Царь Медоедов

– Мне не нужно с ним разговаривать, у нас с ним ментальная связь. —Я сначала думал, что он юродствует, шутит так.

– Ясно, мне пора, я пожалуй пойду.

Вечерами гулял по окрестностям и молился по чёткам. Я стал ходить с ним, тоже с чётками. Это была единственная альтернатива тому, чтобы сидеть с трудниками и слушать бесконечный мат-перемат. Так за месяц мы обошли всё в радиусе двадцати километров. Теперь я мог ходить один, зная, какая дорога или тропа куда ведёт. Иногда бегал по обочине после послушания, чтобы побыть одному. За семь километров по дороге, в лесной глуши находился красивый источник с купелью сделанной в старом маленьком срубе. Я бежал, окунался, молился сидя у источника и бежал обратно, или просто шёл если уставал. Проходил посёлок, глядя на луга и леса вокруг, думал о том, как сильно я абстрагировался от окружавших меня людей. Монахи в монастыре либо не показывались из своих келий, либо куда-то уезжали. Иеродьякон с которым я ходил по полям и лесам в основном молчал, иногда рассказывал, как было в монастыре раньше. Я ушёл от мира телом, но мысли пребывали в воспоминаниях и мечтах. Из-за недостатка внешних впечатлений, начались внутренние. Это был первый этап искушений – «бесовский телевизор», как это называл Паисий. Воображение начинает работать на полную катушку и необходимо защищаться от этих наваждений молитвой и постом. Без духовного руководителя, человека опытно прошедшего все этапы духовного преуспеяния, бороться с этим крайне трудно. Восстала блудная брань.

Через месяц моей жизни там, я начал размышлять над тем – зачем Илий меня сюда послал, за какие грехи? Монастырь, который я себе представлял, был заповедным местом, где все монахи молятся, братия сама себя обеспечивает трудом, а не живёт с подаяния… всё в этом духе. А вместо этого я осуждал здесь всех. Первым выводом, который я сделал, было то что главной моей страстью всё же является осуждение. Я не мог понять, как их всех земля носит? Почему не бьёт молнией каждый день? Почему Господь терпит таких монахов во главе с игуменом.

В одно воскресенье я рано утром пошёл пешком в Оптину, чтобы причаститься, потому что у нас опять отменили службу. Сто сорок рублей, на проезд туда-обратно, мне зажали, сказав, что: «Раньше мы пешком ходили, автобусов не было». Встретился с Анатолием, который по прежнему был на трапезной. Чтобы не впадать в осуждение ещё и на словах после причастия, рассказал о своей жизни в общих чертах и пошёл назад. Этот день был как глоток свежего воздуха. Зачем вообще жить в этом Зубцово, если мне намного лучше в Оптиной?

К концу третьего месяца, я наконец понял почему старец благословил меня именно сюда. Если ты горишь желанием отрешиться себя, своей воли, ради Бога, смириться, то лучшего места не найти. Здесь тебе будут отвешивать смирение мешками, только успевай вывозить. Для этой братии ты будешь как живое обличение их жизни, и они подсознательно, из зависти, всеми силами будут тебе вредить, будут ругать, может бить. Здесь можно стать святым за год-полтора, если всё выдержишь и при этом не впадёшь в прелесть как иеродьякон, спящий сидя и постящийся… но при этом считающим себя, кем-то вроде апостола Петра. Я понял, что погружусь в такую пучину тоски и уныния, что не смогу вставать по утрам с постели. Смысл жизни в монастыре, в том, чтобы стать совершенным в христианской любви, а не терпеть ближних из последних сил. Как можно возлюбить таких ближних. Мне это не понести.

Последней каплей стала ругань в алтаре во время праздничной литургии. Я не смог причаститься из-за очередного приступа осуждения. Смутились и стоящие в храме миряне. Я вышел и пошёл собирать вещи, с меня хватит, всё это было невыносимо. Многие монахи грешники, но немногие из них погибают. Кто знает, каково их покаяние перед Богом, и кто я такой, чтобы осуждать их.

Монастыри должны быть вдалеке от мирской молвы, но они зазывают паломников, тогда как должны стремиться к уединению, а монашество без уединения невозможно. Исполнение богослужения, исполнение послушаний, это внешнее делание. Но обители превращают в туристические центры. Монахи суетятся, превращаются в обслуживающий персонал. Высказывание, одного ныне покойного архимандрита, о том, что главной задачей монастыря является приём паломников и создания условий для того, чтобы они могли причаститься – идёт вразрез с учением преподобных отцов.

Так, благодаря батюшке Илию, я понял, что не готов к монашеству, не готов к полному самоотречению. Я думал, что монахи будут летать по воздуху и обстановка будет как в региональном филиале рая. А этот монастырь спустил меня с небес на землю. Подобное порой происходит и со священством, когда люди узнав о батюшке, что тот, например, выпивает или злоупотребляет средствами прихода, говорят: «Ну вот, я так и знал, все священники – свиньи». Но, во-первых, далеко не все, и во вторых они не на крыльях спускаются в храмы, а приходят из этого же больного мира, учатся в семинариях пять лет и «шалость удалась». Было бы странно, если после учёбы они все выходили с золотыми венцами над головой и с лирами в руках.

Я вернулся домой. Очередное разочарование, теперь уже в собственных силах. Я провёл в городе пару недель, выпивая и гуляя с друзьями. Мы встретились с Антохой:

– Прикинь, звонит незнакомый номер, беру трубку. Девушка говорит: «Привет. Ты меня не знаешь, но я подруга сестры твоей одноклассницы». Я такой, – Чего??? – и она опять это повторяет: «Подруга, сестры, твоей одноклассницы» – я ей отвечаю, – А ну тогда понятно… – Е****, что у баб вообще в голове, когда они такое говорят, как мне эта схема вообще должна помочь понять кто она?

Мы смеёмся.

– То есть она у кого-то взяла твой номер и решила так представиться.

– Да прикинь.

– У девок от тебя тампоны дымятся.

– Ну а у тебя-то как там? С твоими попами?

– Даже не знаю, как об этом рассказать. Важно наверное не столько внешние события, сколько то, что я осознаю при этом.

– Не знаю, как ты Илюх, я вот думаю, Бога нет, и это всё выдумали, чтобы управлять быдлом, давить на совесть. Бог сказал то, Бог сказал это – опиум для народа. Главное верить в себя и надеяться на свои силы, а вот это всё: «Ой божечки помоги», – Антон сложил руки как в молитве, – Ну это бред, какое-то самовнушение.

– А как же то, что я исцелился там от голосов.

– Ну, помогло и помогло, и хорошо. Как бы, не стоит, мне кажется, так заморачиваться. Вот эти монахи там, они ведь только жрут и спят, как кастрированные коты. Нет, ну правда… замариновались в благоприятной среде – пожрать есть где, поспать есть, делать ничего особо не надо. Как в санатории. Разве я не прав?

– Ты прав отчасти, поэтому я, наверное, и боюсь там остаться, чтобы не стать таким – замаринованным огурцом.

– Да, надо учиться, работать, у меня по-прежнему цель в жизни наделать пяток ребятишек, а лучше десяток, и всех правильно воспитать, чтобы была какая-то альтернатива гастарбайтерам, которые размножаются как тараканы. Зато они, когда вырастают, знаешь, как они благодарны отцу и матери, сумевшими их вырастить и сделать людьми. А вот это всё… просить у Бога, дай мне мозгов, дай мне сердце и храбость – это слабость.

– Не буду тебя переубеждать, смысл в молитвах есть, ты как минимум смиряешься …

– Короче я не хочу смиряться, а то так можно упустить все, что само плывёт тебе в руки.

– Ладно, проехали.

С лицейскими друзьями я рассорился. Гена уехал жить и работать в Питер. Антон учился в Москве, и я думаю, тоже останется. Из всех в Твери оставался Вован. Работал он в рекламной фирме по изготовлению небольших вывесок и регулярно подбухивал. Как-то он признался, что пьёт пять дней в неделю, понемногу, но регулярно. Без допинга воспринимать эту реальность он уже не мог. А я пьяный начал впервые «юродствовать». Теперь я не пьянел как раньше, сознание не отключалось. Начинал говорить о людях «правду», ту правду, которую никто не хотел бы про себя знать и тем более услышать со стороны. Не знаю, зачем я это делал. Выбешивал и настраивал против себя людей.

Зная всё о человеческих страстях, совсем не трудно понять, что движет человеком – боязнь не быть «как все», неуверенность в собственном мнении или наоборот желание показать свой ум, которого нет. Я всю жизнь читал, всю жизнь старался общаться с людьми думающими, и моё возвращение в невежественный мир рвало на части. Конечно это «юродство» не имело ничего общего с состоянием святости настоящих юродивых, я просто паясничал и глумился. От того что меня пьяного кто-то бил, только смеялся. Понимал ли кто, что люди так себя ведут от душевной боли? Может и понимали, но не отвечать гневом могли немногие, что меня забавляло. В конце концов, я пьяный где-то потерял паспорт, дождался пока заживут синяки и поехал на Валаам автостопом. Монастырь интересовал меня скитами. Одно время выходила серия журналов, где каждый выпуск был посвящён монастырю. Я почти все их перечитал. На Валааме должно было быть двенадцать скитов. Тот самый игумен N, автор книг о колдовстве и оккультизме был раньше скитоначальником главного из них – «Всех святых».

В приёмной я прочитал цитату Игнатия Брянчанинова, о том, что не стоит вступать в монастырь тем, кто бежит скорбей и нестроений в миру. Касается ли это меня? Похоже, что так. Всецело предаться в послушание и не смотреть на женщин я не мог. Дабы не перегружать читателя описанием волшебной природы ладожских островов, деревьев растущих из гранитных глыб и пресноводных тюленчиков, перейду сразу к главному. Очень смущало, то что я нарушил благословение отца Илия и сбежал с монастыря, в который он меня отправил. Я не знал, что делать и как с ним встретиться.

Своими мыслями я как-то поделился с одним трудником и он сказал:

– Видишь вон того, рыжего, борода-лопатой. Ему Илий тоже благословил в монастырь, можешь подойти с ним пообщаться.

Я подошёл:

– Здарова, слушай, я слышал, тебе Илий дал благословение…

– Да! Этот Илий! Он не старец, он просто старик!

– Почему? В чём дело?

– Да я спросил у него: «Мне жениться или монашество?» и он благословил пожить на Валааме год! Я в этом дурдоме уже десять месяцев, терпеть не могу этих монахов, всю эту безалаберность…

– Погоди, так это же говорит о том, что тебе нужно жить в миру.

– Конечно блин в миру, он, что не мог просто сказать!?

– Ну ты мог не поверить, смущаться потом, а теперь опытно знаешь…

– Капец, я дни считаю, когда отсюда свалю наконец.

– Ну ладно, удачи, спасибо за разговор.

Две недели я послушался на теплицах. Около четырёх мы заканчивали и шли мыться-переодеваться к пятичасовой вечерней службе. Я стоял впереди – недалеко от алтаря, и думал о том, как бы мне встретиться с Илием. Метрах в десяти слева стоял пожилой монах очень похожий на Илия, только без схимы, в простом монашеском облачении. Самое странное, было то, что его не окружал народ, никто не сопровождал, не было даже келейника. Я попытался рассмотреть есть ли крест, но монах запахнулся в мантию. Я подошёл. Ну точно Илий:

– Батюшка это вы?

– Да, – моему удивлению не было границ.

– Батюшка, вы меня отправили в Зубцово, я не выдержал там.

– А здесь тебе нравится?

– Да и здесь не очень, женщины, стройка везде, суета…

– В таком случае, выбирай монастырь сам, но не езди постоянно. Если молодое растение всё время пересаживать у него отмирают корни и наступает духовная смерть.

– Э-эм спасибо, – если бы он после этого растворился в воздухе я бы уже не так удивился. То, что мы разговариваем во время службы заметили окружающие. Узнали Илия, пронёсся шёпот, и к нам ломанулись православные женщины-регбисты стоявшие сзади. Батюшка быстро зашёл в алтарь, чтобы не создавать ажиотаж во время службы.

Про себя я подумал «Вот это да, ехать искать его никуда не пришлось, он сам приехал на Валаам. Бывает же такое, Бог меня всё-таки слышит». На следующий день Илий после трапезы обратился с воодушевляющим словом к братии. Оказалось, что он приехал инкогнито.

Вечерами или по выходным я бегал шесть километров до деревянной часовни. Она метров на шестьдесят возвышалась над гаванью в которой разводили форель. Залив напоминал картинки из «Зверобоя». Казалось из леса выйдут индейцы. Так тихо и спокойно на просторе. Такие виды, как здесь или как в Шамордино и на Анзере сильно влияют на душу, на её творческую часть. Как в горах, но леса и долины. Если жить в таком красивом месте, то всегда будешь радоваться простору и ветру.