Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

Черная, гнетущая, холодная пустота разъедала меня изнутри.

Я пытался с этим бороться… По-своему… И начал метаться…

Читал книги (запоем, все подряд, все, что осталось от Игоря), делал в сорокаградусный мороз на балконе зарядку, ходил по соседям, посещал бассейн, участвовал в самодеятельности, заводил романы…

Но ничего не брало. Книги проскакивали, не оставляя в памяти никакого следа. После зарядки я не чувствовал ничего, кроме тоски и мути. Соседи меня чурались. В бассейне я два раза чуть не утонул. Клуб по интересам, который я начал посещать, закрылся через неделю. А женщины…

Женщины бежали от меня, как от чумы!

Тогда я смирился. Я перестал метаться. Начал, как рекомендовали древние, познавать себя…

Но тут у меня началась ипохондрия. Я стал придавать большое значение своим субъективным ощущениям. Какая-то странная тяжесть в спине, и в боку покалывает, металлический привкус во рту по утрам, а руки? Руки-то, вот они уже немного трясутся… И вот… Знаете, какая вредная у меня работа? Сатурнизм, меркуриализм и литейная лихорадка… Я это все знаю, и не понаслышке… Между прочим, большая часть таблицы Менделеева у меня в почках, в костях и в мозге… В костном мозге…

Я стал ходить по врачам… Ничего не нашли. Прописали гидромассажные ванны. Начал туда ходить. Два раза чуть не утонул…

Потом у меня начались фобии. По ночам мне казалось, что по квартире кто-то ходит, и я всю ночь не гасил свет. А утром просыпался и вскакивал – мне казалось, что за моей спиной кто-то стоит. Потом я быстро завтракал и мчался на работу – меня страшила пустая квартира, мне казалось, что я вот-вот умру, и никто об этом не узнает – и я навсегда останусь запертым в этой квартире.

Я приходил на работу и меня начинали пугать люди, машины, слишком большие и слишком маленькие помещения, шум, тишина, кошки, собаки и много других вещей.

В марте я уже точно знал, что надо делать. Надо уезжать! Бежать… Драпать отсюда, туда, где зеленая травка, солнышко, где дом, где родные стены… Иначе крышка, капут! Разум мой отключится, и я стану ходячим мертвецом. И тогда меня ничто уже не спасет.

Я заранее взял билет на теплоход. Сложил чемоданы. Уволился… Получил расчет. Собрал все документы: трудовую книжку, справки о доходах, а также о том, что снялся с воинского учета и не работал с государственными секретами.

А потом в одно прекрасное утро я заказал такси до Дудинки, закрыл квартиру, сдал ключи и покинул этот город навсегда… По правде говоря, я не верил, что этот день когда-нибудь настанет.

В дороге мне стало полегче. Теплоход, поезд. Все что угодно… Лишь бы двигаться… Лишь бы не на месте…

Я успокоился, с каждым часом и с каждой минутой градус северной широты уменьшался, и ко мне возвращалась уверенность в себе и воля к жизни.

В дороге я принялся размышлять, вспоминать и анализировать все произошедшее со мной за последние годы, читал книги, которые сумел распихать по чемоданам. И это было уже совсем другое чтение.

Я наслаждался. Я парил.

Тревожила, правда, неизвестность. Я не знал, что меня ждет, не знал, что с моей квартирой, не знал даже, где я найду ключи от этой квартиры, которые я когда-то отдал прапорщику Карнаухову.

За все это время, что я провел в Норильске, я не удосужился ни разу никому ни позвонить, ни написать: ни прапорщику, ни жене, ни сыну. Самовлюбленный кретин! Я совершенно ничего не знал.

Но, тем не менее, как говаривали в древнем Китае, камыш уже был раздвинут, и мне оставалось только принять как должное все, что бы меня ни ждало по возвращении домой.

А ждал меня по возвращении – ни много, ни мало – наряд милиции на вокзале. Фамилия моя засветилась, когда я покупал билет на поезд. Поначалу я уже был готов выслушать обвинения в убийстве двух и более лиц, совершенном в состоянии аффекта или иного острого нарушения психики. Но – прапорщик сработал исключительно чисто – и в милиции ограничились лишь тем, что выписали мне с десяток штрафов за нарушение тех или иных статей жилищного и трудового законодательства. Затем мне пришлось прямо с чемоданами в руках бежать в жилищно-эксплуатационную службу подписывать какие-то бумаги касательно квартиры, и, о чудо! – после этого мне в милиции под роспись, в строгом соответствии с действующим законодательством, выдали ключи.

Прапорщик, на самом деле, сработал исключительно чисто – но отблагодарить его я не мог. Все внушающие доверие источники, в том числе и в милиции, в один голос утверждали, что уехал он в очень длительную и очень дальнюю командировку, и искать его следует никак не раньше, чем месяцев через десять, а если еще вернее, то, скорее всего, через год.

Параллельно с этим, в ЖЭСе выяснилась еще одна не очень приятная деталь – члены моей семьи, а именно: супруга, в количестве одна штука, и сын, один-единственный, выписались около года назад и уехали в неизвестном направлении.

И вот теперь, стоя посреди комнаты в зимних, еще видавших норильский снег, ботинках, и в плаще, в котором я спешно уезжал отсюда три года назад, я ощутил неприятный укол той серой, разъедающей душу пустоты.

Оказывается, я и здесь чужой? Точно так же, как и там… Да что таить, точно так же, как и везде. Зачем же себя обманывать?

Зачем я тогда сюда приехал?! Для чего?!

На журнальном столике черным пластиком спасительно блеснул телефон. Звонить! Срочно! Но кому? Да какая разница!

Я выхватил из стоявшей в коридоре тумбы записную книжку. Не может быть… Ведь кто-то же… Кому-то же я нужен… Здесь.

Я снял тяжелую телефонную трубку и поднес ее к уху. Трубка ответила ледяным молчанием. Ах да… Телефон еще не подключили. Надо идти на телефонную станцию…

Но что теперь?

Я швырнул в сторону записную книжку, выбежал в подъезд и начал звонить, стучать, дергать за ручки дверей. Куда?! К кому?! Какая разница!! Кому-то же я здесь нужен…

Глава 32. Горыныч. Вот теперь уже же действительно "Finita la commedia".

Когда жизнь бьет тебя под дых,

И ты лежишь в слезах и соплях,

И в чем-то еще, не в силах встать

И решить, что же тебе делать дальше.

Не отчаивайся. Просто скажи «спасибо».

Скажи «спасибо», потому что все это – подарок.

Подарок, ценность которого ты просто еще не осознал.

Игорь Чекомазов.

Горыныч вернулся в свою комнату почти вечером, грязный, уставший, в отвратительном настроении. Прошло уже около полутора суток с того момента, как он оттуда вышел последний раз. За столом сидел Егор. Он обернулся и присвистнул:

– Ну и видок у тебя.

Горыныч подошел к своей кровати, ни слова не говоря, полез под нее и достал пакет с мячиками для настольного тенниса. Потом он сел. Глаза не хотели фокусироваться, тело не слушалось, руки тряслись.

Егор пристально посмотрел на него:

– Что с тобой, дружище? Ты выглядишь странно. Ты выглядишь, как будто… Аааа… – Егора будто осенило.

Его глаза округлились, и он перешел на шепот:

– Ты что, все-таки его убил?!

При этом он сделал сложный жест пальцами возле горла, общий смысл которого можно было выразить словом «кирдык».

Горыныч бросил на пол пакет с шариками и улегся на кровать, вытянув ноги и заложив руки за голову.

– Его убили раньше… до нас.