Зачем учить математику

Тихонов с надеждой смотрел на Гришину, но та демонстративно его не замечала.

Незаслуженный пендель

Юрий Петрович ушёл из школы. А может, его уволили за рукоприкладство, никто не знал. Тихонов, хотя и дал в душе клятву верности Гришиной, всё равно был рад, что физрук больше не сможет домогаться исторички. Не нравился он ему, слишком грубый и тупой.

Пару недель физкультуры не было, и ученики пользовались чудесной возможностью, чтобы сбежать из школы на весеннюю улицу. Вырвавшись из адской кузницы, где из детей выковывают членов общества, из этой узкой клетки с шипами, они расправляли крылья свободы и летели в парк напротив, чтобы выкурить сигарету-другую. Там, стоя под ещё не оперившимися каштанами, они подставляли свои лица лучам нового солнца и жадно вдыхали воздух свободы вперемежку с табаком.

Но всему приходит конец, и безфизкультурью тоже, и однажды им объявили: физкультура на этой неделе будет! Это была плохая новость, как будто им сообщили, что во вторник после третьего урока назначен расстрел.

В этот день Тихонов, как и все, пришёл со спортивной одеждой. Только Васильков собирался заниматься в туфлях и школьной форме. Одноклассники уже предвкушали, как с ним будет разбираться физрук, сколько позора придётся ему вытерпеть. Жалко было Василькова, но не ясно, почему он не хотел быть нормальным, а вел себя придурочно, не так, как все.

Новый физрук задерживался, и появилась надежда, что и сегодня урока не будет. Когда учителя нет, это прекрасный шанс побеситься. Причём, если известно точно, что учитель не придёт, беситься хочется не особенно. Но если есть риск, если знаешь, что в любой момент может открыться дверь и он зайдёт, то другое дело – это возбуждает! Сразу начинаешь орать, бегать по стенам, хохотать, как больной.

Именно этим они и занялись в раздевалке, только Васильков задумчиво привалился к батарее и грустно смотрел в окно, мечтая, наверно, о том, чтобы о нём не вспоминали. Тихонов с Массажиным затеяли такую игру: залезали на высокий подоконник и прыгали с него, пытаясь свалиться друг на друга. При этом в полёте они выкрикивали всякие неприличные слова. Грохот стоял ужасный. Денисов не хотел прыгать и пытался остановить их.

– Вы офигели, хватит! Вся школа слышит. Марго придёт!

Но именно эта опасность и заставляла их продолжать. Что-то в этом было от русской рулетки, когда сидящие за столом по очереди стреляют себе в голову из пистолета, заряженного одним патроном. Рано или поздно выстрел прогремит – такова теория вероятности. И он прогремел.

Едва Тихонов в очередной раз приземлился, как в раздевалку ворвался разъярённый физрук – седовласый, худой и высокий, с бледным лицом и пылающим взглядом. Ближе всего к нему стоял Денисов, и физрук, размахнувшись, влепил ему сокрушительный пендель. Денисова отбросило к стене. Он, возмущенный, хотел что-то сказать, но физрук не дал ему этого сделать.

– Вы охренели? Что тут происходит!? Вы понимаете, где вы находитесь!

– Извините, – пробормотал Массажин и кивнул на Денисова, – он больше не будет.

Денисов злобно свернул глазами.

– Так, чтобы через минуту все построились в зале. Так, а это что? – он заметил Василькова.

– У меня формы нет, – уныло сказал Васильков.

– Иди домой! – и физрук вышел.

– Вот везука Василькову, блин, – возмутился Рыбенко, – я тоже в следующий раз так приду.

В дверях снова возник физрук:

– В таком случае это будет твой последний раз.

Дуня Субботина

В День святого Валентина всё получилось совсем неудачно, и теперь, на восьмое марта, Тихонов не хотел повторять старые ошибки. В тот раз он сочинил стих для Серёгина, чтобы он анонимно адресовал его Дуне Субботиной. Так уж было принято у них в школе – в этот день посылать анонимные валентинки. Причём Гришиной он ничего не послал, а вот для Серёгина постарался. И напрасно. Дуне Субботиной стих совсем не понравился.

На перемене она подошла с клочком бумаги прямо к Тихонову, потому что все знали, кто основной поэт в школе, и спросила с красным от гнева лицом, так что каждая веснушка засияла:

– Ты накалякал?

Дуня Субботина занималась борьбой и была очень крупной девочкой. Крепкая, коренастая, каждая нога толщиной с тихоновский торс. Никто не хотел с ней ссориться, потому что не известно было, чем всё закончится. Впрочем, Тихонов знал, чем – она его побьёт.

И вот она стояла перед ним, смотрела снизу вверх так, словно смотрит сверху вниз, и мощные её руки были готовы порвать его на части.

– Ты? Давай, говори!

– Это от Серёгина пришло, – уклончиво вымолвил Тихонов и потупился.

Субботина перевела взгляд на Серёгина. Тот ещё ничего не понял, но когда она сделала в его направлении несколько цепких борцовских шагов, он бросился бежать.

– Дуня, – крикнул он из конца коридора, – но сочинил-то Тихонов! Я же хотел как лучше, хотел тебе приятное сделать…

Субботина вновь обернулась к Тихонову, но тот уже мчался к лестнице.

– Уроды! – закричала Субботина и, подумав секунду, рванула за Тихоновым.

От звука её тяжелых шагов, которые били по лестнице, словно молоты, Тихонову стало не по себе.

– Дуня, прости, – прокричал он вниз, перегнувшись через перила, – я не хотел тебя обидеть!

Но она не собиралась вступать в переговоры. Видя, что она в исступлении, он решил пойти на хитрость. Было одно место, где она не стала бы его искать – это мужской туалет. Но сначала надо оторваться, чтобы она не знала, где он спрятался, иначе туалет стал бы для него тюрьмой.

Прыгая через две ступеньки, он взлетел на четвёртый этаж, пулей промчался по коридору и ворвался в мужской туалет рядом с кабинетом английского. Там уже притаился Серёгин. Вид у него был жалкий.

– Господи, – воскликнул он, – ну ты меня напугал! Я думал, это Субботина!

– Очень надеюсь, она не станет проверять туалеты, – перекрестился Тихонов, – иначе мы встретим здесь свой конец.

– Двусмысленно ты про конец высказался, Тихон, страшные картины в голове возникают! Впрочем, она на всё способна!

В коридоре раздались шаги. Друзья притихли, круглыми от страха глазами глядя друг на друга. Неизвестный прошёл мимо.

– Тихон, ты зачем меня Субботиной сдал? – спросил Серёгин шёпотом.

– Да я подумал, что это ты меня сдал. Откуда она узнала, что я сочинил?

– А кто у нас в школе ещё сочиняет…

– Ну да, ну да… Слушай, Серый, а что ты в ней нашёл? Блин, она же страшная, как бегемот, и эта стрижка под горшок…

Серёгин хмуро посмотрел в сторону.

– Ну а мне нравится, – твёрдо сказал он. – О вкусах не спорят. Не хуже твоей Гришиной.

– Ну в таком случае иди, поговори с ней. Объяснись. И за меня замолви словечко. А то я в школу больше не приду. Стрёмно.

– Ты серьёзно?

– Конечно. Она уже, наверно, и успокоилась немножко. Так обычно бывает: человек сначала горячится, а потом успокаивается и добреет, – Тихонов старался говорить уверенно. – Просто скажи, что она тебе нравится, и все сразу норм будет.

– Ладно, – согласился Серёгин, с сомнением глядя на Тихонова.