Рабы бессмертия

– Калмык? Где Калмык? – позвал Гипс.

– Тут…

Держа сломанную руку на повязке, он, стоявший поодаль, вынул из-за пазухи «душу», передал рядом стоящему бойцу с перемотанной головой и, немного скривившись от боли, подошел к Гипсу.

– Вот это вроде наш. Леший… Нет? – спросил лидер группировки, указывая на одного из зомби.

Калмык приблизился к клеткам, в которых всего за толстыми железными прутьями сидело семь пленников.

– Вроде Леший… – сказал он с сомнением. – Нет. Точно Леший.

– Вытащите его, – скомандовал Гипс.

Два бойца в экзоскелетах, изрытых разбившимися и засевшими в них пулями, открыли клетку и выдернули одного из зомби, поставив его напротив Гипса. Руки мертвеца были связаны за спиной, ноги перехвачены пластиковым хомутом.

– Леший, брат ты наш, помнишь меня? – спросил Гипс, заглядывая ему в глаза.

Мертвец посмотрел на него. Глаза с желтыми прожилками, пятнистое, перекошенное ударом приклада и все еще не восстановившееся лицо делали его чужим, но все равно узнаваемым.

– Зачем приходили, может скажешь? Напоследок по-братски, – попросил Гипс. – Мы тебя тогда Доку нашему на опыты не сдадим. Если хорошо говорить будешь, оставим, может, вылечим как-нибудь. Домой отпустим, денег-то ты много накопил. Ты же за этим в Зону приходил. А?

Зомби продолжал без эмоций смотреть сквозь свободовца.

– Неужели все мозги перешили ему? – спросил Гипс у всех сразу и ни у кого.

– Не перешили, – хрипло ответил Леший.

– Говоришь, – оценил, кивая головой Гипс. – Давайте под навес, – скомандовал он бойцам, и те, приподняв Лешего, протащили его несколько метров под натянутый брезентовый полог. – Сигаретку будешь? – спросил он, протягивая ему сигарету фильтром вперед. Леший никак не отреагировал. – Так зачем пришли-то, скажешь? Может, не надо было приходить? Только друзей своих, товарищей да братьев попортил.

– Мои братья все там, – ответил хрипло зомби.

Гипс вздохнул. На душе у него было так же тяжело и черно, как и эта черная убитая мертвецами трава и деревья. Одно дело – терять товарищей в бою, а другое дело – видеть, как что-то повернуло твоих однополчан против тебя, окончательно, бесповоротно сделав из них твоих врагов.

– Как вы зоветесь? Кто главный? Можешь сказать? Ты же знаешь, мы с Зоной не воюем, мне понять надо.

– Нам до Зоны нет дела. Все мы братья, вы не наши братья. Отпусти. Старший Брат не оставит нас здесь, – ровно, механически произнес он.

– Старший Брат? Это, наверное, тот, что с РПГ последний ушел? Долговязый мужик такой?

– Да.

– Леший, давай не дури. Хочешь есть? Мы тебя покормим, ты только в себя приди, – не сдержался рядом стоящий боец в экзоскелете.

Зомби повернул голову к нему.

– Валек? – спросил он.

– Да! Я Валек! – обрадовался боец в экзоскелете.

– Нет, Валек, ты не понимаешь… Мы должны быть вместе. Мы должны быть со Старшим Братом, он вернется сюда за нами. Ты можешь пойти к нему, он примет тебя.

– Блин, – разочарованно протянул Валек.

– Ясно, – сказал Гипс. – Давай его обратно к остальным. Все продезинфицировать, хлорки не жалеть. Хлорки сколько у нас, кто знает?

– Сколько хлорки, Жук? – крикнули в толпу.

– Шестнадцать бочек, – крикнул неразличимый в толпе Жук.

– Шестнадцать бочек, – доложил Валек.

– Слышу, не глухой, – пробурчал Гипс, с трудом поднялся и пошел к толпе. – Так, народ, слушаем мою команду. Кто отвоевал, на мойку и на боковую. Остальные, надеваем броню, защиту. Дезинфицируем все, помещение моем, крышу моем, воды полно, вон Зонушка посыпает. За забором тоже посыпьте, – он вздохнул. – Этих пятнистых братьев не трогать, не подходить, для особо одаренных охрана только с «кристаллами», забор чиним, завтра минируем. Старший… Где Лехан?

– Нет его, – подсказал кто-то. – Не успели.

– Твою душу, – процедил Гипс. – Гусь живой?

– Живой я, – ответил Гусь, сидящий на ящике в обнимку с Кордом.

– Как самочувствие? Не зацепило?

– Нормально, командир, ни разу не чиркнуло, – улыбнулся он.

– Молодец. За ночным проследишь?

– Да, – он вытащил откуда-то из недр своего бронекостюма «снежинку». – Теперь порядок, все сделаем, Гипс.

Гипс подошел к Гусю, туда же подошли еще несколько человек.

– Потери сколько? – с тревогой спросил командир.

– Четырнадцать человек. Остальных успели откачать, – ответил один из сталкеров.

– Давай ребят сфотографируй и в последний путь. Ждать нельзя до утра, поднимутся еще. Нехорошо будет, – отдал распоряжение Гипс.

***

Тем временем Ржавый шел со своим отрядом обратно в Рыжий лес. Люди, которых он недооценил, оказались сильнее. Его бойцы хоть и действовали слажено, но люди оказались организованнее, они роняли и роняли его посланников через каждые несколько метров, и скоро сил на восстановление не осталось. Еще немного, и его братья могли просто лечь без подпитки, поскольку оказалось, что жизненные силы этих противников не были досягаемы для них. Это было опасно. Они потеряли семерых обездвиженными, это не много, поскольку другой отряд из двадцати его посланников должен был привести еще людей, ходящих в другой местности, которую они называют Темной Долиной. Что ж, он оставит на время эту упрямую базу, которую они называют Армейские склады, он будет осторожнее, разведает другую базу, а потом соберет все силы в кулак и двинет к ней. На Росток. И на этот раз он будет действовать умнее. Также он займется бандитами, этими легкодоступными целями, у него есть тот, кто знает верную дорогу, и, да, он вспомнил свое имя.

***

Трофим спустился на один уровень вниз. В тишине тусклых коридоров были видны следы давно затихшего побоища. Разбитые двери, выцветшие, практически не заметные, но все равно определяемые старые пятна крови на полу, на стенах, черные кучки сожженного, торчащие из-под мусора фрагменты скелетов. Коридор, простирающийся впереди, напоминал больше хаотичный склеп, у входа в коридор он увидел торец решетки, утопленной в стену, открывающейся скольжением внутрь стены, которая, очевидно, открылась недавно с подачей электричества. Оглушенный увиденным, он замер, боясь переступить через невидимую черту, за которой открывалось прошлое. Страшное прошлое этой секции подземной лаборатории. Выдохнув, он переступил желоб для скользящей решетки в бетоне, рядом с которым лежали громоздкие металлические трубы и баллоны. Коридор, длину которого из-за недостатка освещения трудно было определить, был закидан хламом, обрывками ткани и, к тревоге Трофима, золой. Черной бумажной золой, очевидно, здесь были или был человек, который находил в себе силы поддерживать освещение и ждать помощи. Ученый наклонился к угадываемому черепу под грязным обрывком лабораторного халата. Аккуратно потянул за ткань, которая начала отходить с черными длинными свалявшимися с пылью и тленом волосами, похоже, что женскими. Череп был проломлен в нескольких местах, а голова отрезана, это было видно по нескольким зарубинам на позвонках, оставленных металлом. Чудовищно. В нескольких метрах от Трофима лежали по отдельности серые, покрытые пылью ребра. Он аккуратно подошел и, включив налобный фонарик, осмотрел их. На некогда мягкой хрящевой ткани, кровотворительной части кости видны были следы зубов, человеческих зубов. Безумие. Глупо было думать об этом, но сейчас Трофим был бы спокойнее, если бы в руке у него был пистолет, но он не стал идти на поводу эмоций, понимая, что здесь никого относительно живого и опасного не может быть, по крайней мере, в том состоянии, в котором оно было. Аккуратно переступая мусор, он двинулся дальше, заглядывая в открытые дверные проемы, в которых грудилась непонятная, покрытая пылью громоздкая древняя аппаратура. Все, что можно было сломать и разбить, было разрушено. Везде были видны следы борьбы, рваные одежды, разбитая мебель, мелкие части которой были сожжены, стекла, мусор, едва заметные остатки крови на углах острых железных столов и стенах. Жуткое запустение, тишина и отчаяние поселились среди этих серых молчащих стен. Где-то в середине коридора, другой конец которого теперь был виден с этого места, ученый обнаружил просторную комнату со стулом, матрасом на полу, большой кучкой пепла и сейфом, на котором было нацарапано число 6996. Сердце ученого забилось от волнения, в центре этой галактики разрушения он увидел признаки живого, разумного человека, который жил здесь, держался за надежду, выживал… Какой ценой? Оглянувшись, Трофим подошел к старому, небольшому кнопочному сейфу и набрал несложный код. Механизм легко негромко щелкнул, словно обрадовавшись, что его наконец нашли и он теперь не будет здесь в одиночестве хранить тайны и тишину подземелья.

На нижней полке находилось множество паспортов СССР, прочно державших цвет, и фотографии людей. Трофим открывал плотные корочки, и оттуда на него смотрели совсем молодые, иногда улыбающиеся лица мужчин, женщин, несколько фотографий умудренных жизнью пожилых людей, также легко и светло улыбающихся ему, своей неповторимой улыбкой человека прошлого. Года рождения… Рожденные до Великой Отечественной войны, рожденные во время, рожденные после войны, у всех неуловимая улыбка светлой веры, веры в будущее, и той великой цели, которую они приближают своей работой. Знали бы они, как сильно будет отличаться их будущее от планируемого. Десятки разобранных скелетов со следами человеческих зубов… Это не то, что они могли себе представить даже в своих худших кошмарах.

На верхней полочке лежал толстый коричневый ежедневник с закладкой и простой карандаш. Трофим аккуратно достал его, сел на стул, сдул тонкий слой пыли и открыл. На колени ему выпала небольшая черно-белая фотокарточка с улыбающейся девочкой с туго заплетенными косичками, белыми бантами в школьной форме и пионерском галстуке. Сзади надпись: «Дочь Дарья 09.09.1985, 7«А» класс. Гомель. Солнечно». Трофим аккуратно положил фотографию во внутренний карман, настроил свет налобного фонаря и погрузился в ежедневник. На первых страницах, там, где и положено, было написано в строке имя – Лука, фамилия – Псарас, отчество – Агапитович, дата рождения – 12.04.1946, национальность – грек, место работы – прочерк, должность – прочерк, город – прочерк. Несколько первых страниц было выдернуто, еще часть залито какой-то жидкостью, не похожей на кровь, но размывшей чернила, которыми писались строки, а затем появились следы карандаша, неярко, но цепко зафиксировавшего буквы и плотный почерк пишущего. Почерк часто менялся, менялся нажим карандаша, то он вдруг был нервным и отрывистым, то вдруг спокойным и ровным, то вдруг заглавные буквы вырисовывались с особой тщательностью, какими-то вензелями, то вдруг они становились просто чуть больше строчных, но, без сомнения, это все принадлежало одному и тому же человеку.

«Несколько первых страниц залило водой, чернила размыло. Не вижу смысла, чтобы все описывать с самого начала, поэтому буду писать, как получится.