Ведун поневоле

«Что, теперь уже и её винить вздумал? На попятную сдать? Запугали тебя, Гамаюн, словом одним? Позор! Чтобы сказал Ульв, увидев это? Отец не боялся ничего, даже увезти маму из привычной среды обитания в полную неизвестность и сделал всё, чтобы дать ей достойную жизнь, не смотря на сотни знатных вельмож, препятствующих этому» – рассуждал я про себя, невпопад отвечая на слова моих спутников, – «Сегодня же ночью я приручу Кладенец! И это, в случае удачи, будет моим вызовом страшному врагу»

Укутав спящую Кану поплотнее в шерстяное одеяло, я осторожно встал с нагретого места и отправился в степь, где на большом отдалении от костра, сидел дружинник, выставленный в дозор.

Хлопнув бодрствующего воина по плечу, я сказал ему:

– Иди, отдохни, браток! Мне все равно не спиться. За тебя постою.

– Как же можно, князь? При вашем то положении…

– Ну, полно тебе! Мое положение ничем твоего не выше. Спи, иди, пока возможность даю.

Дважды уговаривать уставшего воина не пришлось. Оставив мне копье и сложенный плащ, на котором сидел, дружинник отправился в костру, с наслаждением завалившись на бок прямиком на голую землю.

Дождавшись, пока последняя суета уляжется, я осмотрел ночную степь.

Полнокровный лик большой луны завис над зеленым полотном травы, которая в мертвенном свете казалось скорее бронзово – серым морем, простирающимся до горизонта, чем покровом обычных растений.

Ни души, лишь где-то невероятно далеко, ночной и одинокий волк жалобно выводил песню о своем горе. Стараясь настроиться на нужный лад, не зная, как правильно подойти к клинку, я вынул его из ножен, воткнув в землю перед собой.

Ничем не примечательный клинок. На вид обычное, драгоценное оружие, которых водилось крайне много и в наших землях. Как бы я не подступался к нему, что бы ни пробовал, меч молчал, не удосуживая простого гиперборейца ответом.

С досадой сплюнув в бок, я откинулся назад, уставившись на звезды и вслушиваясь в песню волка. Что там советовал Ульв? Иногда творить шепоток для себя?

Делать было нечего. Дружинника возвращать обратно – это себя не уважать, поэтому ждать смены еще долго. Почему бы не попробовать?

Сходив до костра и достав из переметной сумы стопку жёлтой бумаги, я вернулся на пост и, обмакнув гусиное перо в чернильницу, принялся быстрыми росчерками наносить на черновик рифмы, пришедшие в голову.

Вышло следующее:

Меня давно отвергла стая,

Провыли – сильно не похож,

При свете лунном, изгоняя

Желали, чтоб попал под нож.

Я грациозной серой тенью

По снегу зыбкому ходил

Один я принимал решения!

Один свободой дикой жил!

Не приняла меня волчица

Щенки мне не кусали лап

Забыл, как бегать вереницей

Забыл, как силою был слаб.

В невзгодах, волей закаленный

Охоты бег, не прекращал:

И сгинуть был бы обреченный,

Но вновь, в ночи, блестит оскал!

Переписав черновики начисто, и поставив крайний знак в последнем четверостишии, я с удовольствием прочитал стихотворение вслух и зажмурился от яркой, белой вспышки, которая расчертила пространство прямо перед моим носом.

– Хорошо… – вздохнул кто-то, являясь предо мною единым, белым кристаллом души, который чувствовался внутри живой вспышки света.

– Кто ты? – спросил я необычное явление, едва прошла резь в глазах.

– Чудак человек… Ты звал меня битый час и теперь, когда я явился перед тобой, не можешь и слова связного произнести? – алый окрас гнева прокатился по сфере чистого света, и она тут же расширилась в размерах, излучая ощутимый жар.

– Кладенец… – с удивлением прошептал я, удивленный таким внутренним содержанием клинка.

– Это общее название, Гамаюн. Величать меня иначе.

– Ты знаешь мое имя?

– Конечно я же много лет следовал с тобой в разные земли и не раз слышал, как тебя называли твои спутники.

– Но как тебя звать?

– Ээ… хитрый какой, – расхохоталась белая сфера, покрывшись желтыми, радостными прожилками, – если ты узнаешь моё имя, то можешь назвать себя моим хозяином. Но у меня уже есть хозяин. И он не твоей крови.

– Твой хозяин мёртв. Тысячи лет назад истлел в земле, – я встал, рассерженный тем, что дух оружия потешается надо мной, – и теперь ты в моих ножнах. И ты пил мою кровь, пребывая в моей груди!

– Ты мне угрожаешь, человечек? – спросил меня дух клинка, сжимаясь в размерах и тут же, яркой вспышкой отшвырнул мое тело прочь.

Я взлетел в воздух и завис там, вопреки всем законам физического мира. Это могло означать две вещи – либо я сошел с ума, либо это был сон.

Переход между явью и навью трудно различим. Мы просто «вдруг» оказываемся на новом месте и обманутому разуму становиться, невероятно трудно отличить подмену и миражи, насылаемые подразумом. Единственный способ – это поймать два мира на несоответствии, заприметив странности. То человек перед тобой обратиться в туман, то ты взлетишь вверх, дабы обойти очередное препятствие.

Обычному мирянину, без нужной практики, обнаружить подвох практически невозможно, но не ведуну, который десять лет был прикован к кровати.

А раз это был сон, то можно было действовать более решительно, не опасаясь навредить Кане и прочим спутникам.

Извернувшись в воздухе, я атаковал сферу, понимая, что, по – сути, являюсь аналогичным образованием в тканях сна, и иллюзия запылала от борьбы наших энергий.

Стало невыносимо жарко, что видимо, отразилось и на моей физической оболочке. Стало ясно, что если я проиграю бой, то буду умерщвлён и в реальном мире.

Но, как бы не был нагл дух клинка, он уже проигрывал мне однажды. Проиграл и сейчас.