав ли был отец Симеон? Прошло десять лет, и он как в воду глядел.

Голос что-то наговорил одержимому парню, скорее всего про трудников, с которыми его поселили в паломнической гостинице, и он вечером в трусах выбежал в заснеженный двор. Я весь день пёк просфоры. Вечером выписывал в тетрадь цитаты из святоотеческой литературы, когда ко мне постучали и пересказали происходящее. В гостинице сидели оба брата и пытались поговорить с парнем. Он смотрел на них блестящими глазами и кивал, ничего не говорил. Я обратился к новоиспечённым монахам:

– Отцы, можно я попробую с ним поговорить, я знаю, что с ним, дайте нам десять минут.

– Ну что ж попробуй, – вздохнул отец Анатолий, и они вышли.

– Привет, меня Илья зовут.

– …

– Мне сказали, ты слышишь голоса.

– …

– Я тоже раньше слышал голоса. Первое что тебе нужно знать, это то что ты не сумасшедший, это не шизофрения, – я закатал рукава подрясника и показал два продольных розовых шрама, – Я вскрывался, он сильно давил и я хотел понять с кем имею дело, глупо конечно, но это помогло понять его тактику. Я полгода боролся с ним в городе, лежал в дурке и полгода ещё слышал его здесь.

Взгляд у парня стал сосредоточенный, было видно, что он, наконец, слушает. Я продолжал:

– Ты не разговариваешь – это голос тебе запретил? – он кивнул, – Ты не обязан его слушать, он обманывает, всё время лжёт, нельзя его слушать и делать, как он говорит, переступи через него, не бойся, он пытается казаться крутым, но на самом деле он – ничто. Как тебя зовут?

– Сергей.

– Ну вот, видишь ничего страшного…