Сплясать для Самуэлы

Она-то, читая и смеясь, думала увязать, додумывая дни свои, в смыслы. Ан нет! вышла орбита иная – на выселки, в иное место. И мне предстоит зайти в «Зори Ветра», узреть его сыпучие начертания, взоры-узоры не в песчаной пустыне, где они сметены вмиг[7 - Скажи мне, чертежник пустыни,Сыпучих песков геометр,Ужели безудержность линийСильнее, чем дующий ветр?О.М.], а в срединном месте, кишащем скоплениями безмолвий, навеянных и развеянных обетов, обещаний, миражей, в убежище-приёмнике для отчаливающих, в Хайфе.

А скажите-ка, есть там… здесь… любопытствующие к Узорам?

Оказалось – старинное благотворительное заведение. После мировых мешанин прошлого века его попечителями стали израильтяне. Где? На спуске к морю, солидно-европейском, самом респектабельном. В компактных вместилищах больничного типа тумбочка и кровать, в положенный час в общем пространстве общая кормёжка, но! – просторный холл и Главный Зал Ожидания с огромным TV-экраном, где на попечении наёмной обслуги постояльцы завершают своё житьё-бытьё.

ПО ДОРОГЕ К ОСАМ

В Узорах ветра

Жара наваливается нещадно, забирает дыхание против всех правил времён года. Вот и подножье спуска с высот, где неистовствовал пророк Илия. Роскошные ступени в орнаменте стриженых газонов, стриженых кустов, стриженых деревьев и храм чьей-то веры с золочёным куполом. Допуск ввысь к расчерченным красотам за высокой решёткой можно купить, пройдя проверку – не полиции, но вооружённой охраны, ВОХРа той веры; у них своя форма.

Я же – вниз по бесплатной улице начинаю схождение к морю, где стык, где сходни, где встречают и происходит касание, где сходят на берег и где отчаливают.

Красивые давнишние фасады. Через пустейший холл с узорным полом и кожаными креслами вхожу в бескрайний зал. Дворцовые стёкла гигантских окон глядят в простор двора – запущен, щедр и пуст в кайме цветущих зарослей.

На белизну стен времён, когда Британия была империей, навешаны бумажные и тряпичные поделки. Командные голоса и перебежки персонала туда-сюда. Экран ТВ ярко и энергично, как брандспойт, исторгает что-то беспрекословно убедительное. Звук отключён.

На силуэтах, осевших в инвалидных креслах, осела немота. Движется и окликает друг друга издалека только обслуга, все деловые, заняты, спешат и всегда мимо – евреи, арабы, «русские» последней волны, рванувшие от разора и разбоя своей империи.

Ищу. Не вижу. Спрашиваю пробегающих. Указывают: там, в коляске, спиной ко входу. Не приближаюсь, боюсь.

Обхожу по стеночке. Самуэла?.. Ой, кажется, она. Ой, а что сейчас скажу? Как начну? Ах да, я же так и не спросила тогда насчёт Каирского музея, была она там с какой-нибудь делегацией? – все-таки египтологиня, а СССР всегда дружит с Египтом. Переминаюсь у стены, всматриваясь и раздумывая: хотя уже столько лет израильтянка, но что она думает насчет Эхнатона? – всё-таки первый монотеист, предтеча Моше, за что и растёрт в пыль, и самый знак его, имя стёрто с тройных саркофагов в царских регалиях, один в другом, священных матрёшек Египта… и со всех глыб святилищ, тайных и явных. Ни крупинки от него, фараона, не осталось.

А как поразили раскопщиков рьяные рытвины в камне – вырвать, выщербить все касания, упоминания о касаниях. Так нашу плоть растирали ненасытно до дыма в небесах в прошлом веке. Но гимны, дыхание в иероглифах, занесённых песком, остались. Как мне осталось-досталось дыхание Осипа. Осип задыхался, знал, что предстоит, но успел, дохнул и в нас вогнал, вдохнул своё дыхание. «На стёкла вечности уже легло моё дыхание, моё тепло». Нет, не на стёклах – в нас, в нас его дыхание.

А может, просто почитать ей Осипа? Но как же «телесный отчёт», и в сумке юбка на всякий случай… Нет, сначала спрошу тейп, поставлю диск.

Охваченная свистопляской, вернее, паникой соображений, обхожу бочком указанный силуэт в кресле на колёсах. Кажется, она, она… Нет, сперва подготовлюсь, узнаю про тейп, тогда прояснится, как действовать. Кого спросить?

Работники в белых, как в больнице, блузах и халатах проскакивают, отбиваясь от потуг обратиться к ним сосредоточенно-стремительным «меня вызывают…», «я на третий этаж…», не оборачиваясь на ходу. Постояльцы кто дремлет, кто проговаривает что-то соседу или сам себе, сидя вокруг гладких круглых столов; усилия их просьб из-за неудобств телесных или иных вязнут в вязко-бессвязной вате; здесь всё бело, вяло, всё одно, проваливается на дно высоченного зала прежних времён.

Нужно протоптать тропку всей ступней. Первым делом разыскать тейп, ему положено быть в таких заведениях. Затем раздобыть пластиковый стаканчик, попить, очухаться от жарищи, а то совсем зачумела, пока высматривала «Взоры ветра». Тогда соображу, что к чему.

Спрашиваю у пробегающей.

– Тейп? Есть.

– Где?

– Спросите у главной дежурной, вон там.

Ага, в дальнем конце тупик и стеклянная будка. Несусь вдоль гладких столов и окон, стеклянных врат к роскошной пустоте двора, где что-то вьётся, густеет, цветёт до самой решётки вдоль боковой улицы.

Главная дежурная, отгороженная стеклом (зачем будка?), сразу говорит, что пошлёт за тейпом, работник сейчас на втором этаже, но его вызовут.

Теперь за водицей в туалет. О, радость, к стенке пришпилен набор разовых стаканчиков. От водицы в голове прояснилось. Вдоль белейшей стены с поделками (клейки, лепки, вязаное, шитое, печатные ячейки раскрашены цветным карандашом) иду к Самуэле. В этом учреждении пальцы клеят, вяжут, лепят; работают. Ой, Хагит, не вздумай изымать из сумки шаль! Заденешь! Сшибёшь!

«Здрасьте» всем сидящим за столом. Называю себя, уведомляю: я – в гости к Самуэле. И, уже не отрываясь от её лица, докладываю: сейчас раздобудем тейп, и отчитаюсь, выполню обещанное три месяца назад, покажу, что отрабатывала в Испании.

Ясное её безмолвие, внимание спокойных, светлых глаз обращено ко мне. Вокруг всё как есть – коляски, пластиковые стулья, постояльцы, оконные высоты и кроны за ними. Лицо показалось ещё более разглаженным, летящим, отточенным той обретённой красотой, перед которой – остановись, переведи дух. Вбираю лицо. Приступаю к отчёту. Параллельно пунктам в обёртках слов вытаскиваю на свет суть и означиваю отжатым жестом.

Протягиваю пальцы, расслабленные, шевелю безотчётно.

Включаю ладонь, почву, откуда идут импульсы, все корешки на этой лужайке. Выкручиваю кисть так и так. Видите, сколько всего тут прорастает? рука-матушка-земля устаёт, разнообразие утомляет, видите?

Она всматривается, глаза наполняются, светлеют.

Дальше – локти. Лирика пальцев-водорослей над синтетикой глади стола жёстко сбита локтем, выдернута из зыби, но и локоть атакующий медлит, медлит невыносимо в преддверии… В томительной задержке на подступах к Неведомому (вот-вот грядёт) отхожу шага на два-три; нужна дистанция, требуется готовность к встрече. Тишайше, вкрадчиво шаги накачивают напряжение, пройти их – о-о! – осанка… стойка… поворот шеи… а голову держать – о-о-о!

Малейший сдвиг корпускулы-крупинки тут же тянет жилку-водоросль в потоке других корпускулок-крупинок; и все повязаны в смысл, они в потоке смысла. Подхватывая или отторгая плечиком, чуть-чуть, на да-альнее расстояние за пределы оказавшегося здесь помещения и даже города Хайфы, и даже вон из нашей галактики – вот что делает, что свершает шевеленье телесной крупинки!

Тут включаются бёдра и позвоночник, заговорила спина и всё, что в тебе.

– Вы собираетесь здесь работать? Ведёте кружок движения? – это постоялица в короткой стрижке, бодрых морщинках, острый дельный прищур, это она спрашивает с другой стороны стола.

– Нет-нет, просто показываю Самуэле.

– Так вы социальный работник?

– Нет-нет, я не из Хайфы, приехала показать выученные движения, я давно обещала. Вы не против?

– Нет, что вы! Продолжайте! – и впивается в меня неотводимо, недвижно, дельно.

Продолжаю. Главное – удержать струение, говор телесных знаков. И пусть кто-то дёргает. Но над гладью поверхностей (пол, стол – мой прилавок) скапливается беспокойство… просверлить, продырявить раскладываемый товар. Из-под стрижки, из полоски рта, из прищура на порцию телодвижений прыскает любезная порция реплик.

– Это полезно для суставов.

– Это для поясницы хорошо. – И т. д.

– Так вы подруга?

Обмахиваюсь, как веером, клочками слов. Отмахиваюсь, как ракеткой, как мигалкой проносящихся машин. Странный пинг-понг по ту сторону смыслов.

– Вы вместе работали?

– …я… обещала Самуэле… Я вам мешаю?

– Нет-нет, это я так! – Прищур жёстче, острее. И вдруг по-русски:

– Меня зовут Геся. Я из Польши. А вы откуда?

– Из России.

– Я понимаю, что из России, но из каких мест?

Раздвоение личности, почти до судорог. Как выкрутиться из мельтешений слов и удержаться с Самуэлой.

– Ой, сбегаю к дежурной, я же просила тейп!