Энциклопедия наших жизней: семейная сага. Истоки. Книга 2. Детство и юность Ираиды. Глава 1. Дневник бабуси

Срок командировки три дня, по 15 августа 1944 года.

ОСНОВАНИЕ: Приказ от 11 августа 1944 года.

Действителен при предъявлении паспорта……………………………………………

Но командировки были временным явлением, и поэтому отец проводил с семьёй больше времени, чем раньше.

При первой же возможности, он вернулся к занятиям музыкой, организовал на работе ансамбль, который успешно выступал в составе художественной самодеятельности. На каком-то из праздников он исполнил собственного сочинения вальс, и получил за это грамоту. Он очень гордился, и часто любил вспоминать об этом…

В Киеве отец жил пока на частной квартире, дожидаясь получения обещанной квартиры для семьи.

И вот, наконец, квартира отцу была предоставлена. В Киеве много было разрушенных домов, но – не только. В уцелевших от бомб домах многие квартиры пустовали. Кто-то не вернулся из эвакуации, многие нашли своё пристанище в Бабьем Яру, в овраге, который стал для них – братской могилой…

На 1 января 1944 года в Киеве ПРОЖИВАЛИ 250 ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК, а через год – число киевлян увеличилось до 472 тысяч человек.

Я не знаю, кто жил до войны в квартире, на которую отцу выдали ордер, но мы, наконец, дождались момента, когда отец просигналил, что получил разрешение на въезд и проживание в Киеве его семьи, и можно собираться для переезда.

Киев считался тогда ещё закрытым городом. Разрешался въезд только семьям, которые возвращались из эвакуации.

У нас сохранился следующий документ…

ГОРОДСКОЙ СОВЕТ ДЕПУТАТОВ ТРУДЯЩИХСЯ гор. КИЕВА

ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ КОМИТЕТ

Лесная, дом 51.

РАЗРЕШЕНИЕ от 12 мая 1944 г.

№ 13 / 8

Исполком Киевского Городского Совета Депутатов трудящихся разрешил въезд и проживание в городе КИЕВ гражданам:

– СТЕПАНОВ В. В. и его семья,

эвакуированным в 1941 году из города КИЕВА, проживающих в настоящее время – в САКСАГАНСКОГО, дом 133 / 12.

Жилой площадью обеспечен.

Начались сборы вещей для переезда. Всё аккуратно упаковывалось в коробки и в наш большой сундук, который постепенно превращался в неподъёмного по весу – «бегемота». И как только он не развалился от набитых в него вещей и от старости. Он точно был ровесником моему отцу, а, может быть и – старше него…

Всё происходило немножко в нервозной, конечно, обстановке, да и как ей не быть – переезд был всё-таки событием неординарным. Но все старались очень, поэтому работа спорилась…

И вдруг, как взрыв бомбы – разразился скандал. Виновницей которого, конечно же была, как всегда – я.

У меня была подружка Нина Игнатьева. Её семья каким-то образом была всегда обеспечена мукой. Поскольку с хлебом было у всех плохо – нормы по карточкам были не велики, мать Нинки каждый день пекла булочки. Они были маленькими, но очень вкусными. Мы с Нинкой каждое утро вместе ходили в школу. Я знала, что её мама давала Нинке с собой в школу эти самые булочки. Я долго искала к Нинке подход с целью – присоседиться к этим булочкам. И в конце концов – нашла. Я стала выменивать на булочки «свои» детские книжки: по книжке за каждую булочку.

Протекало это так. У нас в доме перед наружной дверью стоял двустворчатый книжный шкаф. Он был доверху набит детской литературой. Дверки у шкафа в верхней своей части до половины – застеклены. А нижние три полки были не видны за деревянной частью дверки. Уходя рано утром в школу, я старалась уличить момент, когда в комнате никого не было. Тихонько открывала шкаф, быстро хватала первую попавшуюся книжку и прятала её в портфель. Иногда мне удавалось стащить две книжки. Тогда я требовала от Нинки две булочки. Часто происходил «торг»: достаточно ли толстая книжка для одной булочки или за неё требуется две тонких?… В общем, к весне все три нижние полки книжного шкафа опустели.

Я не знаю, каким образом эта пропажа не обнаружилась раньше, но вскрылось всё только в момент, когда стали упаковывать вещи и книги перед отъездом в Киев. Разразился скандал. Я, после долгих отнекиваний и лживых выкрутасов – призналась, что книжки отдала Нине Игнатьевой. Про булочки я, конечно, умолчала.

Помню меня за шкирку привели домой к Нинке. Мать её сделала жест великого удивления. Она сказала, что все Нинкины книжки хранятся в сундуке. Открыли демонстративно сундук. Там, действительно лежала книжка, но только одна – "Приключение Травки". Я думаю также, как подумали тогда и мои родители – мать Нинки знала про книги. А теперь я думаю, что она знала, вероятно, и про булочки. Но, естественно, книжек они не вернули.

Для бабуси это событие, конечно, было большим ударом. Как видно из дневника, мне была предоставлена возможность признаться во всем на страничках дневника. Я, конечно, нахально записала "про шантаж и вымогательство"… Но, ведь так хотелось есть, а булочки были такие вкусные… Кстати, за этот поступок почему-то совесть меня не мучила.

В общем, вещи мы все уложили. Мебель забирали с собой в Киев полностью. Остался только сиротливо стоять на улице сундук с редкими, изящными флаконами, похожими на хрустальные штофы…

Для переезда нам выделили половину товарного вагона, где разместились не только ящики, мебель и т. п., но были устроены и постели для всей семьи. Во второй половине вагона ехала чья-то другая семья. Когда мы погрузились, вагон еще трое суток, а может быть и больше, простоял на запасных путях, пока его не подцепили к составу, формировавшемуся на Киев.

Однажды, когда мы ещё стояли "в запасе", бабуся позвала меня и показала рукой в сторону железнодорожного моста. Она была дальнозоркой и поэтому хорошо разглядела на мосту мальчишек с нашего двора, которые пришли с нами попрощаться.

По совету бабуси, я помахала им рукой. Я помню, что почему-то мне было в этот момент стыдно за дыру на моём одетом фартучке, как будто им было её видно…

Так мы распрощались с городом моего детства…

В Киев мы ехали долго, окрылённые надеждой на сытную и счастливую жизнь. Мы, дети, многого, естественно, не понимали.

Например, не помню на какой-то станции, которую мы проезжали рано утром (это было где-то уже недалеко от Киева), на платформе лежал труп какого-то мужчины. Он лежал к нам спиной, голый и почему-то весь синий, правильнее сказать – совсем посиневший. Поскольку поезд стоял какое-то время, взрослые сбегали за водой и потом шёпотом рассказывали, что умер мужчина от голода, что его раздели мародёры, что это не редкий случай, что утром ездят по городу и собирают трупы, если они за ночь появляются на улицах и т. д. и т. п….

Еще был случай, который я помню нечетко. Я даже не уверена, было ли это или не было. Ведь, мы переезжали в Киев через несколько месяцев после того, как его освободили. Поэтому мало вероятно, что немцы могли бомбить эти места. Но, вроде бы немецкие самолеты, действительно, прорывались в наш тыл и бомбили те или другие объекты. По крайней мере, я помню, как над поездом летали самолеты. Поезд почему-то остановился. Недалеко от путей, через поляну, был перелесок. Люди выпрыгивали из вагонов и бежали в этот лесок. Мы не прыгали и не бежали, а просто из широко раскрытых дверей вагона смотрели на бегущих людей. Самолеты улетели. Люди вернулись. Опять же взрослые долго ещё обсуждали, как бомбы попали в два вагона в середине состава. Вагоны загорелись. Их сумели потушить, но от поезда их не отцепляли. Вскоре поехали дальше… До сих пор не могу гарантировать, было ли это все на самом деле или нет? Я не видела этих горящих вагонов, т. к. не выходила из вагона. Но, ведь, почему-то это отложилось в моей памяти?…

В Киеве предоставленная нам квартира была недалеко от вокзала, почти на углу улицы Саксагановской. В угловом доме располагался гастроном, а следующий дом был наш. Дом был двухэтажный. Вход был с улицы. На втором этаже была одна квартира налево и наша – направо.

В квартире жило три семьи. Но это не была коммунальная квартира. В первом тамбуре было три двери. Направо в отдельной комнатке жила тётя Соня, очень приятная одинокая женщина, средних лет. Почему-то запомнилось, что она работала в сберегательной кассе. Дальше – дверь прямо. Она вела в отдельную большую квартиру. Там жила семья, где было двое детей, наших ровесников. Девочку не помню, как звали, а мальчик – Женя, это я помню точно. И, наконец, дверь налево – в нашу квартиру.

Входишь в коридор, а в нём опять три двери: налево – в неработающий туалет, прямо – в кухню, направо – в комнаты. Их было тоже три и все проходные.

Первая служила нам столовой, вторая – узкая, но длинная в глубину. Она служила нам спальней. И, наконец, большая последняя комната – гостиная.

Здесь стоял, купленный на бабусины деньги рояль (вместо проданного в Казани – пианино). Здесь же стояла оттоманка. По-моему был стол и резные наши старинные стулья, которые служили, в основном, для гостей или для больших праздников.

Все окна выходили в узкий длинный двор. Напротив нашего дома, во дворе стоял такой же дом, как наш. Поскольку двор был узким, дом напротив был совсем рядом. Наверное, дом был рядом, поэтому двор был – узким. Во всяком случае, из наших окон прекрасно можно было рассмотреть всё, что творилось в доме напротив. Там, также, как и у нас, квартира располагалась по длине всего дома. Только в отличие от нас у них был ещё и балкон.

К слову сказать, в это время в Киеве, впрочем, наверное, как и во всех других городах, воровство было в разгуле. Поэтому, раз уж я упомянула о семье напротив, расскажу коротко о следующем происшествии.

Это было поздним вечером. В квартире напротив были гости. Но одной женщине нездоровилось. Она прошла в первую от входа комнату и прилегла на кровать. Два жулика вскрыли дверь, вошли в комнату, увидев лежащую женщину, приказали ей молчать и спокойно стали собирать какие-то вещи в узлы. Женщина сначала молчала, а потом заорала. Один жулик кинулся к ней и стал душить подушкой. Но крик был услышан. Гости вбежали в комнату, завязалась драка. Одна женщина выбежала на балкон и стала звать на помощь. Жулики бросились убегать.

Во двор с улицы вели огромные металлические решётчатые ворота, которые почти всегда были заперты на замок, а открытой была только – калитка. Один жулик замешкался, застряв с узлом в калитке, но, все-таки пролез и убежал, а второму пришлось узел бросить. Вроде бы его догнали и здорово побили.

Мы всю эту сцену наблюдали в окна с того момента, как раздались крики с балкона – "Спасите!".

К нам тоже залезали жулики два раза. Папа, как всегда был в отъезде. Мама работала на окраине Киева, там и ночевала, домой приезжала редко, по выходным дням. И поэтому, как всегда, бабуся была дома одна с нами, детьми. Мы все спали в средней комнате. Окно из последней комнаты выходило на крышу тамбура нижней квартиры. Не знаю почему, но вход к ним был со двора, начинаясь чуть ли не от дверей уличного туалета. Небольшая металлическая лестница вела в крытое крыльцо, пристроенную к дому, а сама крыша упиралась в наше окно. По ней ничего не стоило залезть в нашу квартиру.

Предполагая такой вариант, бабуся на ночь закрывала двери в большую комнату, как мы её называли, воткнув ножницы в петли для замка.

И вот однажды ночью раздался шорох, потом откровенные не приглушённые шаги. Бабуся вскочила, подкралась к двери. Затаив дыхание и, замерев от страха, застыла так, готовая нас защищать. А мы, дрожа от страха и холода, вцепились в её рубашку. Ночной гость зажёг свет, все обшарил и, видимо, не найдя ничего интересного для себя, также спокойно и нагло удалился через окно, как и пришёл. Мы не спали всю ночь. И только, когда совсем рассвело, бабуся решилась открыть дверь в эту комнату. Закрыв окно, она нам показала, что в комнате никого нет. Не помню, уснули мы потом или нет, только пережитый страх запомнился навсегда.

В нашей кухне была дверь, которая вела на чёрную лестницу. Так мы называли чёрный ход. Дверь выходила на небольшую площадку с окном, с которой вёл ход на чердак. По этой чёрной лестнице мы выносили помойные вёдра в туалет, который находился во дворе. Такой же чердак находился и в доме напротив. Мальчишки часто залезали на чердак, где находили иногда много интересного. Всякое жульё после краж притаскивало на чердаки свою добычу, разбирало там ворованные вещи, ненужное бросало… А вездесущей детворе было любопытно. Правда, я была трусихой и боялась лазить со всеми на чердак. Помню, что на чердаке мальчишки как-то нашли несколько ящиков с металлическими буквами. У каждой буквы были на верхнем и нижнем концах заостренные отогнутые кончики. Эти буквы можно было прибивать к любым деревянным поверхностям, что мы и делали. Поскольку чаще всего кому-то доставалась горка одинаковых букв, мы ими обменивались с тем, чтобы можно было прикнопить из них какие-то определенные слова.