Все пути твои святы

И правда. Что ему до Страуса? Хотел что-то сказать, о том, как он своего Страуса диареей напугал, как колечки раздобывал и как снились ему упыри в русских рубахах и белых кушаках.

– Снилась всякая гадость…

Опять получилось невпопад и он совсем замолчал, понимая, что осталось несколько шагов, а потом каждый из них отправится в уютное брюхо Страуса, досыпать остаток ночи, чтобы с утра снова в джунгли, махать жутким мечом и прятаться от детских игрушек, оставленных гигантами.

– Я хотел сказать – в Страусе так уютно, как в утробе матери.

«В утробе, – ну и сморозил, ты, филолог хренов. – Лучше бы сидел у костра и печенье жевал, если ничего не можешь!». Он пропустил Мэри вперед, она присела к костру. Осталось еще несколько минут до пяти утра. Они сидели молча. Мэри подняла на него взгляд, улыбнулась едва заметно, грустно так, и опустила веки. А потом незаметно слегка прикоснулась к плечу Стефана.

Виктор вспомнил, что в пылу словесной битвы, пан Варшавски не раз ее за кончики пальцев хватал. И тут он все понял. Мозг словно лавой обожгло, а сердце к горлу подпрыгнуло и там застряло. Не может быть… Впрочем, это ведь не окончательно. Просто он ее заболтал, своими философским сказками мозги запудрил. Мэри, чудесный цветок и эта жаба…

Нет, Виктор отказывался верить, не хотелось. Он и так жил надеждой, а иначе черной стеной вставало отчаяние. Что-то там придумывал, воображал. Машенькой называл и улыбался своим мыслям, засыпая. Нет, ничего пошлого, совсем, наоборот, цветочки, птички какие-то в голову лезли. И Царские горки за рекой. Он бы ее покатал с ветерком и еще за два круга бы приплатил. А потом на реку повел бы, поплавать в прозрачной водичке.

Впрочем, нет уже там речки, осушили ее игиги, прямо перед бунтом киберов и серой пакостью забросали. Зачем, никто не знал. Он вяло со всеми попрощался и полез в кольца. И странное дело, сейчас это чудо изобретательского разума его не пугало. Нисколько не волновало сердце, которое только недавно назад вернулось из горла, где дышать не давало, мятежный орган. Из колец он точно перед Страусом вылез, хорошо на Черной планете ночи чернильные, ни зги не видно.

– Я все. – Радостно сообщил Страусу, да только радость была наигранной. Лучше бы он сегодня и не встречался на заброшенной базе с группой. Отоспался и нервы бы сберег. Позже узнал бы, – не так больно бы пришлось. А впрочем, так тебе, студент, поделом, решительней надо быть. Она ведь ждала, что хоть пару слов нормальных скажет, а он, как невменяемый, как сучий потрох, как сумасшедший игиг! Про Страусов, про сны свои, никому не нужные. Слюнтяй, тюфяк, одно слово, не то что Варшавски, – красавец, кровь с молоком. – Открывай ворота, птичка моя!

– Я боевой механизм-охранник, – отозвался Страус и открыл люк, – а не птица.

– Страус ты железный, чурбан бесчувственный. Меня никогда не жалеешь.

– Ничего подобного, – отозвался Страус и что-то внутри него сильно хрустнуло, – я очень сочувствую твоей диарее. Каждую ночь больше часа.

Виктор остановился и посмотрел на Страуса. Заглянул в его потухшие ночью окуляры, ничего кроме тьмы не увидел, и так и не понял, шутит боевой механизм СТРА-Инк-Ги или по программе ему положено выражать сочувствие арестантам в особо тяжелых случаях.

Глава 5

Нельзя было останавливаться. Знал ведь, как заповедь себе в голову вбил: никаких остановок на тропе, но все же взгляд оторвать не мог. Всем сказал: убью любого, кто из джунглей «сувениры» притащит. Грозно так сказал, даже Макс поверил, а он звездолетчик бывалый. Никто не брал ничего, даже если сверкало, как алмаз, даже если стоило как десять звездолетов. Нельзя. Чужая планета, агрессивная среда.

Видел он таких, кто подарки привозил из других миров. Их потом в отцовскую лабораторию притаскивали, еле живых. И отец безжалостно распоряжался, запускать в «мясорубку», а «мясорубка» была бескомпромиссная. Если находила в генах отклонение, человека сами знаете куда отправляли. Виктор вспомнил лабораторию, отца, сгорбленного над пробирками. Топтались возле него вечно эти несчастные, с генетическими отклонениями и умоляли никому результаты «мясорубки» не показывать. Кредитки тащили мешками, дома отдавали и звездолеты, да только отец не брался их в общество выпускать…

Всего-то проступки их были не велики, так, прихватил там камешек, там приборчик или еще какую-нибудь ерунду из чужого мира. Позже такие «мясорубки» сразу в космопорту поставили и закрылась отцовская лаборатория и перестали несчастные таскать «сувениры», ибо космопорт их не выпускал из зоны контроля, так и отправлялись, родимые восвояси. Откуда притащил предметы, влияющие на нашу среду, туда и тащи их обратно. Как говорится, нам чужого не надо, свое бы переварить.

Говорил он всей группе: не брать, не прикасаться, потому как Земля даст им пинка, вернет обратно на Черную, только без Страусов. А без них здесь вообще делать нечего. Пропадешь первой же ночью, когда хищники на тропу выйдут. И послушали, вопреки своей жадности, вопреки здравому смыслу. Никто к предметам на тропе не прикасался. Потому еще все живы были, кроме Гуни, конечно, но тот сам виноват. Да он может тоже живехонький до сих пор, это еще не известно.

И все он помнил и понимал, сам был первым противником. Да вот только сбой какой-то случился в его мозгу. Может, желтый туман, наконец, добрался через дырявое защитное поле, или мозги совсем размягчились? Он даже по голове себя стукнул, причем прилично так приложил, что аж в ушах зазвенело. Нет, не помогло. Лежал этот чертов камень в пяти шагах от тропы и сиял так заманчиво, что сил не было оторваться. Камень был ровно как куриное яйцо, только черное. Свет в него входил и где-то там блуждал, заставляя светиться всеми цветами. Бусинка детей-великанов.

Виктор спросил себя, что происходит. Жадность? Нет, у него на Земле нормальный капитал в банке лежит, спасибо папочке. Не нужны ему деньги. Ему только Три Т нужен для полноты счастья. Ну и Мэри под боком, тоже хорошо было бы. Любопытство? Что он там в камне черном увидел? Да ничего, просто камень, черный, на Черной. Он хихикнул и в двадцатый раз проверил браслетом свою находку. Ничего. Ни радиации, ни полей никаких посторонних, так, слабое биополе, но это, скорее, джунгли фонят. Надо было двигаться вперед, Страус на пятки наступал, гундел где-то сзади, не далеко, и сигналы по рации посылал: «все ли в порядке?». Заботливый такой робот, гнида инопланетная!

Постоял он еще минуту, а потом сошел с тропы, спрыгнул вниз, коленку ударил и бегом бросился, как коршун к своему камушку. Схватил его и в карман нагрудный бросил и опять к тропе помчался. Три присоски сразу получил и выговор от Страуса, который по все его перемещения отслеживал. «Надо было, – буркнул и подумал, – всегда выбросить успею!». Нет от него никакого фона и мутационных свойств нет. Просто камень, может даже ничего не стоящий. Так, галька с обочины. И опять совесть в него вгрызлась, как голодный хорь. Обещал же старику ничего не трогать, да только отчитываться не перед кем, ушел его папаша в лучший мир. Землю, загаженную игигами, бросил, сынка в джунглях чужой планеты оставил, сам пусть выбирается.

Что ж, тут претензий предъявить некому, как и с камнем этим. Если убьет он Виктора, только Виктор и будет виноват. А если рога у него вырастут или там хвосты какие, – тоже никто за это не ответит, кроме самого смельчака. Берешь чужой предмет, будь ко всему готов.

– Да пошли вы все… – отмахнулся он от мыслей своих, да наплывов совести непрошенных и прибавил шагу по тропе, которая почти и без зарослей была. Никогда и никому больше такой камешек не попадется, – понял студент, – единственный он здесь. Выпал, например из кулона прежних хозяев планеты. Или был это глаз игрушки, местного медвежонка заводного. Впрочем, не важно. Камень уже соприкоснулся с его кожей и если была на нем какая-то зараза, то изменить все равно уже ничего нельзя.

– Почему остановка? – Страус был всего в полумиле и наяривал по рации, обстановку накалял, так как график у него был, железяки безмозглой.

– Сошел с тропы, – честно признался Виктор, о камене ничего не сказал, – оступился, голова закружилась. Еды, вы, жмоты, мало даете, скоро мы все передохнем, как мухи.

– Рацион рассчитан правильно, все жиры, белки и углеводы в достаточной мере…

Бла-бла-бла, ля-ля-ля и так далее. Вступил Страус в старый, как весь срок заключения, спор. Выкладки все научные привел, состав пищи, полезность и килокалории. Отрыжка это игигская, а не еда. Какашка собачья, и то вкуснее, а в калориях Виктор не разбирался. В математике и телефизике он соображал, да и то, не слишком много, половину лекций проспал, гулять больше хотелось, чем учиться. В мутагенах всяких сообразил бы, с детства у отца в лаборатории пробирки нюхал, а вот в калориях – нет. Да и смысл в них разбираться, когда желудок к спине прилип и жжет, словно раскаленным железом.

– Жрать охота от твоих калорий. – Оборвал он монотонную речь Страуса и рацию выключил.

Тропу быстро прошел, так, в самом конце пришлось мечом помахать, колючки там были с палец толщиной и вились вокруг стальной бляшки непонятного назначения. Бляшку он трогать не стал, оставил Страусу на рассмотрение. Была она похожа на крышку от банки, а сама банка под тропу уходила и чего там в ней внутри было, этого Виктор даже и знать не хотел. Все непонятое и черное надо оставить Черной, пусть переваривает. Не хотелось ему взлететь на воздух, всякие крышки отвинчивая.

Он показатели с нее снял, Страусу передал, тропу от колючек очистил. Пусть кто хочет в эту банку свой нос сует, только не он. Достаточно, что яйцо это черное подобрал, да на груди припрятал. Если Философ узнает, зубы будет скалить, как павиан. Неделю еще припоминать будет. Перед прогалиной было две «дымовухи», но с ними Виктор быстро разобрался. Понял, что с боку надо заходить и в самое очко тыкать интегратором, причем, прицельно так, в самое отверстие. Тогда они не взрывались, а в воздух прыгали, как кузнечики и там в пыль рассыпались.

– Свободна тропа! Радуйся, Цезарь. – Доложил он Страусу и побежал к озерцу.

Там как раз Гуня булькнул, ровно посредине этого болотца. Где-то здесь должен был стоять его Страус, но нигде не стоял. Ушел что ли, или болото его засосало? Он прошел Гунину тропу и как раз на ней этот камешек нашел. И теперь он был в самой удобной точки для побега. Кого благодарить, неизвестно, то ли пропавшего без вести Гуню, то ли игига, что было бы политически не корректно, то ли судьбу-насмешницу. Почему-то ему казалось, что сегодня получится.

Они рванут, как спринтеры, и Страусы начнут выть сиренами, джунгли проснутся, а прохладный ветер свободы будет хлестать их опаленные щеки. И проснувшись из адского сна, они побегут, чтобы вернуться на Землю. Только бы профессор не подкачал, не свалился бы по дороге от напряжения. Он бегать давно отвык, прогуливается по тропе, спрятавшись за спиной Страуса.

Вспомнилась Виктору байка Бориса Натановича. Якобы он через свою рацию другие группы слышал, когда возле «качелей» проходил. Хотя, такое вряд ли может быть. «Качель» надо издали мочить, пока гравитацией не накрыло. Ну ладно, ну пускай. Предположим, перемкнуло его рацию, так же как и браслет. Услышал он, что две группы нашли «колодцы», дыры в пространстве. Без дна. То ли там что-то с пространством, то ли со временем, в этих дырах. И вроде бы двое в этот колодец сиганули, ахнулись и пропали. Нет их больше на планете.

Куда делись, кто знает? Может в будущее, где игиги все передохли, а может в прошлое, где их еще не налетело на Землю, как мух на свежую кучу. Столько загадок в этой планете было, и ни одной приличной. Вот и тянуло Бориса Натановича все их исследовать. Как бы старикан не заартачился. Впрочем, вопрос с побегом уже решен, а кто не хочет, так его и не насилуют. Оставайся штрейкбрехером и кланяйся в пояс игигам. Никто не запрещает.

Рация включилась и он всех одновременно услышал. По именам проверил. Макса последнего вызвал и спросил, как он себя чувствует. Нормально вроде, голос обычный, но черт их разберет, звездолетчиков, у них на дальних рейсах жаловаться не принято, так что привычка железная – лишний раз рта не раскрывать. Даже если что не так, не признается же, промолчит. Ладно, улетим с этой чертовой планеты, а там разберемся.

Стефан торчал уже на озере, браслетик свой поглаживал, да постукивал по нему. Время мол. Тут я с тобой согласен, Философ, время сейчас против нас. Но ждем всех. Вон и Мэри бежит, легко, как бабочка, на кочках прыгает. Молодчина. Он вспомнил вчерашнюю ночь и помрачнел. Может, показалось, нет между ними ничего, просто ей прислониться захотелось к кому-то надежному и сильному.

Вот он, Виктор, сильный и надежный, а годами не вышел, старше она на семь лет. Хотя, как говорил отец, чем ближе к смерти, тем меньше чувствуется разница. Через десять лет они почти как одногодки будут. Или нет? Подошла она, посмотрела так сосредоточенно, словно шансы его оценивала. И опять проглотил язык студент. Щеки, и так кирпичные, вспыхнули огнем. Он кивнул: все по плану, будьте готовы, и стал сосредоточенно всматриваться в лес, откуда еще двое должны были появиться. Профессор как всегда выкатился шумно и отфыркиваясь. Не было у него нужды ухать, фыркать, плеваться и гримасничать, словно его в куль с мукой опустили. Просто так ему привычнее, что ли, было, и ощущал себя старым и значительным. Мэри опять к нему побежала, чтобы под ручку довести.

Макса долго ждали, Виктор уже хотел ему магнит возле озера оставить, когда звездолетчик из кустов вывалился, и лицо у него опять серое было. И шумел он как пьяный лось, чуть ли не громче профессора, только что не плевался. Махнул издали, и припустил рысцой, хотя и видно было, что из последних сил. Долго его ждать будем в точке Б, – подумал Виктор и достал магнит. Страусы уже на подходе были.

– Давай уже, размагничивай, пока у меня решимости не убавилось, – промычал Макс, подходя к группе. Постарел он резко, словно десять лет вперед прожил. Может, подобрал что с тропы, например черное яйцо, – невзначай подумал Виктор и отвернулся, понимая, что помочь нечем, да и не просит немец помощи. Детина такой здоровенный, помощи никогда не просил, не принимал и принимать не будет.

– Погнали!

Он размагнитил все браслетики, и они их аккуратно у озера сложили, чтобы Страусы пока не волновались, и побежали. Кто как мог. Направление одно, но тропы к нему разные идут. Кто отстанет, может по другой тропе пройти, по Гунькиной. Она короче намного, хотя Виктору не понравилась. Затаилась тропа, неприветливая такая, на первый взгляд лысая, как затылок у профессора, а что-то из нее дышит в спину и шепчется и вошкается. В общем, Виктор на профессорскую тропу свернул, длиннее, да безопаснее, там все-таки впереди Страус прошел, весь огонь на себя принял. Остальные по Гунькиной дорожке засеменили. Только Макс отстал. Согнулся пополам, воздуха глотнул, словно подкошенный.

Виктор решил, что он сейчас упадет и придется к нему вернуться и побег весь насмарку, и пайка лишат, да не бросать же его. Нет, разогнулся, воздуха набрал и опять засеменил, догоняя профессора. Ничего, дойдут, курочки, ведь не ради игигов стараются, а свое назад возвращают, свободу драгоценную. Хотя на Земле может и нет уже свободы никакой. Об этом не хотелось думать и он побежал по тропе, четко, ровным шагом, сберегая дыхание. И хорошо так было, когда браслет не пикал и рация молчала. Только надо до заката успеть в туннель нырнуть, потому как твари выйдут из джунглей и клыки у них будут как сверла, а глаза как блюдца.

Глава 6

Вот сучье вымя, стервячьи яйца! Ни зги в этом проклятом туннеле не видно. Только дыхание Мэри слышно впереди где-то, да фонарик пана Варшавски мигает и тухнет. Ровно на пол локтя он светит, а дальше туннель свет поглощает, словно младенец молоко высасывает. Нет света и направления нет, планшет выключился. Не надо было в этот чертов туннель соваться. Прошли бы они по чужой тропе, она туда же ведет. Хищников он меньше боялся, чем чертовой неизвестности. То тени мечутся, то вдруг всхлипывать начинает пустота сзади, где уже трое протопало. Да так пищит, словно ребенок плачет. Огоньку бы сейчас, проклятье, и глотку продрать чем-то позабористей, чем остатки воды в игигском термосе.

– Эй, там, впереди, не спешите, кони. Не нравится мне этот туннель.

– Да, мне тоже, – просто отозвался Стефан, без всяких своих обычных колкостей и философских притч, которые обычно из него сыпались как горох из дырявого мешка, – давай догоняй, вместе пойдем.

– А смысл?

Мэри молчала, шла ровно, только дышала через рот. Говорил ей, нельзя так дышать. А если тут газы природные, Черной подпущенные? Волновался он за Машеньку… Вместе идти, – нет резона. Ну, собьются они кучей и выплюнет туннель огненный шарик, как час назад, когда он Макса ждал, и завалит всех, так и останутся косточки в самой жопе планеты.

Сыро здесь было, как в канализации. Может туннель и был канализацией для этих гигантов, которые здесь лабиринтов настроили. Липкая дрянь комбинезон испортила, и теперь стало в нем мало пользы, а защитное поле процентов на тридцать работало. Ну, помирать, так помирать. Все же не от непосильного труда на благо игигов, а при попытке к бегству, что, конечно, почетнее намного. Впрочем, на Земле ведь не узнают. Напишут, пропали в лесах Черной и все.