Фуга. Горсть вишневых косточек

– И поэтому ты бродишь в лесу?

– Отстань!

Марина села рядом с братом. Она была младше, но, пухленькая, выглядела крупнее Богдана, худого, даже щуплого с торчащими острыми плечами и болезненной бледностью лица.

– Ты ничего толком не знаешь, но тебе уже не нравится Травница.

– Меня от нее воротит.

– Это говорит лишь о том, что ты уже напридумывал себе невесть что, теперь сидишь и тихо злишься.

Богдан потер лицо и тяжело вздохнул:

– Видишь – проговорил он, – От разговоров совсем не лучше.

– Ты просто не хочешь, чтоб она оказалась той самой. В следующий раз, я пойду в лес с тобой.

– Нееее.

Богдан замолчал, тишина тянулась долго и он не собирался ее прерывать, по правде он надеялся, что Марине надоест бестолково сидеть рядом и она уйдет. Этого не происходило. А Богдан ждал. Он тайком покосился на сестру – Марина была совершенно невозмутима, как будто даже ни о чем особенном не думала, ничего не ждала, просто сидела, а вечер тянулся. Такое ненавязчивое присутствие приободряло, Богдан почувствовал, как развязывается язык.

– Не выношу ее. Потому что, рядом с ней я словно виноват. Не оправдал ожиданий, сломал чьи-то надежды. Я слышу, как она говорит об этом, хоть и не произнесла ни слова. Своим рождения я погубил чужую мечту. И теперь знать не хочу никакую Травницу, кем бы она ни была!

– Это, ну… Не очень умно.

– Да уж. – Внутри вдруг все вскипело и Богдан вскочил, – мне все равно придется узнать и принять правду, нравится она или нет.

– Но для чего! Чтоб лишний раз себя помучить?

– Да потому, что истина и так существует, вся разница лишь в том, что я пока в неведении.

– И это не дает тебе покоя?

– Представь себе, да!

– Ну а если, хм… – Марина помялась, подбирая слова, – Что ты будешь делать, если это и впрямь она?

Богдан резко повернулся к сестре, окинув ее растерянно-удивленным, взглядом. В голове тут же замелькали отпирательства, пронеслись доводы в пользу невозможно, но он сказал только:

– Так далеко я еще не загадывал.

6

Дни тянулись серые, как один. Небо, неспокойное и рыхлое, словно холодное северное море, нависало тяжелым шатром влажных туч. Камфорная неизменность природы удручала и нагоняла сон. В один из таких дней Женя впервые увидела своего подопечного. Его звали Дима. Он сразу ей не понравился. Но Женя не придала этому значения, ведь, как наставник, она должна была относиться с уважением к этому человеку, не смотря на личные недовольства. С того и началось их общение. И оно было совсем никудышным.

Спустя пару дней, за завтраком, в ту редкую минуту, когда вся семья была в сборе, отец вдруг задумчиво поднял взор:

– Как славно было бы найти звонаря, – вздохнул Иоанн и выждал многозначительную паузу, глядя на Сашку, – Наши колокола молчат уже давно, прихожане спрашивают, но я могу лишь беспомощно разводить руками. И удивительно, что добровольцев нет! – снова молчание, – Тут нужен человек музыкальный и, при том, исполнительный. Есть идеи, Александр?

Конечно, Сашка понял к чему все идёт, поэтому ответил, не поднимая взгляда:

– Никаких.

Иоанн разочарован выдохнул:

– Прискорбно!

– Быть может, Дима сгодится? – несмело предложила Женя. Она говорила с отцом, но прятал от него взгляд, – Он любит музыку и вполне справится с колоколами. К тому же, полагаю, это поможет ему быстрее освоиться в обществе, осознать свою значимость, а так же приучит к ответственности и дисциплине.

Иоанн воодушевился:

– Чудесно, прекрасно! Кто это – Дима?

– Мой подопечный. Ты сам нас недавно познакомил.

– Ах, верно. Пусть приступает завтра же утром, – отец попытался поймать женин взгляд, – Как у тебя с ним?

– Хорошо, очень даже! – Женя добавила убедительности в голос, чтоб скрыть маленькую ложь. На самом же деле Дима был ленивым, некудышным пустобрехой и они не прочли ещё ни единой главы из писания. Иоанн тут же пристально посмотрел на нее, Жене показалось, что он почуял обман, она лихорадочно сглотнула назревший, сухой ком и подняла глаза на отца, чтоб выдержать его взор. В конце концов, не так уж сильно она врала, пусть и не выносила подопечного, но отношения у них крепли. А Библия – тут нужна тонкость.

Женя иначе представляла себе встречи с подопечным. По идеи, они должны были видеться несколько дней в неделю и беседовать о боге, милосердии, ценности жизни, читать библию и обсуждать притчи. На деле же, вечерами она помогала ему застилать полы в маленькой квартире, в которой он жил, съехав из общежития, двигать мебель, мыть окна и посуду и слушать его несносные жалобы. Женя каждый раз пыталась заговорить о боге, но беседы вяли, как и интерес в глазах Димы – она не настаивала, как и говорил диакон, с такими вещами нужна деликатность, настойчивость лишь вредит. И, хоть осознавать это горько, Женя была рада, что тема не клеилась – слова библейских учений застревали у нее посреди глотки и жесткими щепками царапали горло. Она знала, почему так происходит и это печалило, впрочем, как и то, что Дима был ленив, самовлюблен, на редкость амбициозен для бывшего зависимого и довольно требователен. С семьей он порвал отношения давно, и, по условиям церкви, не должен был знаться с прежними друзьями, другими словами, знакомых у Димы почти, что не было. Женю он воспринимал, далеко не как наставника, а, скорее, как трутня для своих целей. Она помогала ему обжиться и подыскать работу, к которой он был крайне придирчив, поэтому тут выходили сложности. Вскоре Женя поняла, что молодой человек не просто не может найти дело по душе, а в корне отвергает мысль, что придется трудиться и подчиняться общим правилам вопреки его честолюбивым желаниям о красивой жизни. Проще говоря, Дима на мог пойти на работу, потому что там пришлось бы работать. Женя не чувствовала ничего высокодуховного, вроде удручения или смятения, Дима со всеми его запросами, попросту выводил ее из себя. Тем не менее, она хорошо помнила, что сама вызвалась взять подопечного и уж никак не могла подвести отца. Поэтому, вечер за вечером, Женя упорно ходила помогать Диме с ремонтом, работой, домашними делами, слушала, как он канючит и жалуется на жизнь. Средь его жеманной болтовни она невзначай и вкрадчиво взбалтывала что-нибудь библейское в надежде исподволь заронить хоть семя христианских помыслов. Она уже пожалела, что предложила Диму на место звонаря, ведь со всей его неизгладимой ленью он вряд ли захочет бить в колокола, но Жене так хотелось угодить Иоанну, что она не успела подумать о согласии подопечного.

– Опять эта коричневая рубашка, – протянул Дима вместо приветствия.

– И чем она тебе не угодила?– Женя вошла в узкую прихожую, оценивая взглядом объемы работ, что еще остались по ремонту. Похоже, без нее Дима вообще не утруждался.

– Если в миру девушка будет носить мужскую одежду, про нее станут говорить нехорошие вещи, – назидательно проговорил Дима, – А вам, церковникам, можно и нее такое.

– Не важно, что на мне, лишь бы не голая.

– Да уж, спасибо.

Такие препирательства лежали в основе их с Димой общения. Недавно Женю осенило, что не только от подопечного она ожидала куда большего рвения, но и сама, в своих представлениях о наставнике, должна быть другой. Она должна бы с блеском в глазах пересказывать библейские притчи, мастерски и красноречиво извлекая оттуда мораль, смотреть на Диму взглядом любви и умиротворения, самоотверженно двигать его мебель, памятуя, что Иисус терпел и всем велел. В их встречах должно быть больше духовности. И обеспечить духовность должна была именно она. Женя поморщилась, поняв, что же с ними не так – по задумке, она должна встречаться с подопечным ради его внутреннего выздоровления. Она же пошла на это, чтоб подольститься к отцу.

Женя прошла в светлую, но пыльную комнату. Кое-какая мебель была сгружена к дальнему углу, освобождая стены для обоев, остальное уместилось на балконе.

– Вижу, ты не продвинулся без меня,– в словах Жени явно читался упрек.

– Я потянул спину в прошлый раз, когда двигал диван. И дал себе отдохнуть немного, не рваться же на этом ремонте.

Женя сдержанно кивнула:

– Спина – это больно. Страдания даны нам богом, дабы не забыть, что жизнь прекрасна, – Женя не была уверена в верности этого утверждения, но отец часто повторял подобное, вот и пришло на ум. – Иисус страдал за нас и погиб за наше спасение.

– Он воскрес потом, а я вряд ли очухаюсь если натружу поясницу до грыжи. Зачем ты заставляешь меня тягаться с полубогом?

– Чтоб не забывал, что все мы обязаны за дар жизни.

– И что ты уперлась со своим Христом! Мой прадед воевал с фашистами и помер в госпитале от осколка гранаты. Думаю, он достаточно страдал прежде чем околеть. Можно ли сказать, что он мучился и отдал жизнь за наше спасение?