Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

Ночной переход – это, конечно, громко, сказано. Это, можно сказать, легкий моцион. Всего каких-то четыре километра… Попутчиков у нас оказалось не мало. Впереди шли отгулявшие свое отпускники с женами, детьми и большими баулами. Сбоку плелись унылые командировочные с чемоданами из кожзама. Были где-то рядом такие же, как мы, искатели лучшей доли, шедшие группами по трое-четверо. За нами шли гурьбой солдаты зенитно-ракетного полка. Полка, по странной иронии судьбы, названного в честь нашего далекого, родного нашего Безымянска. Это я уже успел разглядеть у них на шевронах.

Вся это вереница людей с разнообразной кладью растянулась далеко вперед, и нам не было нужды спрашивать дорогу. Тропа была уже давно натоптана.

Вереница людей шла мимо скучающих таксистов на привокзальной площади. Кое-кто брал «мотор» и ехал. Но, я уверен, это ехали не до Речвокзала. До Речвокзала брать такси было не принято.

Не потому, наверное, что это дорого.

И не потому, что ходили слухи о том, что некоторые из таксистов везли пассажиров не на Речвокзал, а чуть дальше, на остров Молокова, к заброшенным авиаремонтным мастерским, где их уже поджидали грабители.

Да и не потому, что, приехав за десять минут, надо будет потом несколько часов маяться, ожидая, пока подадут трапы.

Что-то было в этом другое. Словно пройти пешком эти несколько километров, ночью, с двумя-тремя чемоданами в руках, было делом чести.

Вот и шли люди мимо известной всему Союзу проходной завода комбайнов с огромными часами в виде ромба, где ни днем, ни ночью не прекращалось движение.

Шли они мимо корпусов радиотехнического завода с закрашенными до середины огромными окнами, откуда исходил яркий потусторонний свет.

Не доходя до квартала с бараками, где до революции, говорят жил весь цвет мещанства, и там поворачивали направо… Направо и вниз… Спускались прямо на набережную, по тропе, спускавшейся под откос, а там до эстакад Коммунального моста, где виден был уже шпиль здания речного вокзала.

Степа и Изя шли впереди, а я брел позади рядом с Игорем Чекомазовым. Одет теперь он был уже вполне презентабельно – в джинсы и вязаный свитер. На остановке в Новосибирске мы со Степаном успели купить ему кое-какие вещи…

– Знаете, Игорь – сказал тогда я ему – я слушал вчера ваши стихи. Ну, мне понравилось… Это очень смело. Но не кажется ли вам, что это как-то, ну, несвоевременно, что ли… Вас же нигде не опубликуют.

– Нет, почему же… Разок у меня это получилось… В «Новом мире».

– На самом деле?

– Вы что, не слышали?

– Нет.

– Совсем-совсем не слышали?

– Совсем нет.

– Зря. Занятный был тогда скандал.,. Грандиозный. Вот послушайте, что я тогда написал. Называется «Истуканы».

И он зачитал мне по памяти следующие стихи:

– На барахолках, в овражках,
в борделях и даже в сортирах,
в маленьких каталажках,
и прямо в стрелковых тирах,

В прахе и в тлене прямо,
на Этне и на Фудзи-Яме,
Из звездного света сотканы,
Под небом стоят истуканы.

– Ааа… Постойте-ка… Это же… так похоже… – странная догадка зародилась в моем мозгу.

– Да, все это выглядело какой-то дерьмовой пародией на Бродского. Но самое интересное было дальше… – Игорь Чекомазов усмехнулся.

– И что же? – спросил я с интересом.

– Собственно, ничего особенного, если не считать, что Бродского они опубликовали в следующем номере.

– Так это, значит, не пародия на Бродского?

– Ничуть. Это, можно, сказать, зеркало Бродского, антипод, анти-Бродский.

– Анти-Бродский? Вы что, себя ему противопоставляете?

– О, нет. Зачем же? Просто, если есть «Пилигримы», кто-то когда-то должен был придумать и «Истуканов». Ради глобального равновесия. Таков закон мироздания…

– Но у Бродского, если я не ошибаюсь, есть еще пару строф… – возразил я.

– Да, не ошибаетесь. Но дальше Бродский копнул слишком глубоко. И я не смог найти ключей. – спокойно продолжил Игорь. – Я бы их и не нашел… Да, и это было бы совершенно преждевременно.

– Да, жалко, конечно – ответил я.

– О, жалко совсем не это! – он сделал нетерпеливый жест. – Знаете, за что меня упекли в дурку?

– За что? – спросил я.

– Они посчитали, что я против Советской власти. – горько усмехнулся он – Но Советская власть тут не причем… Вот, что жалко! Моя позиция не ограничивается Советской властью. Жалко, что никто этого не понимает. Уйдет советская власть и придет антисоветская – все останется на своих местах, только с точностью до наоборот. А я нацелен против всего этого уродливого мироздания, как факта! Иначе ничего не изменить.

– Как-то, это, знаете, слишком радикально. – заметил я. – Даже анархисты до такого не докатились. Хотя власть Советов претила и им.

– Власть Советов здесь совершенно не причем, как и любая другая. – повторил он – Меня больше беспокоят другие вещи.

– Какие, например? – спросил я.

– Ну, например, свободен ли человек. – ответил он – Вот вы – свободный человек? Как считаете?

– Конечно! – выпалил я. Этот факт мне самому казался совершенно бесспорным.

– Ну тогда объясните мне – возразил он – зачем вы, свободный человек, в три часа ночи идете с поезда на теплоход за тысячи километров от дома? Зачем?! Чтобы попасть… куда?! В еще одну большую жопу!!?

Я сразу вспомнил обо всех обстоятельствах, которые привели меня сюда, и вопрос о свободе отпал как-то сам собой, настроение сразу же испортилось, и я только и нашелся, что огрызнуться:

– Сами-то зачем едете в эту… жопу?

– Хочу сдвинуть фокус восприятия… Изменить правила игры. Перестать видеть очевидные вещи, и начать видеть неочевидные. – ответил он. – А, знаете, откуда они узнали, что я против Советской власти?

– Откуда? – переспросил я.

– Они узнали про один мой стих. Послушайте! Он забавный.