Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

– СУКА!!! ТВА-А-АРЬ!!!

Ганс яростно топтал ногами бетонный пол, а потом подобрал с пола арматурину, и подойдя к груде какого-то металла, начал бить, крушить, ломать все, что там было. Воздух наполнился лязгом и скрежетом, сквозь который едва-едва было слышно, как Ганс орал:

–УБЬЮ!!! УБЬЮ ГАДА!

Парни, сидевшие у костра, с ужасом смотрели на него. Через некоторое время Ганс отошел от груды, швырнул на пол арматурину и повернулся к костру. Он вытер ладонью пот, заливавший ему глаза, оставив на лице темно-бурую ржавую полосу.

– Мы долго терпели… – хриплым голосом сказал он – ДООЛГО! Но всякому терпению приходит конец! И сегодня… Сегодня мы отомстим за девочку! Я лично готов отправить его в ад! Каких бы жертв это не стоило!

Он снова подобрал прут, котом несколько минут назад крушил груду металла.

– Я зову вас с собой. – уже спокойно сказал он своим товарищам – Но я оставляю вам право выбора… Кто не хочет, может не идти… Не трону. И все пойму… Но я клянусь – тому, кто не пойдет со мной сегодня на эту битву, я в жизни больше не подам руки!

Наступила звонкая тишина. Все молчали. Первым встал Хохол, звонко хлопнув себя по ляжкам.

– Не люблю железяки – пробурчал он и подошел к окну. Оттуда пробивались ветви деревьев, и он выломал там себе длинную корягу.

Потом второй, третий, четвертый – поднимались парни, выбирали себе кто прут, кто лом, кто цепь, и становились рядом с Гансом. Через несколько минут у костра не осталось никого.

– Ну а ты что же, любимчик? – спросил Ганс у Горыныча.

– Идем – ответил Горыныч и пошел к Гансу, засунув левую руку в свой порванный карман.

– Найди себе, чем сражаться будешь – прохрипел Ганс.

– По дороге возьму – небрежно кинул Горыныч.

Глава 29. Нагорный. Сантиметр свободы.

Мир катится в тартарары,

Или это я просто постарел?

Сторонний обыватель.

Когда живешь в условиях крайнего Севера, начинаешь по-другому смотреть на мир. Но к некоторым вещам привыкнуть достаточно тяжело, если ты, конечно, не урожденный житель Норильска.

Тяжело, например, привыкнуть к тому, что май – это зима, что девять месяцев в году ты видишь снег, один снег, и ничего, кроме снега – его там даже не убирают, это совершенно бессмысленно, и он в таком заезжено-утоптанном состоянии кое-где переживает три месяца, которые считаются летними, и в которые втискиваются весна, осень и даже немного настоящего жаркого лета, и уже в сентябре, когда выпадает новый, ты уже знаешь – вот он, прошлогодний снег, серый, неприятный, смерзшийся в странные конгломераты различных уродливых форм.

Три так называемых «летних» месяца – постоянное чередование весны, осени, оттепелей и заморозков, если не считать недолгого теплого периода, когда можно ходить по городу в шортах и шлепанцах, деловито обходя оставшиеся сугробы, или даже купаться на озере – войдя в воду по колено, неуклюже плюхнуться на живот и скользить по-лягушачьи по разогретой поверхности воды, стараясь не угодить ногой в колючее ледяное крошево на дне…

А август… В этом году август на редкость теплый – как золотая осень в средней полосе. Хотя никакая она тут не золотая – деревьев здесь нет – когда начинаются метели, ветер вырывает с корнем даже ко всему привыкшие даурские лиственницы. А август в этом году действительно хорош…

Я сидел на кухне, пил чай и смотрел в окно, на тонущие в сизой дымке у горизонта дамбы хвостохранилища. Так обычно и проходит мой отпуск – без беготни с чемоданами по аэропортам и дальнейших поисков недорогого сарая у моря – там и без меня справятся… Зато в благородном безделье… Сейчас допью чай и прогуляюсь… Добреду может до Дворца Спорта или до театра…

Мои размышления прервала хлопнувшая дверь. Я сделал еще глоток крепкого, хорошо настоявшегося чая и выглянул в коридор. Оттуда, словно тень, выскочил Игорь и, не снимая обуви, прошел в свою комнату, где начал сметать все со стола и полок, остервенело доставать что-то из-под кровати.

– Что потерял? – сонно спросил я, пребывая еще в состоянии благостной лени.

– Ты, что, телевизор не смотришь? – огрызнулся он после непродолжительной паузы.

Я подошел к телевизору и нажал кнопку включения. Кинескоп пискнул и через некоторое время я увидел движущиеся фигуры.

– А что там? Балет… Ничего особенного.

– Балет! – передразнил меня Игорь, а затем тихо, будто сам себе, добавил – забыл, что ли, в какой стране живешь?

Он достал откуда-то портативный приемник на батарейках, включил его и стал крутить ручку настройки, продираясь сквозь помехи, народную музыку и позывные на азбуке Морзе.

Мы услышали хорошо поставленный голос с почти незаметным акцентом. Игорь слушал его с нескрываемым интересом. А еще он был крайне взвинчен.

За то время, пока мы здесь жили, я научился понимать его практически с полуслова. Когда-то мы здесь жили вчетвером… Но… Наверное, не всех принимает Север или не все принимают его. В-общем, некоторые люди здесь просто не задерживаются.

Изя… Вышедший не то из «фарцы», не то из цеховиков, неисправимый спекулянт в понятийном и классовом смысле, он неудачно перестроился на рыночные рельсы и как-то неправильно себя повел – то ли задолжал кому-то крупную сумму денег, то ли кого-то не того «сдал»… И вынужден был бежать, и бежал в Норильск, где «перебивался» на разных непыльных должностях, пытался крутить махинации с икрой, пушниной и рыбой, опять же неудачно, и через год он уехал, и мы не могли понять, не то он вернулся обратно налаживать «перемирие», не то бежал еще дальше…

Единственный из нас, кто приехал сюда именно работать, был Степан. Он ни от кого не бежал – он искал… Большая нужда, в которой оказалась его семья вынудила его покинуть родной дом и пуститься на поиски заработков, пока непостоянная удача его не свела его где-то на задворках Безымянского рынка с дядей Федей… Работал он исправно, ни с кем не конфликтовал, и два раза в месяц, так же исправно, оставляя себе немного на жизнь, отправлял переводы жене… Хватило его, правда ненадолго – скудное питание его не было предназначено для столь северных широт – года через полтора после нашего приезда он зачастил по врачам, которые, не долго думая, вынесли ему свой вердикт – мол, ежели он не хочет вернуться к своей семье несчастным инвалидом с постоянной одышкой и трясущимися конечностями, ему следовало бы найти заработки полегче и попроще, или, хотя бы, сменить обстановку. Совету этому он внял, и уже с прошлого лета – год с небольшим мы делим эту квартиру с Игорем вдвоем.

Квартира просторная – трехкомнатная. Каждый жил в своей отдельной комнате, и была еще одна – для приема гостей, которых, впрочем, у нас никогда и не было, или для совместного времяпровождения, которое у нас, как правило, сводилось к просмотру телевизора – ежели там случалось увидеть что-нибудь интересное, или обсуждению – за чаем с бутербродами – какой-нибудь важной бытийной проблемы, которая в данный момент волновала Игоря.

На комбинате Игорь никогда не работал. Поначалу, узнав, что Игорь пишет стихи, там обрадовались. Там, действительно, ждали какого-то поэта, который должен был в стихах воспеть всю романтику никелерудного производства, но при более глубоком изучении творчества Игоря стало понятно, что он является поэтом совсем другого типа, и ему пришлось устраиваться на работу на общих основаниях.

На производство его, конечно, не взяли – медики забраковали. Здоровье его было изрядно подпорчено, как он мне однажды признался, галоперидолом. Потом были долгие попытки трудоустройства – как он и хотел, впечатлений новых на этой почве у него была уйма. Почтальон, кочегар, слесарь-ремонтник – все эти профессии ему, как человеку творческому, не подходили, так как требовали элементарной собранности, которой ему часто не доставало. В одно время он даже пытался кое-чем приторговывать, но ничего не вышло – чтобы достать здесь что-нибудь необычное, требовались поистине неограниченные возможности – иностранцев в городе отродясь не было, а доехать на попутке здесь можно было разве что до Дудинки, где в целом все было то же самое да плюс ко всему еще суровые, далекие от благ цивилизации мурманские и архангельские моряки.

В конце концов устроился он художником-оформителем в кинотеатре, где рисовал весьма оригинальные афиши, за что чрезвычайно ценился руководством. А в свободное от работы время он торговал книгами. Он ходил по домам, представляясь коллекционером, и покупал, продавал и выменивал книги. Бывало, попадал к семьям, съезжающим на «материк», тогда ему отдавали их десятками и сотнями, просто на вес, по цене чуть большей, чем заготовочная стоимость макулатуры. Так что в квартире нашей было много книг… Один раз я даже насчитал их около полутора тысяч. Было что почитать на досуге… Но детективы, приключения, фантастика – это все расходилось довольно быстро – не всегда была возможность прочесть. Но вот «Феноменология духа» на восьмистах страницах довольно долго соблазняла меня своим упитанным корешком, пока ее, наконец, не купил какой-то профессор с завод-ВТУЗа.

Когда я услышал то, что говорил по радио голос с едва уловимым акцентом, я все понял. Понял, хотя и не поверил… Не хотел поверить. Прозвучало это дикое, совершенно чуждое слово «путч», которое ассоциировалось скорее с какой-нибудь однодневной марионеточной латиноамериканской республикой или африканской страной с труднопроизносимым названием, где еще лет пятьдесят назад процветал каннибализм…

Игорь посмотрел на меня… У него на скулах играли желваки. Казалось, он вот-вот швырнет этот приемник в стену.

– Я должен там быть – едва сдерживая эмоции, сказал он.

– Где там? – спросил я.

– Там, в Москве – ответил Игорь

– В какой Москве?! Там же танки! Тебе попросту… могут не пустить.

Я потерял всякие ориентиры и больше всего на свете мне хотелось его отговорить.

– Плевать! – холодно ответил Игорь. Он выключил приемник, достал откуда-то большую спортивную сумку и стал складывать туда вещи.

– Слушай, все будет хорошо. Мы взорвем взлетку, запрудим Енисей – они сюда не попадут. Я клянусь… – я продолжал нести какую-то ахинею и чушь, пока не понял, что он на самом деле прав, а все остальное – это просто малодушие.

Игорь уже собрал сумку. Он встал, собираясь двинуться к выходу. И тут меня осенило.

– Погоди – сказал я – помнишь, тогда, в Красноярске? Ты сам говорил – власть не имеет никакого значения, любая власть. Дело не в ней! Разве не так?!

– Все так… – Игорь остановился и посмотрел на меня. Он придвинул к своему глазу большой и указательный палец и посмотрел на меня сквозь пространство между ними, не фокусируя взгляд, так, словно между пальцами у него находился бриллиант. – Но когда мне дают сантиметр свободы, а потом забирают – я готов драться за этот сантиметр насмерть!