Все пути твои святы

А деревца такие красивые, березки напоминают и кто-то их так заботливо, так ровненько вдоль озер сажал, словно гулять здесь собирался. Виктор еще раз попытался представить себе цивилизацию Черной, от которой остались вышки, «качельки», озерца эти проклятые с ядовитой водой, да еще, говорят, другие группы находили «дворцы»: парящие в воздухе дома без окон и дверей. Причем никакой антигравитации там и близко не было. Кто они были, эти великаны, выросшие в агрессивной среде? И куда ушли, бросив свою планету на растерзание игигам?

Тут же рация взорвалась шумами и голосами. Страус включил общую связь. Первым он услышал Философа и его голос почему-то очень обрадовал Виктора…

Глава 2

– Сигаретка найдется, студент? – Кашлянула рация.

– А то…

Он провел рукой по карману. Там, на месте магнит. Сегодня должно получиться. Только вот это черное пятно на карте все портило. Не нравилось оно Виктору, аж до боли в зубах не нравилось. Антигравитационная плешь? Или повышенная радиация? И то и другое их убьет, костюмы у всех порваны, да и не выдержат они долго. Зато в пяти милях игигский лагерь, это все решало. Договорились они еще позавчера, все уже решили, и плешь эту все видели.

– Что интересного? – спросил он, не надеясь на обстоятельный ответ, так как Философ разливался соловьем только по ночам, когда Страусы не слышали.

– Маску еще одну нашел, – радостно сообщил Варшавски. Акцент у него был совсем небольшой, но такой певучий, что Виктор удивлялся, как красиво могут звучать знакомые слова. И тут он разоткровенничался, искусно выруливая на безопасную дорогу, чтобы Страусы не сообразили. Виктор все понимал. Поляк опять отступил от тропы, опять вместо того, чтобы рубить лианы и прокладывать дорогу, исследовал чужую цивилизацию. Его предположения о хозяевах планеты были одно другого краше, но он жил этим, стараясь не замечать Страусов и необходимости пройти в день десять миль по непролазным джунглям. – Лежит в пяти… недалеко от тропы и вся золотом переливается. Одна прорезь для рта и две по бокам, маленькие, не для глаз. А из прорези дым шел, словно там, в маске фимиам курится. Вот так, студент. Я бы все отдал, чтобы обратную сторону посмотреть. Еще животное видел. Глаза – блюдца, зубы как пила, и всё в коричневой параше. Выходит это чудище из белых деревьев и смотрит на меня с такой невероятной печалью в глазах, что я не выдержал и вернулся. И слышу звук: ушло оно обратно, медленно, словно еле двигалось. Этот мир болен, Виктор и мы видим его закат.

– Так он что, о помощи просил?

– Кто?

– Да страшилка твоя, с глазами-блюдцами.

– Вряд ли, скорее о милосердной смерти.

Они помолчали, Виктор сплюнул горькую слюну и, привычным жестом очистив стекла очков от насекомых, быстрым шагом двинулся к озеру. Как всегда первым там стоял Страус профессора. Вид у него стал совсем жалкий. Того и гляди, скоро будет умолять о милосердной смерти, как зверь Философа. Один манипулятор неподвижно повис внизу, другой со скрипом дергался, не способный остановить движение. Башня как-то осела и съехала на бок, визоры были слепы, почему-то на них селились стаи насекомых, как и на очках Виктора.

Его Страус как-то счищал эту дрянь и всегда отлично видел на пару миль вперед. На робота Бориса Натановича они перестали обращать внимание две недели назад, когда был первый побег. Жестянка даже не сдвинулась с места, когда они подложили динамит под Синие ворота. Видел все, дурище стальное, но хорошо над ним профессор поработал – даже не шелохнулся, шарики за ролики заехали, так и стоял пустым чурбаном.

Виктор подошел к зеленому озеру и посмотрел на свое отражение, содрал очки и комбинезон сбросил. Бритая голова слегка обросла, появилась двухдневная щетина, кожа обгорела, не красная уже, а почти бордовая. Только черные глаза блестели все так же бешено, как и в начале, когда их только привезли на Черную. Макс говорил, что он тогда кричал, как резаный, матерился так, что игиги наушники нацепили и покинули лагерь, не дочитав до конца правила и законы для заключенных. И бросался на Страусов, ногти все обломал, так что еще долго кровили, шишку на башке набил.

А потом его побрили наголо. И Виктор замолчал, загнал обиду глубоко внутрь, в печенках спрятал и стали его печенки вырабатывать порции злости. Эти самые порции начинались со жжения в желудке и чесотки по всему телу. Он уходил сам в себя, даже приказов Страуса не слышал, ходил чернее ночи, а потом выдавал план побега. Почему они ему верили каждый раз? А черт его знает…

Стефан появился, чуть подволакивая ногу, всклокоченный весь, тоже муравьями и москитами залепленный с ног до головы, но толстогубый рот слегка улыбался, а усы он опять подкрутил вверх. Иногда казалось, что ему тут нравится. Историк, журналист и политолог, он получал на Черной уникальный опыт: увидеть итог цивилизации, ее завершающий шаг. Зеленые глаза его всегда были на выкате и длинные руки все время мельтешили, как лопасти у мельницы.

И все же, Виктор рад был каждый раз видеть его в конце суток. Комбинезон он снял и с презрением отбросил, словно дохлого крота, оставаясь почти голым: на нем были белые шорты и странные мягкие тапочки, в которых он прибыл на Черную сразу после суда. Высокая нескладная фигура-жердь была похожа на метлу, которую Баба Яга в ступу берет. А прокладывая тропу и участвуя в побегах, организованных Виктором, он совсем отощал.

– Ну ты и скелет, – хихикнул Виктор, ударив по лопаткам и с улыбкой наблюдая, как тощий Стефан цепляется за воздух, чтобы не упасть.

– Да пошел ты, толстожопый. Где магнит?

– Где надо, ждем всех.

– И старого ворона тоже?

Что-то у них там не срослось с профессором. Поцапались, еще когда первую тропу вместе прокладывали. Был такой эксперимент у Страусов: по двое пускать на тропу, мол, так быстрее будет. Да ни фига не быстрее было, а еще медленнее. А Стефан и Натан Борисович вообще застряли на первой миле и вместо того, чтобы лес рубить и на карте путь отмечать, развели философский диспут. Не то про евреев, не то про мировое правительство. В общем, чушь полная, а только вся группа осталась тогда без пайков. Виктор хотел ему морду набить: чего к старику цепляться, он и так не в себе? Но Философ поостыл, а когда каждому по отдельной тропе дали, сделал вид, что ничего и не было, только ерничать не перестал.

– Машенька идет! – Виктор очки сразу спрятал и лицо от грязи протер. Странное дело, но у нее очки всегда в идеальном состоянии были, словно комары на них вообще не садились. Может, так оно и было: своих, женщин не трогали, а с мужиков кровь пили.

– Красивая девка. – Стефан тоже как-то приосанился и мутно-зеленые его глаза прояснились, стали такими узкими щелками, словно он не Мэри увидел, а целый женский батальон.

– И где ты так по-русски научился?

– Бабка у меня из России. Да и вообще, до игигов, ваших у нас полно было, а еще у меня склонность к языкам.

Ну да, у Философа ко всему была склонность и везде он свой философский нос совал. Жадный такой до жизни человек. Да только как ляпнул парочку зажигательных речей не по теме, так его сразу и бросили осваивать дальние рубежи. Надо было сдержаться, уважаемый журналист Варшавски, и не трогать великих божественных предков. Предки обиделись, прямо задел он их нежные чувства, и решили осчастливить любопытного целой новой планетой, которой даже в космокарте нет. Вот вам, уважаемый, целый полигон для исследований, в него и вложите свое пылкое любопытство. Здесь никакие благонадежные граждане вас не услышат, исследуйте, сколько хотите, если силенок ваших интеллигентских хватит…

Виктор залюбовался фигуркой Мэри. Осиная талия, широкие плечи, порхает по кочкам, как кошечка. И кто ее такую тонкую взял в буржуйскую армию? Сейчас комбинезончик сбросит, рыжие вихры свои расправит, улыбнется голливудской улыбкой и станет всем светлее на Черной.

– Сигаретка есть, кучерявый?

Голос ее прозвенел громко и весело, хотя и знал Виктор, что показуха все это. Не весело ей на душе ни капельки. Совесть что ли мучает за того подонка… Потер свою бритую голову и стал вспоминать английский, чтобы не пасть лицом в грязь. Как же там на сленге? Но ничего толком не вспомнил, только кивнул хмуро и по карману похлопал, вот, мол, тут наш ключик к побегу, не волнуйся. А потом и вовсе взгляд опустил.

Глупо как-то получалось каждый раз. Макс с ней спокойно общался, Философ тот вообще ковриком шелковым стелился, комплементами усыпал, да анекдотами вызывал этот звенящий легкий смех, похожий на птичью трель. Даже профессор брал ее за руку и уводил в сторону, чтобы поделиться своим, чем-то важным, из области механики или физики. Все с ней болтали как обычно, как с нормальным членом команды. Только Виктор вдруг становился весь красным, как от натуги, что-то лопотал неразборчивое на английском, зачем-то вставлял немецкие слова, прочно засевшие со школьных уроков, и потом умолкал, надувшись как индюк. И так каждый раз. Когда по делу говорили, он увлекался и даже бывал красноречив, но дальше этого никак не шло.

Лежа ночью в железном брюхе, Виктор размышлял о своей дурацкой застенчивости. Может, дело было в том, что уже три месяца у него не было секса? Так ведь у всех не было… Под пристальным взором Страуса и речи не было даже просто томление свое пережечь, лишнее стравить, не то что нормальный секс себе устроить. Вспомнилась ему общага. Два курса на физмате успел отучиться, пока игиги свои тощие жопы на Землю не притащили. Напротив общаги был корпус дизайнеров, там такие барышни по вечерам дефилировали, что игиги сначала приняли их за инопланетянок. С тремя такими красотками Виктор романы и закрутил, причем одновременно. Только когда они его на обмане поймали, скандал был.

А еще Наташа была. Сердце сильно волновала и прочие органы. Он даже жениться подумывал, да только отец, как услышал про свадьбу, так нашикал, что все желание испарилось. В общем, женщин он не боялся, а вот Мэри… Она была особенной.

Убила офицера, своего командира за издевательство над инопланетянином. Статья 151, неподчинение и бунт. Занесло их в дальний сектор, на самую окраину, а там планета неоткрытая. На карте ее нет, на радаре возникла, как черт из табакерки, выскочила прямо перед звездолетом. Они высадились, все по уставу армии. Образцы в сумки, радиомаяк, пробы воздуха, земли и живности. Все бы хорошо, но заметил кто-то деревню под горой.

И тут бы уставу последовать, покинуть планету и сообщить, куда следует, чтобы приехали те, кто с чужими общаться умеют. Так нет же, командир этот, ублюдок, «Давай – говорит, – пойдем, посмотрим». И повел отряд в деревню, а там зверушки жили, черненькие, маленькие. Их потом по всем каналам показывали. А на шее у каждого, чтоб вы думали? Чистейший криптолит, карат по десять. Ну и сорвался командир, жадность у него проснулась, у сволочи. Давай срывать бирюльки с туземцев, да пинки им давать, не придерживаясь межпланетной конвенции. А одного так пнул, что тот тонкие свои косточки переломал. В общем, нахамил в межпланетном масштабе.

Тогда Мэри и дала очередь по ногам ублюдку. Палец ему отстрелила, потом автомат бросила и сама сдалась. Вот из-за этой ерунды ей и припаяли десять лет на Черной. А командир умер вскоре, заразился через рану местной бактерией. И понеслось, поехало: бунт, не подчинение, убила своего командира… «Да я бы, – подумал Виктор, – по роже его наглой съездил и все, чего пули зря тратить». Впрочем, женская душа – потемки.

– Эй, уснул что ли, Виктор?

– Так, задумался. Готова?

– Всегда готова. Макс подошел?

– Нет еще, ждем. И профессора тоже.

Он обернулся, потому что Стефан его за рукав робы дернул. На тропе профессора шевельнулись тени, что-то тяжело вздохнуло и из зарослей выполз, пятясь задом, бледный и совсем седой профессор Янакин Борис Натанович. Сопел он как пандорский грак после случки, шума производил, как военный танк времен второй мировой.

– Борис Натанович, ну что же вы опять… – Виктор закатил глаза, едва сдерживаясь, чтобы не ругнуться. – Ну разве ж так можно, ну в бога вашу…

– Да не могу я, сынок, жарко мне.

– Вот жарко вам будет, когда в лиловый туман попадете!

Старый дурак снимал игигский комбинезон и шел по тропе без него. Одевался он в коричневый твидовый костюмчик с белой рубашечкой и видавшие виды узкие туфли. Ну словно на лекцию к студентам топал или на доклад о проблемах взаимодействия ксенополей. И как будто не касалось его, что среда на планете агрессивная, что пары ядовитые, что радиация и все прочее. Правда со временем, костюмчик запылился и стал серым, а рубашка черной, но профессор был упорен и все равно их не снимал. Чем-то он Виктору импонировал, не смотря на ядовитые насмешки Философа.

Мэри всегда бежала ему на встречу и очищала от пиявок и бабочек, которые в пиджаке личинки оставляли. Словно он ее дедушкой был, а не посторонним человеком. Виктор удивлялся, как с такой любовью к людям она могла в армию попасть, да еще до приличного чина дослужиться? В рации запищало и захрипело. Это Макс появился. Обычно он раньше всех расправлялся с лианами на тропе и ждал у озера, бросая валуны в воду и смотрел, как они шипели и растворялись. Но сегодня что-то припозднился. Может вышка попалась, как и Виктору, или еще что.

Присмотрелся и понял – что-то не ладно. Тихонько шепнул Стефану: «Смотри!». Звезда как-то ярко сверкнула и вдруг скрылась за свинцовыми облаками. Стало темно и холодно. Лианы уползли в лес, а белые деревца, что красовались у озера, скрутили листья и спрятали свои чахлые цветочки. Запахло озоном и Виктор пожалел, что снял комбинезон. Хотя какой в нем прок: три дырки, это считай, как у профессора: нет комбинезона…

Макс, большая белобрысая детина с маленькой головкой, едва тащил свое сгорбленное тело и даже мышцы, которыми он обычно играл перед Мэри, как-то обвисли. То ли ногу подволакивал, то ли с бедром у него что-то было. Сдулся богатырь. А ведь говорил: троих в драке завалю, раз плюнуть. Подошел он при общем молчании и глаза в сторону отвел. Усталым голосом спросил про заветную сигаретку и только мрачно кивнул.

– Что случилось? – Виктор видел, что его комбинезон порван во многих местах, словно он не из мягкого углепластика сделан, а так, из дерюжки какой. Видимо прорывался он сквозь лес напролом или удирал от кого-то огромного и ужасного.