Все пути твои святы

– Да ничего, устал просто.

Красивый у него был немецкий, заслушаться можно. Хох дойч. А вот рожей он не вышел: рябой весь, в конопушках, как девчонка, лоб как у неандертальца, глаза маленькие, колючие, а нос как гнилая картошка. Зато телом бы взял, мышцы как у культуриста, ни грамма жира, силен, как вол. Звездолетчик и драчун, молчун и одиночка. Хотя вроде как у него жена где-то там, на Аркане, с детишками-мартышками была. Да только не вспоминал он про нее, наверное это давно было.

– А порвал тебя кто? Как собаки покусали… – Стефан смотрел на Макса и мрачнел все больше и больше. Ни аптечки у них не будет, ни даже бинта обычного, ничего, только индивидуальные поля с истощенным источником питания. Это если сейчас побежать.

– Да на колючку нарвался, проклятье богам.

Врал он неумело и не уверенно так, отводя взгляд. Но никто ничего не сказал. Сам человек выбрал, как ему дальше быть: молчать или о помощи попросить.

– Ладно тогда. Все в сборе. – Констатировал Виктор, смотря почему-то на Макса, а не на Мэри, которая стояла напротив, высвобождаясь из комбинезона, и растирала ушибленную руку. – Значит, магнит я достал. У нас минут десять, не больше, пока Страусы притопают. Карту все видели? Бежим назад по заброшенной тропе, где Гуня бултыхнулся. За болотом направо, там есть туннель, черная дыра такая, я ее хворостом прикрыл, по нему пару миль. Фонари у всех есть? Хорошо. Как из туннеля выйдем, дорогу видно. Широкая такая, из гранита она что ли. По ней еще миль пять и попадаем в точку Б. Там пятно это черное, хрень какая-то, а за пятном сразу база. Никто никого не ждет, собираемся в точке Б. По рации говорить только по-русски и не ругаться.

– Я русский плохо знать. – На Макса было жалко смотреть. Посерел весь и почти до земли согнулся. – Я албанский немного знаю.

– А почему по-русски, простите? В этом есть какой-то смысл? – Профессор достал из внутреннего кармана пенсне и зачем-то нацепил его на грязный нос. Пенсне съехало и Борис Натанович стал напоминать панду. При этом он продолжал топтаться на месте в нерешительности.

– А вы же не знаете… Я Страусам сказал, что у нас в языке нет будущего времени, так что они считают, что мы с вами обсуждаем прошлые события.

– Что с пайками? – спросила Мэри. Она почему-то больше всех от голода мучилась. Даже пару раз в обморок падала, пока все не стали ей по крохе от своего скудного запаса отщипывать. То хлеба чуть-чуть, то кашки ложку.

– У меня в рюкзаке гунькин паёк, так что в точке Б перекусим. И сразу хочу предупредить: кто не уверен, пусть лучше здесь остается и ждет Страусов.

Все заговорили одновременно и возмущенно. Виктор удовлетворенно кивнул. После туннеля непонятного назначения, внутри которого была кромешная тьма, по карте было две заброшенных тропы. По одной из них можно было дойти до красного крестика, которым Страусы обычно обозначали либо склад провизии, либо базу. Только вот эту базу отделяло черное пятно, которое больной занозой засело в голове Виктора. Про него спросил Стефан:

– А это что такое? Или у меня планшет глючит? То появляется, то исчезает.

– Не знаю, – честно признался Виктор и вытащил магнит с торчащими проводами, – может быть и ничего страшного, а может быть и смерть наша. Но быть тупым рабом игигов больше не могу. Джунгли эти по ночам все время снятся. Проснешься, и опять по ним топаешь… Надоело, сил уже нет, и конца и края нет. Издохнем здесь, как скоты и никто даже наших имен не вспомнит.

И это правда была. Золотая, даже алмазная правда. Черная была гигантской планетой, очищать ее можно было до конца времен, даже если тысячу таких групп прислать. К тому же Виктору дали пожизненную за Тритона. Хотели, чтобы он Тритончика сдал, а вот хрен вам, пришельцы. Заморочили мозги целому миру, твари безносые. И Бунт киберов они сами устроили, чтобы лишить всех роботов.

Впрочем, не важно, это была его личная боль, а сейчас они должны были бежать, использовать свой редкий шанс и улететь к чертям подальше. И забыть навсегда про ужас и унижение, когда тебе в спину тычут лазерным дулом, а ты должен через болота переть и на каждой кочке смерти ждать. Не было никаких перспектив впереди, тропы не кончались и Страусы не имели жалости. Каждый день мог стать последним, как для Гуни. А профессор свою рацию перенастроил и ловил разговоры других групп.

Там уже десятка два человек в целом погибло. Двое под «качелями», троих вышка всосала, одного монстр в туннеле укусил, остальные от голода и потери жидкости в теле. Виктора в его двадцать два года такая перспектива не устраивала. Он только подобрал особые слова для Мэри, только полюбил жизнь, как она есть, только выражаясь образно, свою особую тропу нащупал…

А тут банальщина – динамит Страус не дал, или тварь укусла ядовитая, или пропустил комбинезон лиловый туман и все, – выбросят игиги твое тело в болото и даже памятника не поставят. Нет уж, увольте, на такое он не подписывался. Лучше уж бежать и в дороге концы отбросить, чем медленно убивать себя, вдыхая агрессивную среду этого мира.

– А магнит где взял? – сверкнул глазами Философ. И была в его словах толика зависти и уважения к особым талантам Виктора.

– Где, где? На жопе у Страуса открутил. Попросил его визоры выключить, пока буду гадить, а этот чурбан и повелся. Три дня все-таки диарея была. Вырубил камеру и ждет так почтительно, пока я вы… ну в общем, схожу по большому. Ну я и воспользовался моментом, открутил пару деталей, отверткой твоей, между прочим. Две бесполезные были, пустышки какие-то, гайками набитые, а одна с магнитом внутри оказалась. Так что готовьте свои браслетики, сейчас я их обезврежу и бежим.

Они собрались в кружок, тесно так сошлись, что даже чужим потом пахнуло и дыхание было слышно. Все склонились над заветным магнитиком, который условились называть «сигаретой» и стали руки протягивать. Виктор уже достал магнит и собирался каждому даровать долгожданную свободу, как случилось нечто из ряда вон. Взвыл сиреной Страус Бориса Натановича, который мирно дремал с западной стороны озера. Взвыл и замигал на башне красными индикаторами.

А потом вдруг со скрежетом расправил свои манипуляторы и встал по стойке «смирно», как солдат на смотре. Местное солнце напекло ему что ли? Ну нет, не только этот гад встрепенулся. Отозвались протяжным воем другие Страусы и стало их слышно и даже видно, как они идут по просеке, проложенной арестантами.

– Что-то случилось, – скривился Стефан, – прячь магнит, операцию перенесем на завтра.

– А может успеем, они еще нас не видят, мы тенью в лес метнемся, а без браслетов не найдут ведь, фашисты…

– Сам ты фашист! – обиделся Макс. Как-то его серость отпустила, и вроде распрямился, дышать стал ровнее, только глаз дергался. – Убирай магнит, засекут.

Ну, куда уж студенту, что и пороха не нюхал, с опытным звездолетчиком спорить? Виктор побурчал, но магнит в робу за пазуху положил. Можно и завтра конечно. Только они от точки Б на десять миль удалятся. Вот и топать потом лишние часы! Он бы рванул, прямо сейчас, на глазах у Страусов, все равно они туго соображают. У них в программе Витькины побеги не заложены и логика у них как у машин все-таки, а не как у русских студентов-телефизиков. Да и знал по своему Тритончику, что как машину не учи, она все равно отстает на шаг от человеческого разума. Но все уже разошлись и он пошел к озеру, строиться в линейку, чтобы ждать Страусов и паек. Ну хоть пожру как человек, – подумал Виктор и сплюнул желчь, от которой во рту было отвратительно горько.

Глава 3

Линейка заключенных представляла собой неровный ряд грязных, изможденных людей. Усталые и хмурые, они ждали еды и отдыха. Звезда уже закатилась, хотя оранжевый свет все еще резал глаза, тени выросли до размеров вышек и скакали по застывшим джунглям. Далеко, наверное за озером, с невероятным отчаянием кричала птица. Никто никогда не видел этих птиц, но Виктору не хотелось думать, что это не птица, а другая тварь, слишком уж голос был жуткий и плотоядный.

Облизывая пересохшие губы, он стал первым в линейке, так как уже два дня был назначен «ким сир» – командиром роты. Назначил его Страус и всем объявил свое решение. Почему-то Виктору показалось, что высокоразвитый кибер копался у него в голове и именно там нашел, что у землян обязательно должны быть командиры, старосты или, на крайний случай, звеньевые. Впрочем, кто его знает.

– Что значит это цветомузыка? – спросил Стефан, наклонившись к уху Виктора. Он смотрел, как Страусы крутят башнями и не понимал. С его ростом надо было быть «ким сир» и стоять первым. Он был такой жаркий, что Виктора обдало теплым воздухом. Курчавые волосы Философа разогревались от лучей безымянной звезды и пахли чем-то застарелым. Да, шампуни на Черной не выдавалось.

– Не знаю, чего они всполошились. Мы в срок уложились, пробили их хренову тропу, до озера дошли. Сейчас узнаем… Впрочем, двойного пайка нам все равно не дадут.

Страусы собрались у озера и там тоже выстроились в линейку. Красивые, черт их возьми. Ну кроме задохлика профессора. На солнце блестят, величественные дуры, манипуляторами машут и зенками вращают, словно ищут чего. Может, они дошли до важной точки? Ахнуть бы по ним сейчас из хорошего гранатомета. Повалились бы родимые, лапками кверху и стали бы звать на помощь хозяев… И тут до Виктора дошло. Как по темечку стукнуло, вот, черт возьми!

– Кажется, у нас гости будут.

Все молча согласились, только профессор недовольно закряхтел. Странный он все-таки. По ночам байки рассказывает, что он не заключенный, а будто наняло его правительство для тайных изысканий. В области физики, химии и биологии, а Страусы это так, для отвода глаз. Макс все его переубеждать пытался, но тут же махнул рукой. Старичок стал вспоминать вторую мировую, холокост и прочие неприятные вещи, которые случались с его народом, и что интересно, случались они всегда по вине таких вот Гансов и Максов, которые, дабы учинить мировой катаклизм… и так далее, и тому подобное.

В общем, никто Бориса Натановича больше переубеждать не пробовал. Однако, когда речь шла об игигах, профессор вдруг быстро, как заправский буддист, очищал свой разум. Становился крайне сообразителен и вместе со всеми был упертым ненавистником «праотцов великих», коих костерил на древнеарамейском. К тому же, он брался доказать, что никакой связи между человечеством и безносыми гадинами не существует и существовать не может. Правда, он при этом скромно намекал, что потребуется большая лаборатория и штат сотрудников.

У Виктора с игигами были особые отношения. Он одним из первых сказал вслух: «Убирайтесь, гниды!» и получил десять суток ареста. Это было еще на Земле. Какие были благостные времена. До их «цыплячьих» шей можно было дотянуться голыми руками и свернуть их, легко и без усилий. Первые месяцы они даже не носили защитные поля. Расхаживали, курицы, по городам и весям, и проповедовали, как, мол, они любят сынов своих земных…

А когда «неблагодарные сыны» стали забрасывать их просроченными овощами, тут они и показали свое истинное лицо. Людей стали сгонять на митинги полицейские, а некоторым приплачивали, чтобы массовку создавать. И сразу нацепили силовые поля на свои тщедушные тельца. Значит, чтобы баночки и всякие там яйца куриные хорошо отлетали. Но даже и то были благостные времена. Их было около тысячи, этих нудных и злых проповедников. Можно было их, например, мусороовзом переехать, поля бы не выдержали. Но правительство пошло дружить с высокоразвитой цивилизацией, в надежде поживиться полезными изобретениями.

Например, энергосетью, которую пришельцы сразу же стали применять налево и направо. Или башенки они поставили, якобы высокоскоростная бесплатная сеть по обмену информацией. Да только по той сети ничего, кроме их проповедей и не обменивалось, причем напрямую в мозг сливали, так что половина пользователей сразу разболелась и сеть отключила, а вторая половина стала преданными служителями. Вот так.

Когда Виктор через десять суток, избитый и осунувшийся, вышел из кутузки, «добрые» пришельцы были повсюду. И тут неблагодарное человечество очнулось ото сна и стало прятаться по домам и посты писать в соцсетях, выступать против, потому как и всякого «добра» бывает слишком много. И Виктор бросил в игигов «Коктейль Молотова». Сломали ему руку и опять на десять суток. Ректор к себе вызывал, объяснял, что они гости и к гостям надо иметь терпение и уважение. Только глаза прятал и все как-то старался потише говорить.

Но по настоящему Виктор разозлился, когда они его ячейку вскрыли в институте и копались там, все файлы каким-то говном заразили и удалили фотки Наташи. Это было уже чересчур, и Виктор вышел на тропу войны. Купил старенький лучемет у одного барыги и собирался пойти проявить свое «гостеприимство», когда начался бунт киберов. Игиги имели к нему прямое отношение. Кто бы что ни говорил, а можно руку отдать на отсечение – без них не обошлось. Сколько лет мирно существовали роботы, а тут такая хрень началась, что земля под ногами покачнулась…

И стал мир распадаться. Виктор спрятал Три Т, своего уникального и единственного. На далекую планету сам доставил и там в пещере, в капсуле от звездолета запер. До лучших времен, если наступят. А все, как бараны, сдали своих роботов. Ленка, студентка с дизайнерского, слезами обливалась, у нее последняя модель была, робот-акробат, загляденье. Даже отец потащил своего старичка-морпеха, у которого и мозгов то особо не было, сдал кровинушку в утиль чужакам. Бедняга мог бы еще бы лет двадцать отца радовать морскими байками о том, как он воевал с китайцами и как косоглазые взяли его в плен, марши бы победные пел на всех языках Земли. И маршировал как, – одно загляденье. Только левая нога поскрипывала, масла просила. Сгинул морпех и все остальные чудеса отечественной робототехники. Только вот своих роботов игиги никуда не сдали и не расплющили, напротив, они их всех на Землю перетащили, а когда места стало мало, пошли осваивать новые планеты, вроде этой проклятой под названием Черная.

Поэтому сказать, что Виктор их ненавидел, – значило ничего не сказать. Он очень давно копил на них злость, сопоставимую по силе энергии разве что с атомным взрывом. И сейчас, когда он понял, перед кем выстроились Страусы, очень руки у него зачесались, а ничего не было, кроме магнита. Да еще мечи эти тупые, которыми лианы рубят. А у гостя непрошенного наверняка будет защитное поле и отбросит оно студента прямо в зеленое озерцо, ядовитыми газами булькающее. Там он и останется, как Гуня, чужая земля ему пухом.

И точно, появился. На громадной хреновине приземлился, черная такая глыба с острыми краями. Вот куда надо было землянам смотреть, а не сладкие речи слушать. Скажи мне, кто твой звездолет и я скажу, кто ты… Ровненько сел, аккурат за линией Страусов. А те уже и честь отдают, светятся всеми цветами, башнями крутят, прямо как новогодние елки, счастливые такие. Того гляди, ухать начнут от удовольствия. Смотри, начальство посетило, такой чести железяк удостоило. Виктор плюнул и весь наполнился желчью и отчаянием, что нельзя вон тот камень, что возле местной березки валяется, прихватить незаметно и по кумполу…

– Вот су… существа нехорошие, – выдавил Философ. И волосы его курчавые вдруг встали дыбом, а глаза потемнели. Руки шарились, мысленно заряжая бесполезный лазер. – Это ж они по Гунькину душу прибыли, стервятники.

Точно, голова Варшавски. Отряд то не полный и Страус Гунькин где-то потерялся. Застрял, так сказать, у места погребения. Ждет наверное до сих пор, что Гуня из болота выберется спустя трое суток. И получается, что одна тропа на полпути брошена и не доработана. Впрочем, это их проблема, надо было следить получше за своими заключенными. Он вспомнил Гуню. Существо бог знает с какой окраинной планеты. И не человек и не дерево. Так, чудище лесное, на башке ветки растут, глаз и вовсе нет, как он двигался, бог его знает. А Гуней его Мэри назвала. Он по ночам в брюхе у Страуса гундел, не то от боли, не то от тоски. Спать не давал, все его тогда мягко сказать не приветствовали.

Но когда он свой паек Машеньке отдал, да и потом помогал всем, кому мог, лианы рубил, и профессора на своем древовидном горбу три мили тащил, тогда Виктор решил, что хороший он парень, только сильно далекий от людей. Но когда группа по просьбе Мэри была готова отказаться от ксенофобии, взял этот леший, да и прыгнул в озеро. Зачем, – не понятно. Может, плохо ему было совсем или среда не подходила. Только, когда они построились в линейку, он вдруг на глазах у всех к озеру как прихватил и плюхнулся так красиво, как спортсмен.

И остались от Гуни только бульки. Страус, как преданный опекун, сунулся было в воду озера, спасать полезный нечеловеческий ресурс и увяз там железными ногами по самое ни хочу, да так и остался стоять. То ли Гуню ждал, то ли сталь его внеземная окислилась и двигаться он больше не мог.

В общем, пришел ревизор на разборки. Может следующего бедолагу привез, сражаться на передовой с агрессивной средой, очищать планету для комфорта игигов. Виктор увидел, что Стефан нервно бегает глазами, видно тоже ищет камешек поострей, чтобы за пазуху положить на всякий случай. Виктор сам едва сдержал такой же импульс. А вот Мэри спокойна, холодна, в глазах сталь, выправка военная. Да только представлял Виктор, что такой взгляд сулил неприятелям. Если поле игига хоть на миг ослабнет…

Один прилетел, вышел, по сырой траве белые одежды волочит. Мелкий шкет, и до плеча Философу не достанет. Тоже мне, отец цивилизации… Рыло кверху задирает, видимо, так у них презрение выражается в их Игигии. Глаза как пуговки блестят, круглые и влажные, что у той царевны. Кожа как пергамент, волосенок нет, сверкает белым черепом, носом своим крошечным по ветру водит. Только нет здесь ветра никакого у озера. Пахнет тут не хорошо, ну так это людьми пахнет. Поле его специально на максимуме, сверкает и переливается радугой, чтобы никто о бунте не подумал. Что ж ты, падла, один явился…

Виктор на остальных взгляд бросил. Мрачные все, робы теребят, глаза опустили, о плохом думают. Пришибить паршивца, звездолет конфисковать и долой из этого ада! Только посмотрел он на Страусов и понял: убьют, сукины дети, жестянки безмозглые. Раздавят, как клопов и завтра новых пришлют, чтобы процесс не остановился, а безносый только своим обрубком пошмыгает и поржет, шамкая безгубым ртом.