Конфиденциальный разговор. Рассказы и повести

Однажды она встретила Костю у причала. Но он мигом отвернулся и быстро ушёл восвояси. Потом как-то ещё раз случайно столкнулась с ним, но вновь её капитан ловко увернулся от встречи.

Теперь она знала, что здесь она никому не нужна. Совершенно никому. На работе её вежливо терпели. Если и говорили с нею, то лишь из необходимости, по долгу службы, глядя куда-то мимо неё. Нет, к ней не приставали с расспросами, её не осуждали. Просто для рыбачек она перестала существовать. Каждая из них невольно думала: «Вдруг от моего мужика отяжелела?»

Так дни тянулись тоскливой чередой. Один безнадёжный день сменялся другим, ещё более безнадёжным, и ничего утешительного они уже не сулили.

И вот это последнее утро. После очередной бессонной ночи Полина встала пораньше, уложила наспех свою огромную сумку и поспешила отсюда навсегда, вместе со своей тайной.

Ночные разговоры

Эта Ольга. Вечно что-нибудь придумает. Никак её не поймёшь. В последнее время заладила звонить мне по ночам. Кто бы стал звонить в три часа ночи? Просто так, чтобы сообщить, что ей, видите ли, скучно. И какое она имеет на это право? Не может ведь она считать, что совместная работа в одном отделе, хорошие взаимоотношения дают право на всё, что угодно?

Обо всём этом я думаю, пока встаю с постели и иду к телефону. Он прямо надрывается. Ладно бы по делу, а то по пустякам – это уже бесит.

– Слушаю.

– И знаешь, кого?

– Знаю.

– Ты поразительно угадываешь звонки. Как это тебе удаётся?

– Сам не знаю, – иду на смягчение.

– Ты у всех угадываешь?

– Нет, только твои звонки. Они такие же упорные, как ты.

– Просто я очень эмоциональная натура, а ты этого не ценишь.

– Учту.

– Чем ты там занимаешься, совсем пропащий? Может, завтра в кафе смотаемся? Так хочется посидеть на людях.

– Не могу. Режим.

– Понятно, – снисходительно вздохнула Ольга на том конце провода. – А я, между прочим, жажду чего-нибудь более существенного, чем сон по режиму.

Ничего не понимаю. Почему она решила, что именно меня надо (или можно?) приглашать в кафе? Она, наверное, видит во мне совершенного недотёпу, которого надо, как котенка, тыкать носом в молоко? Зачем я ей нужен в кафе? Это всё равно, что пойти на танцы с бабушкой. Меня, эта ресторанная суета всегда раздражает, поэтому я там совершенно неприспособленный. Да и кто я ей? Не жених ведь, а товарищ по службе. Ну, в лучшем случае коллега, хороший знакомый, единомышленник по проблемам, над которыми вместе работаем. Но не фраер же, протирающий штаны по кабакам? Позвонила бы другому – тому же неугомонному Вадиму, или мечтательному Потапову – их только кликни! А разницы никакой – все из нашего отдела. Так нет же. Чуть что – сразу меня. Где-то что-то прибить, приспособить, принести, достать – непременно я. Теперь, оказывается, и в кафе должен я. Нет, видно, я тут сам где-то дал маху. Не сумел себя поставить – вот и расхлебываю.

Началось это после вечера, когда мы справляли новоселье нашей сотрудницы. Тогда-то и пошло. Нормальные деловые отношения как-то изменились. То ли мы, попав в домашнюю обстановку, по-иному увидели друг друга, то ли ещё что, но Ольга стала вести себя слишком по-свойски. Весело, вообще-то, было. Я на удивление всем стал отплясывать какие-то немыслимые «и-ха-ха». Ольге это страшно понравилось, она засмеялась, по-детски звонко, и составила мне компанию в танце.

– Вынесу-ка и я свой гибкий стан на средину поля. – И такой ритм задала, что все залюбовались ею. И правда, красивой стала она, эта подвижная кубышка.

А потом, когда все разошлись по домам, где-то в третьем часу ночи затарахтел мой телефон.

– Ну, что тебе?

– Ничего… Я плачу…

– Отчего?

– Слушаю «Лунную сонату» Бетховена и… плачу… поговорить захотелось… ты дошёл нормально?

– М-да… А люди сейчас, между прочим, спят. Кстати, и я уже вполне нормально спал…

– У кого на душе спокойно, тот и спит… Ты знаешь, я тут какую-то мысль собрала, в рифму. Быть может, это стихи?

Она читала мне свои стихи. Я их не запомнил. Мысль в них была очень четкая – ярко выраженный крик истосковавшейся женщины. Я слушал её голос, певучий, приятный, и представил себе её круглое личико с румяными щёчками. Она у нас в отделе самая жизнерадостная. И вдруг такая мрачная философия.

– Вообще-то, мысль проскальзывает, – сказал я. – А всё остальное ржавая бурда, – добавил я без всякой интонации, словно речь шла о гвоздях или соломе. – Тебе что, себя жалко стало?

– Нет-нет! Просто грусть на меня нашла… грусть, понимаешь?

– Это Бетховен. Это он всё натворил.

– Прямо с ума схожу. Как я ничтожна! Как я груба и ничтожна. Прямо… ну, прямо я не знаю… Скажи мне что-нибудь ещё. Скажи. Ты всегда хорошо действуешь на меня. Ну, поворчи хотя бы.

– Хитрая какая.

– Ну, почему?

– Видишь ли, народная мудрость гласит: «Кто говорит – тот сеет, кто слушает – тот, собирает»…

– И ты, конечно, решил собирать. А когда же сеять?

– Да, ты права: я слишком мало сею. Всё куда-то спешу, тороплюсь, всё думаю: вот закончу это и тогда начну что-нибудь большое, настоящее…

– Прости, я не в этом смысле. Я машинально так сказала. Хотя, в общем-то, мы оба троглодиты: собираем мы всю жизнь, с жадностью единоличника, а сеем слишком скупо, мелко. Особенно я, прямо со стыда сгореть можно…

– Успокойся, старуха – рыжая толстуха. Тебе грех жаловаться – ты на пороге большого открытия.

– Дура я рыжая, пухлая, ненормальная. Ночью затеяла с тобой болтовню, и о чём? – всё о той же работе! А ведь я хотела о другом. Я вдруг вообразила, что тебе будет интересно, в такой вот час, когда все на свете спят, послушать Бетховена.

– Дитя мое! Существующее и воображаемое одинаково реальны. Это сказал Фихте. Я с ним полностью согласен, поэтому включай свою шарманку. Только после «Лунной сонаты» чтоб и звука твоего не слышал.

Я слушал сонату Бетховена и думал об Ольге. Я знал её беззаботной, живущей легко. Даже ходила она какой-то попрыгивающей походкой. В уличной толпе она вполне могла сойти за десятиклассницу, хотя ей уже за тридцать. Глядя на неё со стороны, не подумаешь, что она занимается серьезными социологическими исследованиями, да к тому же в этом деле весьма преуспевает. Я всегда немного завидую ей в том, как быстро она умеет знакомиться с людьми, нащупывать настроение собеседника – в нашей работе это клад. И друзей у неё немало хороших. И вот, оказывается, развесёлый человек загрустил. Плачет, видите ли, над чем… Да, если музыка выжимает слёзы,

то это не только чудесная музыка, но и чудесные слёзы… Ольга. Смотрите-ка…

И вот опять звонок. В кафе захотелось. И опять я должен за всех отдуваться, нашла козла отпущения… Однако что-то она совсем примолкла.

– Говори, Ольга. Я слушаю.

– Хочешь, нарисую тебе маленькую картинку из жизни?

– Валяй.

– Он и Она приходят в уютное кафе. Садятся за столик, что стоит у окна, подальше от гремящего оркестра. Окно тёмное, за ним – цветные огоньки. Можно смотреть на эти огоньки, друг на друга и болтать всякую приятную чепуху.