Царь Медоедов

– Хорошо. Простите и вы меня и помолитесь обо мне.

– Не унывай, но и не забывай о покаянии. – он накинул мне на голову епитрахиль, – Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти чадо Илия, и аз недостойный иерей властию Его мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь

Я вышел из храма, стало легче. Но чувство присутствия в монастыре исчезло. Меня как будто отключили от генератора. Стало также как в городе. Я как-то читал, что епитимия нужна человеку, а не Богу. Чтобы через страдание согрешивший мог хоть как-то искупить вину. Отдай кровь – приими дух. Поэтому без аскезы, без подвига, невозможно движение вверх. Но и аскеза, должна быть проявлением любви и преданности Богу, а не средство достижения святости. Если аскеза замешана на самолюбии, то она приведёт не к Богу, а к духовному помрачению и прелести.

Предстояло выбрать, куда ехать на Валаам или на Соловки. Про оба монастыря я прочитал пока жил в Свирском. Оба места называли лестницей на небо. Поеду на Соловки, а на Валаам как-нибудь потом. Я попросил у наместника две с половиной тысячи на проезд, и он благословил. Рыжему Александру я сказал, что завтра уеду и попросил прощения за то, что полтора месяца мозолил ему глаза.

На следующий день я убирал в сумку последние вещи. В комнату с иконой зашёл Александр. Интересно, зачем ему икона, на тумбочке и над кроватью не было не одной, протестанты отвергают иконы. Он подошёл:

– Илья, я тут, купил тебе икону, это Сергий Радонежский.

– Эм-м, ну спасибо, – я взял икону и не зная что с ней делать положил на кровать.

– Ты это, прости меня, – он сказал это искренне и дрогнувшим. Мы троекратно похристосовались.

– И ты меня прости.

Александр заплакал. Я, чувствуя подступающий к горлу комок, сказал:

– Мне там, надо выйти, меня ждут.

Я быстро вышел на задний двор за монастырь и слёзы в несколько ручьёв полились из глаз. С души сняли огромный камень, целую скалу. Этот груз я носил всё время с собой, даже не зная об этом. И Господь решил нас свести – не для того, чтобы мы перерезали друг другу глотки или передрались, но чтобы примирились. Это были азы духовной азбуки, которую мне преподавал Божий промысел. Значит всё это работает. Смирение работает, пусть я и испытывал тогда гнев и злобу. Зло всё-таки побеждается добром. Кто бы подумал…

Глядя на лес в окно автобуса я жалел о том, что совершил. Не знаю, простит ли Александр Свирский меня, но вряд ли теперь будет моим ходатаем и защитником. Думал о той девушке, думал о иконе Сергия Радонежского. По сей день, глядя на неё, я за долю секунды вспоминаю всю эту историю.

На Соловки я позвонил ещё из Свирского и пароход до архипелага для меня был бесплатный. Недалеко от пристани находился домик, где снимали фильм «Остров». Надо же, никогда не думал, что окажусь здесь. Положив ноги на камень сидела красна-девица, судя по юбке и платку паломница. Одна епитимия у меня уже есть, так что извини, на твою улыбку я сегодня отвечать не буду. Утром в туман мы поплыли на каком-то корыте. Старый катер подбрасывало на волнах. Дул солёный ветер и если бы начался шторм, мы бы точно потонули. Через три часа вдалеке, сквозь дымку, виднелась колокольня. Красиво. Фотографий я видел немного, мощные стены из валунов и высокие церкви выглядели потрясающе. Уже по сложившейся традиции я сначала прогулялся вокруг монастыря, зашёл в собор, поблагодарил за Бога за то, что добрался. Ещё одна древняя святыня России. Потом пошёл искать благочинного.

– Физические травмы? Хронические заболевания? Чтобы знать куда вас можно поставить.

– Нет, нету.

– Деньги у вас, на обратную дорогу, если что есть?

– Да, конечно, – соврал я. (Не забыть на исповеди сказать, что согрешил ложью).

– И на долго к нам?

– Не знаю, пару месяцев.

– На зиму мы оставляем только тех – кто серьёзно настроен здесь остаться, потому что связь с континентом только на самолёте. Уезжать зимой проблематично и нам соответственно замену искать на вашем послушании тоже.

– Ясно.

– Хорошо, Василий вас разместит и расскажет о распорядке дня и правилах.

Меня поселили на третьем этаже, в корпусе внутри монастырских стен. Комната вмещала двадцать кроватей. За короткий тёплый сезон монастырь должен подготовиться к восьми семи месяцам зимы, поэтому работали мы с утра до ночи. На службы я почти не ходил, с монашествующими не общался. Первые дни копал каменистую почву весь день, после ужина мы носили мебель и освободились в девять. От перенапряжения все мышцы болели и я не мог заснуть, когда половину одиннадцатого нас поднял иеромонах поливать огороды с леек. Слушайте, если вы настолько не организованы, что не можете днём снять одного человека и дать ему лейку, и вместо этого подымаете всех чтобы полить за полчаса, то мне кажется что пора что-то менять. Или оставить на ужин мужикам работавшим целый день по маленькой жаренной кильке к крупе, да ещё так чтобы одной не хватало. «Ешьте, я не хочу рыбу, такая маленькая, она вряд ли спасёт меня от истощения». Добавьте к этому холодный ветер с дождём, в который мы разгружали корабль. Всякое желание постоять час-другой на службе совершенно отпадало. Потом начался покос. Час мы тряслись в буханках чтобы с восьми до восьми переворачивать вилами скошенную траву, которую регулярно мочили дожди. Батюшка, ездивший с нами, утром одевал епитрахиль, поручи и служил наверное молебен, потом снимал их и брал в руки вилы. Это было прикольно, хоть кто-то за нас молиться. С нами работали волонтёры из Москвы, стоявшие отдельным палаточным лагерем в двух километрах от монастыря и приходившие в монастырь помыться и поесть. Работа в суровых погодных условиях быстро изматывала студентов и после трёх-четырёх часов дня они еле ползали.

Мы собрали высокие, метров на пятнадцать снопы, в два камаза с прицепами и вернулись в десять вечера. На Соловках летом почти не темнеет. Эту траву, надо было загонять, с разбега вилами на сеновал. Волонтёры спасовали и ушли сразу, за ними с ропотом ушла большая часть трудников. Остальные доблестно сидели без сил, готовые встретить свою участь, как Максимус из «Гладиатора». Батюшка посмотрел на нас, на это сено, позвонил в монастырь и сказал: «Нужны все».

Интересно кто эти все? Молодые послушники и иноки, на которых сваливают все работы? До монастыря было километра полтора и минут через десять показались монахи. Впереди шёл с развевающейся белой бородой старый духовник – архимандрит Герман, за ним шли пожилые монахи и батюшки. Я впервые был приятно удивлён тем, что в десять вечера пришла трудиться и «старшая» братия. Такого я ещё не видел. Все разобрали вилы и за полтора часа докидали сено. Я старался помогать, но ноги еле волочились. Мне было радостно с ними работать ни смотря на то, что по времени уже наступила ночь.

На полях я познакомился с Павлом Грибовым. Светлый кучерявый очкарик учившийся на факультете математики-кибернетики в Москве. Он приехал на Соловки второй раз и хотел пожить на Голгофском скиту на Анзере. Я не упускал возможности поприкалываться над ним, над его внешностью, или его словами. Не знаю почему я вдруг выбрал «мальчика для битья», скорее всего причина была в том что я просто завидовал его умиротворенной независимости. Он ни на что не отвечал и не реагировал на мои издёвки и приколы, только иногда вздыхал. Внутренний распределитель работает незаметно и мы начинаем относиться к человеку ориентируясь только на свои стереотипы. Как то он попытался объяснить мне, то что я не улавливаю, не понимаю в православии и я опять его высмеял, считая недалёким. Каждый день он звонил на Анзер, и каждый день там не брали трубку. Нужно было получить благословение скито-начальника на приезд, Скит был укомплектован и лишние людей просто так не брали. Над его дежурством у телефона я также потешался. Какая-то я скотина, если подумать… По воскресеньям устраивали экскурсии для трудников и в конце месяца обещали эксурсию на остров Анзер, где погибло больше всего заключенных. Остров называли сердцем Соловков, там происходило множество чудес по молитвам мучеников. Каждый метр земли был залит кровью тех, кто за исповедание веры был готов принять смерть и пытки. Вроде обливаний водой в холодные зимние ночи или ямы с крысами-людоедами. Когда Сталин узнал о происходившем в лагере он приказал расстрелять начальника лагеря и его заместителя.

На поездку нужно было взять благословение благочинного. Почти всем он благословлял за счёт монастыря, а мне почему-то нет. Я не стал просить и говорить, что денег у меня нет, а просто ушёл. На пороге нашей комнаты все обсуждали поездку:

– Ну что Илюх? Спросил у отца Ианнуария?

– Эм-м, да спросил, почему-то не благословил мне бесплатно, а денег у меня нет.

– Так ты скажи ему, может передумает.

– Ага…

Я был расстроен тем что через несколько дней не смогу поехать, хотя экскурсия стоила тогда всего-ничего, полторы тысячи. Утром мы проснулись, и койка Павла Грибова была заправлена, а он сам не появился на послушании. После обеда я взял со своей тумбочки почитать книгу про Соловецких заключенных, и обнаружил под ней полторы тысячи. Внутренний стыд за то, что мне кто-то «подал» и радость от мысли, что теперь я смогу поехать. Но кто мог положить деньги? Осматривая койки я остановился на заправленной кровати Грибова. Я попытался вспомнить кто слышал мои слова о том что благочинный не благословил и вспомнил что Грибов проходил мимо. Сукин сын. Не передать словами как я мечтал посмотреть Анзер. Значит Павел… Эта милостыня, которую он решил не давать в руки, понимая, что я могу просто не взять, была бесценна. Не знаю почему, но я начал считать его своим самым большим другом на земле, из-за каких-то полутора тысяч, но полученных в нужный момент и так, что не надо было краснеть. Милостыню нужно подавать тайно, иначе получающий может быть раздавлен безысходностью положения с одной стороны и остатками чести с другой. Во время поездки на Анзер я многое для себя открыл, многое почувствовал. В одном из храмов, где содержали заключенных на шконках до потока меня пробило, как в Печорах, после кельи Иоанна Крестьянкина. Я плакал и сердце освобождалось, внутри становилось легко и светло. Сложно объяснить это тому, кто никогда не испытывал таких озарений при посещении святых мест. На Голгофском скиту со старым монахом на огороде стоял в столпе света Павел Грибов. В голове я репетировал как его отблагодарю, но когда подошёл и мы приобнялись при встрече, глядя на его светлую улыбку я понял, что слова всё только испортят. Я спросил:

– Как ты здесь?

– О прекрасно, мечтал и получилось, я очень рад, здесь как на небе. По ночам у нас службы.

– Ну здорово, я пойду, Ангела-хранителя!

– И тебе.

Я отошёл и подумал о том, что никогда не стану таким как Павел Грибов. Есть такие люди, которых Господь ведёт за руку, он и жену себе искать не будет. Такую же светлую и добрую девушку, судьба просто к нему подведёт. А такие как я, завистливые и осуждающие пройдут все круги ада, прежде чем найдут девушку способную мой заумный мозг выносить. Избавил меня от предубеждений к людям. Однажды я уже видел, как человек лишённый совести совершил поступок достойный святого, в монастырях теперь встречал и обратное. Кто знает какие мы на самом деле. Ещё быть достать из под спуда наши добрые намерения, чтобы они не остались блаженной теорией.

Как-то в воскресенье я после службы разговорился с одним молодым хохлом. Оказалось, что он кришнаит и его любимая книга это письма Иоанна Крестьянкина. Именно его он считал своим духовным отцом. Издалека я начал его расспрашивать, как это ему удаётся совмещать эзотерику и православие. Его киевский гуру запретил ему исповедоваться и причащаться, потому что исповедь ему не нужна, а святые дары сохраняют физические свойства вина. Алкоголь кришнаиты не употребляют в принципе. Мы три часа бродили по берегу Белого моря. Я сохраняя спокойствие цитировал святых отцов по поводу его заблуждений. Святых отцов он не читал, зато читал веды и современных самопровозглашённых гуру. В башке у него был винегрет, и в этот винегрет он верил. К тому же, то что я называл «промысел» – помощь со стороны людей или складывающиеся в твою пользу обстоятельства, происходили и с ним. Кто ему помогал? Бог? Очень сомневаюсь. Единственный козырь в моём рукаве – старец Иоаким, который меня исцелил, был для него не больше чем красивым рассказом. Даже если бы он увидел отца Иоакима сам, то его внутренний распределитель оценил бы того, как «просветлённого» человека, способного управлять миром духов и материей – исцеляя болезни.

Через пару дней мы ждали корабль, который нужно было загрузить продуктами для скита на Заячьем острове. Пока ждали пошли собирать чернику. Через минут двадцать меня окликнули. Я повернулся, собирался побежать, и, не заметив оврага, упал. Расшиб колено о торчавший из земли корень. Болело так, как если бы сломал. С трудом через пару минут я встал, нога опухла, я с трудом мог наступать. Хромота не проходила, потому что я продолжал работать. Последней точкой стало то, что я встретил парня-экскурсовода с Анзера в одном из местных магазинов. Пока мы стояли в очереди он спросил не пробовал ли я «Соловецкую настойку». Я посмотрел на чекушки и сказал: «Нет, но возьми и на меня – попробовать». Он взял две пол-литровых, и это было ошибкой. Пока он рассказывал мне, что склеил какую-то женщину-паломницу, мы сели на берегу. Я давно не пил и после бутылки заплетающимся языком объяснял ему, что это блуд и смертный грех. Моя попытка что-то объяснить в таком состоянии была обречена на провал. Больше было, похоже, что я себя в этом убеждаю. Мы взяли ещё бутылку, и после неё, на третий этаж меня тащил экскурсовод. Сидя следующим вечером на пригорке у воды напротив монастыря меня первый раз в жизни посетило присутствие смерти. Столько людей здесь погибло, и вся цель православного христианина это ведь подготовиться к смерти. Остаться здесь, стать монахом, терпеть холод и посты, чтобы потом умереть. Как это всё грустно. Находясь на краю мира, я думал о конечности существования. Люблю ли я Бога настолько, чтобы остаться здесь. Дорога к смерти выглядела прямой, серой и короткой. Пожил-помолился и умер. Если уж и идти осознанно на смерть, я сначала хотел бы примириться с отцом. Я не видел его уже лет шесть. Не то чтобы я хотел получить благословение или согласие, но хотел поговорить с ним на эту тему. Осоловелые люди скажут, что я слишком мало времени провёл на Соловках, чтобы проникнуться их духом, но мне хватило. Память смертная не оставляла меня ещё несколько месяцев. Все ведь живут поверхностно, стремятся к такому восприятию – чтобы ни о чём не думать. Не заморачиваешься, значит, молод, значит терпим к другим, потому что сам в такой же грязи. Танцевать с волками, чтобы урвать свой кусок в этом мире, а потом сдохнуть. Может и я слишком загнался? Может всё не так.

Гена-стоматолог, узнав о моих путешествиях, посоветовал купить мотоцикл. «Зачем он мне?» Знаешь, как здорово, гонять, девчонок катать, наполни жизнь радостью. И я подумал, «Как мотоцикл поможет мне чувствовать себя цельной личностью? Суперсилой он не наделяет. Создаёт видимость, понт перед знакомыми, просто вещь. А кто-то скажет – статус, стиль жизни, ради обладания которым стоит жить.»

Через пару дней я приехал. Раскачиваясь на волнах прогретого вечернего воздуха, мы улавливали летний мотив приключений. Все компании кажутся причастными к чему-то, вовлеченными в процесс общения, хотя на самом деле все скучают, глядя как кто-то дурачится, и не знают куда уйти. Там всегда уныло, потому что ничего интересного не обсуждают. Они просто инстинктивно сбиваются в толпу и сосут четырёхградусное пиво.

Я позвал Вована, тот вызвонил Арса. Мы пили вискарь и наслаждались непринуждённостью общения, в процессе которого, сам порой понимаешь что-то новое. Каждому событию можно было придавать иронично-лёгкое послевкусие:

– У вас бывало такое, что прочитав какую-нибудь книгу или посмотрев фильм, ты такой – это про меня… автор меня понимает.

– «Идиот» Достоевского.

– «Американа» восемьдесят первого года.

– Фильм?

– Да фильм. Мужик приезжает в маленький городок и начинает ремонтировать круглую карусель с коняшками, ну знаете… такую.

– Ну-ну. Это ты сейчас весь фильм пересказываешь?

– Вы такой всё равно смотреть не будете. В общем его избивают местные, он потом возвращается в форме, оказывается, что он ветеран вьетнамской войны, капитан…