Силки на лунных кроликов

Пенсия. Они называют это «пенсия».

– Нам сократили бюджет, вы же знаете, Лев Станиславович.

Услышав свое имя, профессор почему-то вздрогнул. Так бывает, когда твое имя кто-то произносит в толпе. Ты оборачиваешься, но ошибаешься. Твое имя принадлежит и кому-то другому.

Профессор встал, взял портмоне и вышел.

Этот день настал.

Лев Станиславович вернулся домой и, не включая свет, вошел в кухню. Налил воды из-под крана и осушил весь стакан. Голова раскалывалась, спину ломило. Нужно было зайти к Алисе. Но ему не хотелось сейчас.

Сейчас он должен сделать первый шаг. Он боялся: если увидит девочку – тут же передумает. Сомнения, как плесень, начнут разрастаться. Она ведь всё еще та малышка в желтом платьице на желтом велосипеде, разрисованном кроликами.

Профессор неосознанно развернулся в сторону заднего двора, хотя и не мог видеть сквозь стены. Но он знал: там, под кустами малины всё еще дремлет остов от велосипеда. И ждет, когда же его разбудят, словно память.

Он, как приговоренный к смерти преступник, подумал о том, что неплохо было бы поесть перед «казнью». Нет. Кусок в горло не лез. Да и какой в этом смысл?

Выбирай мост…

Сначала нужно оставить память о себе. Самую яркую память. Он столько лет проработал в этом университете. Кто-то из его первых студентов уже даже обзавелся внуками. Да, и его дочке было бы уже двадцать четыре. Может быть, он тоже нянчил бы внучку. Ее звали бы Алисой. И никак иначе.

Двенадцать лет. Долгих лет, но пролетевших, как пуля у виска. Что теперь делать с этим?

Ей было двенадцать, когда она умерла. Помнишь?

И Алисе тоже двенадцать… Значит, пора.

Лев Станиславович сел за компьютер. Нашел архивные новости, где говорилось о пропаже маленькой девочки. Посмотрел еще раз на фотографию. Неужели это она? Это была она? Светлые волосы, яркие глаза. Теперь там, в погребе сидел совсем другой ребенок. Угрюмый, замкнутый, злой.

Это ты во всём виноват. Ты сам. Ты сделал ее такой.

Затем профессор открыл текстовый редактор. Его пальцы застыли над клавиатурой. С какой буквы начать? С какого слова? И кому он оставит прощальное послание?

«Та девочка, которая пропала в Валиках, жила все эти годы со мной. Я спас ее на той дороге. А вы бросили. Родители бросили ее, а я спас. И мы не можем жить друг без друга. И хотим умереть вместе. Я знаю, что меня никто не поймет. Все будут осуждать, потому что никто не понимает, что такое настоящая любовь.

У меня больше нет работы, нет семьи. Она – единственный смысл моей жизни. Но ее больше нет со мной в душе. Она стала чужой. Ее зовут Алиса. Она сама себе выбрала имя. Прежнее имя было ложным. Ее зовут Алиса! И мы уйдем с ней вместе. Я хочу покоя».

Письмо было бессвязным и импульсивным. Он перечитал его еще раз и скривился.

Плевать. Плевать.

Мокрой ладонью он взялся за мышку. Она неприятно заскользила. Казалось, температура воздуха в комнате поднялась до тридцать градусов.

Этого не может быть. Не может быть.

Профессор сам не мог поверить в то, что он собирался сделать. Мужчина открыл электронную почту и нашел ящик бывшей жены. Он вдруг вспомнил, как она выглядела на похоронах дочери. Опухшие синие веки, черный траурный платок, трясущийся подбородок. Будет ли она выглядеть так на его похоронах? Будет ли плакать? Будет ли жалеть, что ушла, бросила его тогда?

Будет.

Он хотел было открыть редактор еще раз и сделать приписку. Обвинить во всем ее. Это она всё сделала. Пусть живет до конца своих дней с этой мыслью. Но нет. Нет. Он боялся, что, открыв снова записку, уже не сможет довести дело до конца. Так что он прикрепил файл к письму и нажал на кнопку «отправить».

Всё. Никаких больше сожалений, никаких сомнений. К тому моменту, как она прочтет письмо, их с Алисой тела уже обступят со всех сторон. И будут смотреть, как на чудо! И будут сочувствовать. Ведь он был хорошим человеком. Правда. Он ведь был хорошим. Иногда хорошие люди совершают плохие поступки, но это не делает их плохими, правда? Иногда люди ошибаются и просто исправляют свои ошибки. В этом нет ничего постыдного.

Он совершил тогда ошибку. Тем летним солнечным утром. Да, он ошибся, черт возьми! И сегодня он всё исправит.

Лев Станиславович встал из-за стола. Медлить было нельзя. Он решительным шагом проследовал в гостиную. Зазвонил смартфон на комоде. Неужели так быстро? Не может быть!

Мужчина подошел и взглянул на номер. Звонили из деканата. Наверняка, хотели извиниться или попросить написать заявление об увольнение. Плевать. Теперь это уже не имело никакого значения. Телефон издал еще несколько стандартных звуков и затих. Профессор вышел из дома, зашел в гараж и достал ключ из кармана. Открыл тяжелый замок и поднял крышку.

Алиса, как всегда, читала. Ее зрение за годы нахождения в погребе ухудшилось, и он знал это. И его одолевало чувство вины. Она лениво жевала шоколадный батончик, который, видимо, припасла тайком. Бросила на папу мимолетный взгляд. В руках она держала Вольтера.

– Пошли, – сказал он коротко.

Она удивленно посмотрела на папу. Взрослая девушка в мешковатой одежде с растрепанными волосами до плеч.

– Куда?

– Вставай, Алиса.

– Сейчас разве ночь?

Девочка посмотрела на наручные часы. Детские электронные часы, которые она выпросила у папы три года назад. Он сопротивлялся, понимая, как мучительно будет ей измерять время в норе.

– Это неважно.

– Я никуда не пойду!

Она вжалась в старый матрас, съежилась, как зверек.

– Пойдешь! – он схватил ее за локоть и потянул на себя.

Большие глаза, как у оленя, уставились на него, въелись ему прямо в душу. Слезы навернулись у него на глаза. Он не мог причинить ей боли, не мог вот так взять и тянуть ее.

– Пожалуйста, Алиса, – взмолился он.

– Нет! – закричала девочка. – Там солнце, ты забыл? Я погибну!

– Не погибнешь, – слова застряли у него в горле. – Это всё вранье.

– Нет! Ты сейчас врешь! Ты хочешь, чтобы я умерла!

Ложь, как корни столетнего дерева, переплелась, оставив у самого основания жизни уродливые шрамы. Самое страшное во лжи – вера в нее. И самое твердое, что есть в жизни – ложь. И ложь ты лечишь только новой ложью, ибо правда становится орудием самоубийства. Кинжалом, вонзающимся в грудь.

– Не умрешь, ты теперь здорова.

Он присел рядом с ней на корточки. Теперь его рука нежно гладила ее волосы. Чужие волосы, чужие глаза. Когда она успела так измениться? Неужели все люди так меняются?

– Папочка, – произнесла она нежно, будто бы сквозь слезы, но глаза ее были сухими.